(Во всяком случае мне, как и многим сибирякам, приходится и в наши дни сталкиваться не только с доверчивыми иностранцами, но и вполне русскими обитателями Европейской части России на полном серьезе интересующимися: а не гуляют ли до сих пор медведи по улицам Красноярска, Новосибирска или Хабаровска? Уж будьте уверены, всякий раз любопытствующие получают крайне живописные и увлекательные рассказы о проделках топтыгиных на улицах сибирских городов…).
Еще о смерти - или убийстве? - Грозного. Татищев, основываясь на некоей не дошедшей до нас летописи, писал, что Богдан Бельский на исповеди покаялся, что убил царя по наущению Бориса Годунова. Священник тайну исповеди нарушил и донес патриарху, а тот передал все Годунову, после чего разъяренный Годунов и отправил Бельского в ссылку. Никто этой летописи после Татищева не видел, но интересно, что мотивы, по которым Годунов после смерти Грозного упрятал Бельского в ссылку, нынешним историкам так и остаются неизвестными…
В год смерти Грозного, в январе, над Москвой стояла комета. Сохранились упоминания, что Грозный считал ее предвестницей своей смерти. Неизвестно, правда это или очередная легенда, но комета действительно была. Самое время вспомнить Шекспира:
В день смерти нищих не горят кометы,
Лишь смерть царей огнем вещает небо…
Менее чем через год после смерти Грозного, в сентябре, в Париже родится мальчик. Когда мальчик вырастет, он станет кардиналом Ришелье - и на протяжении восемнадцати лет будет заниматься буквально тем же, что делал Грозный. Он собьет из скопища феодальных уделов Французское государство, заставит уважать писаные законы, сроет укрепленные замки вельможной знати, а самых непокорных без всяких колебаний будет отправлять на плаху. Происходившее тогда во Франции порой до ужаса будет напоминать недавние российские смуты: брат короля, в точности как наш Владимир Старицкий, ради завладения троном станет устраивать бесконечные заговоры с участием сопредельных стран…
Вот только во Франции никто, в общем, из серьезных историков не называл Ришелье «безумным тираном», а заговоры - вымышленными. Кардинала люто ненавидели, высмеивали - но, в отличие от нашей горластой интеллигенции, всегда усматривали в его поступках смысл и понимали цели, которые он преследовал. А что до жестокости - век был крайне жесток. Век-волкодав… До всеобщей гуманизации, «прав человека» и прочих приятных вещей оставалась еще пара-тройка столетий.
Так умно ли судить людей, живших по законам своего века, по меркам века нынешнего?
АЙН-ЦВАЙ-ДРАЙ, ШИКЕ-ШИКЕ ШВАЙНЕ…
Эта песенка очаровательной девушки Глюкозы ко мне форменным образом привязалась во время работы над книгой, то и дело вертелась в голове, особенно когда приходилось читать записки фантазеров и сказочников, начиная с ливонской немчуры. В самом деле, удивительно точное определение для людей определенного пошиба…
Хорошо еще, что хватало более умных, относившихся к Грозному с безусловным пониманием. В первую очередь следует помянуть добрым словом того самого морского капитана Ричарда Ченслера. На страшные сказки он не велся, а старался докопаться до истины. Причиной тому, конечно - весьма существенная разница меж ним и немцами. Если Штаден, Таубе, Крузе открыто выполняли «социальный заказ», то преследуя собственную выгодy, то идеологически обеспечивая «отпор московским варварам», перед Ченслером стояла совершенно другая задача. Его записки - краткий, но чрезвычайно емким и точный отчет разведчика, каковым он, безусловно, и был помимо основной работы на капитанском мостике. В те времена еще жила добрая старая средневековая традиция, по которой практически любой путешественник, торговец, ученый книжник был тайным агентом. Ко времени Грозного англичане стали работать иначе, они мерными в мире создали разведслужбу с постоянным штатом, который (в отличие от деятелей прошлого, сегодня по приказу монарха занимавшихся разведкой, а завтра искавших руды или строивших мосты) уже профессионально занимался исключительно разведкой и контрразведкой. Впрочем, прежние традиции действовали вовсю, и каждый «первопроходец» непременно составлял по возвращении отчет для какого-нибудь неприметного домика, где сидели неприметные господа, не любившие публичности.
