Ознакомительная версия.
22
Ярицлейв конунг был в свойствé с Олавом, конунгом свеев. Он был женат на дочери его, Ингигерд. – Эти слова разрывают собою связный рассказ о приезде Эймунда на Русь и о его первой встрече с конунгом Ярицлейвом. Называние супруги нередко выступает частью вводной характеристики персонажа, но строится оно обычно так: «Он был женат на …, дочери …» («Он был женат на Бергльот, дочери ярла Хакона…»; «Он был женат на Сигрид, дочери ярла Свейна Хаконарсона…» – примеры взяты из гл. 40 и 41 «Саги о Харальде Суровом Правителе» по «Кругу земному»). Неуместным в данном контексте выглядит указание на свойствó Ярослава Мудрого и шведского конунга и, соответственно, на шведское происхождение Ингигерд, каковое имело бы смысл, если бы приехавший на Русь Эймунд был шведом (а не норвежцем) и родичем Ингигерд. Именно так Эймунд и представлен в «Саге об Ингваре Путешественнике» – как сын шведского хёвдинга Аки и неназванной по имени дочери шведского конунга Эйрика Победоносного, отца Олава Шётконунга. Соответственно, по этой саге о древних временах, Эймунд и Ингигерд – двоюродные брат и сестра. Эймунд Акасон – отец Ингвара, предводителя восточного похода, зафиксированного почти на трех десятках рунических камней из Средней Швеции (см.: Мельникова 2001: 48–62).
В «Саге об Ингваре» Эймунду уделено не слишком много внимания, но о том, как он провел некоторое время на Руси у Ярослава Мудрого, сага упоминает: «Несколько зим спустя посватался к Ингигерд тот конунг, который звался Ярицлейв и правил Гард[арики]. Она была ему отдана, и уехала она с ним на восток. Когда Эймунд узнал эту новость, то отправляется туда, на восток, и конунг Ярицлейв принимает его хорошо, а также Ингигерд и ее люди, так как в то время большое немирье было в Гардарики из-за того, что Бурицлейв, брат конунга Ярицлейва, напал на государство. Эймунд провел с ним 5 битв, но в последней был Бурицлейв пленен и ослеплен и привезен к конунгу. Там получил он огромное богатство серебром и золотом, и различными драгоценностями, и дорогими предметами. Тогда Ингигерд послала людей к конунгу Олаву, своему отцу, и просила, чтобы он отказался от тех земель, которые принадлежали Эймунду, и лучше им помириться, чем ожидать, что тот выступит с войском против него; и можно сказать, что на том и порешили. В то время, о котором рассказывается, Эймунд был в Хольмгарде, и провел много битв и во всех побеждал, и отвоевал и вернул конунгу много земель, плативших дань. Затем захотел Эймунд посетить свои владения, и берет большое и хорошо снаряженное войско, потому что не было у него недостатка ни в деньгах, ни в оружии. Вот идет Эймунд из Гардарики с большим почетом и всенародным уважением, и приходит теперь в Свитьод, и утверждается там в своем государстве и владениях, и тотчас задумал он жениться, и берет в жены дочь могущественного человека, и родился у него с ней сын, которого зовут Ингвар» (Глазырин. 2002: 252).
По весьма правдоподобной гипотезе Р. Кука (Cook 1986: 67–68), поддержанной Г. В. Глазыриной (2001; 2002: 62–68) и Е. А. Мельниковой (2008в: 144, 147–148), реальным участником междоусобной борьбы Ярослава с братьями был отряд шведских (а не норвежских) воинов, предводителя которого звали Эймунд (либо он это имя при последующей устной передаче «позаимствовал» у отца Ингвара); рассказ сохранился в двух версиях – «шведской» (Эймунд Акасон «Саги об Ингваре» – швед, внук Эйрика Победоносного) и более точной в деталях «норвежской» (Эймунд Хрингссон одноименной пряди – норвежец, правнук Харальда Прекрасноволосого). Отголоском исходной «шведской» версии этого рассказа Р. Кук считает упоминание Эймунда Акасона в «Отдельной саге об Олаве Святом» по «Книге с Плоского острова» в, так сказать, «норвежском» контексте: юный Олав, только что достигший возраста двенадцати лет, просит у своего отчима Сигурда Свиньи корабль: «и хочу я отправиться прочь из страны, и со мной вместе Эймунд Акасон, мой побратим» (Flat. II. 14). Ср.: во вписанной в ту же сагу «Пряди об Эймунде» Эймунд тоже назван и побратимом Олава, и его попутчиком в первом плавании, но это уже герой пряди – Эймунд Хрингссон. Слова «Пряди об Эймунде», вызвавшие к жизни этот комментарий, выглядят вставкой в данный абзац и, как кажется, являются следом «шведской» (в соответствии с гипотезой Р. Кука) версии искомого повествования.
