Французская литература о Жакмоне небогата (монография Пьера Маэ 1934 года и коллективная работа, подготовленная группой ученых Национального музея естественной истории). Зато среди современников, оставивших воспоминания о путешественнике, были великие французские писатели Стендаль и Мериме.
В 1862 году, прочитав роман "Отцы и дети", Проспер Мериме писал Тургеневу: "Базаров очень похож на Виктора Жакмона, но Жакмон сердечнее и не такой скептик". По-видимому, на Мериме произвела впечатление самоотверженность н смелость Базарова, его напряженная воля, так свойственная французскому путешественнику Виктору Жакмону.
Другой крупнейший писатель Франции, Стендаль, также хорошо знал и высоко ценил Жакмона, который был моложе автора "Красного и черного" на 18 лет. Жакмон же принадлежал к немногим современникам Стендаля, признававшим его великий талант. Стендаль со свойственной ему непосредственностью писал в "Записках эготиста": "В Викторе я предугадываю человека выдающегося, подобно тому, как знаток (простите мне это слово) угадывает прекрасную лошадь в четырехмесячном жеребенке с невыправившимися ногами. Он стал моим другом... Виктор Жакмон - многими головами выше всех, с кем я познакомился в первые месяцы после возвращения в Париж".
Проспер Мериме принадлежал к тому же поколению, что и Жакмон. Проходили годы, но Мериме не забывал своего друга. В 1867 году в предисловии к очередному изданию писем путешественника он описал внешность Жакмона: "Виктор Жакмон высокого роста - пять футов десять дюймов и казался еще выше от худобы и оттого, что голова у него была небольшая. Длинные вьющиеся темно-каштановые волосы частично закрывали его лоб, глаза у него были темно-серые, и, так как он был очень близорук, многим казалось, что взгляд у него какой-то рассеянный. Что же касается выражения лица, то оно так быстро менялось, что даже трудно было его определить. Прелесть его ума именно и заключалась в полном отсутствии вычурности и изысканности... Добавлю, что необыкновенно приятный тембр его голоса тоже, вероятно, немало содействовал его успехам как собеседника. Я никогда не слыхал голоса более музыкального от природы".
И Стендаль и Мериме отмечают, что Жакмон часто был слишком нетерпимым к глупости и пошлости окружающих и не скрывал своего отрицательного отношения к ним; последнее обстоятельство увеличивало число его недругов.
Стендаль часто посылал своему молодому другу рукописи и серьезно считался с его замечаниями. Мериме так оценивает литературные способности Жакмона: "Он писал с блеском, точно так же, как господин Журден говорил прозой, сам об этом не догадываясь. Он поразительно владел пером. Я держал в руках рукопись его "Путевого дневника", который в печати составляет четыре тома ин-кварто. И хотя записи эти велись наспех изо дня в день, часто под открытым небом или в дырявой палатке, в них почти нет помарок, да и впоследствии в корректуре мне нечего было поправлять, кроме нескольких опечаток".
Жакмон очень рано проявил свое пристрастие к геологии и ботанике и сочетал усидчивую работу в лаборатории и библиотеке с постоянными путешествиями. Известно, что в 1821 году он совершил длительный поход по Южной и Центральной Франции.
В 1822-1826 годах Жакмон был постоянным посетителем салона графа де Траси, завсегдатаями которого являлись Стендаль и Мериме. Здесь молодой ученый встречался с известным философом и экономистом Клодом Дестю де Траси, видным участником французской революции Лафайетом, историком Огюстеном Тьерри, художником Жераром и другими выдающимися людьми. Жакмон любил музыку и театр, его близким знакомым был композитор Россини, он хорошо знал известную певицу Джудиту Пасту и был влюблен в другую итальянскую певицу, Аделаиду Скьяссети, о которой Стендаль писал: "Это, мне думается, самое прекрасное контральто из появлявшихся когда-либо во Франции". В октябре 1826 года Жакмон отправился в первое длительное путешествие. Он побывал в Соединенных Штатах и на Гаити. Через год, вернувшись на родину, Жакмон начал готовиться к поездке в Индию.
Ему необходимы рекомендательные письма, которые позволили бы заручиться доверием английских властей. Добрых три четверти года Виктор собирал эти письма. Среди них особо ценными были письмо Александра Гумбольдта, который заинтересовался его путешествиями, и рекомендации директоров английской Ост-Индской компании. Последние получить оказалось весьма трудно. Граф де Траси, Лафайет и другие покровители натуралиста добились для него почти невозможного. Мериме рассказывает об этом событии так: "В Лондон он (Жакмон.- А, К.) явился вооруженный рекомендациями от министра иностранных дел, от профессоров руководителей Ботанического сада, от виднейших членов Академии наук. Ему тотчас выдали все необходимые пропускные свидетельства и письма к местным властям и вдобавок устроили в его честь несколько банкетов. Когда он уже уехал в Париж, один из директоров Компании обратился к мистеру Саттону Шарпу, английскому юристу и большому другу Виктора Жакмона: "Можете дать мне слово джентльмена,- сказал он,- что Ваш друг не является шпионом французского правительства?" - "Конечно,- воскликнул Шарп.- Но почему этот вопрос?" - "А к тому, что если это так, то я вручу Вам рекомендательное письмо для него".- "Да ведь Вы уже дали ему добрый десяток писем к представителям Компании".- "Ну да, таких писем, какие обычно дают. А теперь он получит такое письмо, каких не дают"".
10 августа 1828 года, простившись с отцом, братом и друзьями, путешественник выехал в Брест, где его ждал корабль, направлявшийся в Пондишери.
Больше Жакмон не увидел Парижа. Но уже после его смерти еще в течение года продолжали поступать его письма. Отец и брат сумели собрать все, что имелось и у друзей, и в 1834 году опубликовали их (до сих пор эти письма переиздаются, последнее издание вышло в 1970 году).
"Путевой дневник" Жакмона, опубликованный в 1841-1844 годах, переиздавался лишь однажды небольшими фрагментами. Это не случайно, ибо основное содержание дневника - подробное описание геологических и ботанических наблюдений автора, интересующее главным образом историков науки.
Письма содержат в основном впечатления об Индии: об английской администрации, о правителе Сикхского государства Ранджит Сингхе, о жизни в Центральной Индии. Остроумие и изящное описание этих впечатлений искупают их фрагментарность. Последний период путешествий Жакмона освещен в письмах скупо, зато в "Дневнике" много заметок, касающихся жизни в Раджпутане, Малве и Декане.
Характерно и еще одно качество писем. Вначале индийский народ и его судьба представляют как бы второстепенный интерес для нашего натуралиста, рационалиста-скептика и либерала, но чем больше знакомится Жакмон с народом Индии, тем глубже понимает всю тяжесть положения миллионов людей, очутившихся под колониальным господством. Некоторые заметки его звучат как обвинительный акт.
В 27 лет Жакмон обладал разносторонними знаниями, а память его хранила множество картин, увиденных во время путешествий по Европе, Северной и Центральной Америке. "Представление и память,- писал он,- это маленький волшебный фонарь, который нас то омрачает, то веселит - все зависит от сочетания видимых вещей с воспоминаниями". Широкая эрудиция автора, легкость и изящество изложения, юмор, переходящий в беспощадную сатиру, порой окрашенный легкой грустью,- все эти качества свойственны как письмам, так и дневникам французского путешественника. Они являются произведениями большой литературы.
Первые впечатления Жакмона - однообразное пребывание на корабле. Оно было прервано трагикомическим эпизодом - встречей с неизвестным кораблем. Наш путешественник подробно описывает это событие. Увидев в темноте силуэт неизвестного корабля, французский капитан приказал немедленно объявить тревогу и преследовать его. Палуба быстро наполнилась вооруженными чем попало матросами. Затем раздался артиллерийский залп, "нечто среднее между приветствием и предупреждением". Английское торговое судно, напуганное столь агрессивным поведением французского капитана, сдалось на милость победителя. "Наш капитан хотел поговорить по-английски, но это оказалось с его стороны странной претензией. Среди десяти офицеров французского корабля не оказалось ни одного, способного произнести какую-либо фразу. Таким образом, мне принадлежала честь сказать этим дрожащим от страха беднякам, что, если их судно будет курсировать неподалеку от нашего корабля, он откроет огонь. Я должен был придать своему языку переводчика умеренность, чтобы избежать ругательств, которые с такой горячностью повторял наш капитан".
11 октября 1828 года корабль достиг берегов Бразилии. В Рио-де-Жанейро Жакмон впервые увидел работорговлю. "Я видел, как двадцать дней подряд из Африки вереницей шли суда, груженные несчастными рабами. Черные тела были связаны веревками, и всех - и здоровых и больных - заталкивали, как животных, в загон. На земле своих хозяев они живут в среднем один или два года. Они работают под аккомпанемент кнута, и лишь ничтожная часть труда идет на крохи еды, на штаны и набедренные повязки, а все остальное поглощается экипажами, батистовыми рубашками и шелковыми чулками трехсот маркизов. Представьте себе несколько сотен виконтов и маркизов в расшитых золотом и серебром мундирах и камзолах, в бриллиантах всех размеров, невежественных, трусливых. Единственное их занятие - придворная служба".