И когда конунг узнаёт об их прибытии в страну, он посылает мужей к ним с поручением дать им мир в стране. – Здесь в тексте содержится явное противоречие. Начинается рассказ со стереотипной формулы: «они не останавливались в своей поездке (они не прерывали своей поездки), пока не приехали…». Но через три фразы выясняется, что остановиться им, скорее всего, пришлось, – ведь только после того как Ярослав узнал об их приезде, он послал им «мир», т. е. право на проезд по его земле. Здесь, впрочем, вместо термина frið «мир, личная безопасность» употреблен термин friðland «мирная земля»; в переводе Е. А. Рыдзевской – «мир в стране»), использовавшийся традиционно викингами, когда они давали обязательство не грабить ту или иную территорию при условии, что им будут гарантированы приют и свободная торговля. Похоже, что, вопреки стереотипному рассказу, в тексте отразились реальные черты – невозможность для знатных скандинавов беспрепятственно добраться до Новгорода и вероятная их остановка в Ладоге (подробнее см.: Джаксон 1999). Вопрос в том, какого времени события перед нами – начала XI в., когда Эймунд и его попутчики отправились на Русь к князю Ярославу Мудрому, или конца XIV в., когда в состав «Книги с Плоского острова» вошла «Прядь об Эймунде»? Приведенная выше стереотипная формула относительно безостановочного пути применялась в сагах в тех случаях, когда автор не располагал сведениями о каких-либо событиях во время пути. Делалось это регулярно и почти автоматически. Если бы автор дошедшей до нас в составе «Книги с Плоского острова» редакции «Пряди об Эймунде» сознательно вносил в сагу информацию о «мире», данном путешественникам Ярославом, он должен был бы, как мне кажется, опустить «путевую формулу». Скорее, он просто не придал значения рассказу о «мире», который присутствовал в более раннем тексте, и потому описал маршрут Эймунда еще и традиционным образом.
Возражая С. М. Строеву, высказавшему сомнение в том, что норвежцев могли сразу пригласить на пир к князю, А. И. Лященко отметил, что «нужные Ярославу норманны, в то тревожное для него время – накануне столкновения со Святополком, конечно, были приняты так, как и часто на Руси, т. е. по пиру. Пиры князя с дружинниками отмечены в летописи и при Владимире и позднее» (Лященко 1926: 1068).
Исследователи считают, что Ярослав, «осторожный и не отличавшийся щедростью», изображен сагой верно; его психологию «можно здесь уловить из сопоставления с тем, как мыслит и действует Эймунд». По мнению А. И. Лященко, из последнего абзаца текста видно, «что Ингигерда играла значительную роль в политической жизни княжества мужа» (Лященко 1926: 1068; Рыдзевская 1940: 69, 70). На мой взгляд, роль Ингигерд и Эймунда значительно преувеличена «Прядью» и тем самым искажен и облик Ярослава, дабы он мог быть противопоставлен скандинавам: своей жене-шведке и норвежцу Эймунду.
Исследователи не единодушны в оценке оплаты скандинавских наемников по «Пряди». Так, если, по мнению А. И. Лященко, «самая сумма вознаграждения норвежцев за службу может быть и преувеличенной рассказчиками саги» (Лященко 1926: 1071), то Е. А. Мельниковой, отметившей, что «эйрир серебра в XI в. в Скандинавии равен около 27 г», «размер денежного вознаграждения, указанный в первом договоре, представляется вполне реальным» (Мельникова 1978: 293).
А. И. Лященко посчитал, что «здесь, как и в договоре Олега, идет расчет по кораблям (ладьям)» (Лященко 1926: 1071). Точнее, на мой взгляд, указание Е. А. Мельниковой, что «договор отражает традиционный порядок оплаты – по числу воинов в дружине» (Мельникова 1978: 292).
Вопрос о формах и размерах оплаты скандинавских наемников на Руси рассмотрен Е. А. Мельниковой. Исследовательница показывает, что договор с норманнским отрядом заключался на срок в 12 месяцев; условия оплаты предварительно оговаривались, хотя и были вполне традиционны, а именно – по числу воинов в дружине; оплата зависела от положения воинов в дружине и от успешности службы наемников; расчет производился в денежной форме или исчислялся на деньги; годовая оплата дружинника исчислялась в эйрир (ок. 27 г) серебра (Мельникова 1978).
Весьма характерным предметом новгородского экспорта были меха. Как показывает анализ письменных памятников IX–XIII вв., русские меха были хорошо известны в Византии, Германии, Франции, Англии, а также в Хорезме (Новосельцев, Пашуто 1967: 84, 92, 93, 97, 105). Свидетельством масштабности меховой торговли Древней Руси может служить наличие в ряде европейских языков заимствованного из древнерусского языка слова «соболь» (Мельникова 1984а: 72). В ряде саг об исландцах упоминается gerzkr höttr («Сага о Гисли», гл. 28; «Сага о Ньяле», гл. 31, и т. д.), традиционно переводимая как «гардская (или: русская) шляпа». Думается, что гораздо точнее передано значение этого словосочетания в русском переводе саг под редакцией М. И. Стеблин-Каменского – «русская меховая шапка» (Исландские саги 1973: 65, 207).
Ознакомительная версия.