Ченслер, несомненно, был как раз из таких «привлеченных». Но суть не в том, а в его отношении к увиденному. Вот он подробно описывает систему распределения поместий на Руси…
«Во всей стране нет ни одного земельного собственника, который не был бы обязан, если великий князь потребует, поставить солдата и работника со всем необходимым. Точно так же, если какой-нибудь дворянин или земельный собственник умирает без мужского потомства, то великий князь немедленно после его смерти отбирает его землю, невзирая ни на какое количество дочерей, и может отдать ее другому человеку, кроме небольшого участка, чтобы с ним выдать замуж дочерей умершего. Точно так же, если зажиточный человек, фермер или собственник состарится или несчастным случаем получит увечье и лишится возможности нести службу великого князя, то другой дворянин, нуждающийся в средствах к жизни, но более годный к службе, идет к великому князю с жалобой, говоря: у вашей милости есть слуга, неспособный нести службу вашего высочества, но имеющий большие средства; с другой стороны, у вашей милости есть много бедных и неимущих дворян, а мы, нуждающиеся, способны хорошо служить. Ваша милость пусть посмотрит на этого человека и заставит его помочь нуждающимся. Великий князь немедленно посылает расследовать об имении состарившегося. Если расследование подтвердит жалобу, то его призывают к великому князю и говорят ему: «Друг, у тебя много имения, а и государеву службу ты негоден; меньшая часть останется тебе, а большая часть твоего имения обеспечит других, более годных к службе». После этого у него немедленно отбирают имение, кроме маленькой части на прожиток ему и его жене».
И что же, заезжий англичанин порицает это «варварское установление»? Наоборот!
У Ченслера вырывается искреннее пожелание: «О, если бы наши смелые бунтовщики были бы в таком же подчинении и знали бы свой долг к своим государям!» Капитан, как недвусмысленно явствует из его записок, ярый государственник и сторонник крепкой центральной власти - поскольку не из благородных магнатов. К русским он относится с нескрываемой симпатией, а если о чем и сожалеет, так только о том, что русские еще «не понимают своей силы», иначе давно показали бы всем соседям кузькину мать. Не раз Ченслер сравнивает английские порядки с русскими, причем следует, что русские обычаи для него - пример.
«Русские не могут говорить, как некоторые ленивцы в Англии: «Я найду королеве человека, который будет служить ей за меня или помогать друзьям оставаться дома, если конечное решение зависит от денег». Судя по контексту, сравнение опять-таки не в пользу Англии. И вовсе уж интересно отношение Ченслера к русской юридической системе. По его убеждению, как раз «достойно одобрения» то, что каждый русский сам ведет свое дело в суде, составляя все необходимые документы, а не пользуется услугами «специалистов-законников», которые стоят немалых денег. И явственно проскальзывает некоторое удивление русскими законами: эти странные московиты за первое преступление не вешают виновника - в то время как в Англии но случается сплошь и рядом…
Нескрываемое уважение звучит и в рассказе Ченслера о русских военных, привыкших к самым суровым походным условиям. «Много ли нашлось бы среди наших хвастливых воинов таких, которые могли бы пробыть с ними в поле хотя бы только месяц? Я не знаю страны поблизости от нас, которая могла бы похвалиться такими людьми и животными (речь идет о приученных терпеть лишения боевых конях. - А. Б.). Что могло бы выйти из этих людей, если бы они упражнялись и были обучены строю и искусству цивилизованных войн? Если бы в землях русского государя нашлись люди, которые растолковали бы ему то, что сказано выше, я убежден, что двум самым лучшим и могущественным христианским государям (наверняка имеются в виду польский король и германский император. - А. Б.) было бы не под силу бороться с ним».
Ченслер в своей книге не приводит ни единой страшной сказки, которые уже тогда имели большое хождение. Остается только жалеть, что ему не удалось пожить дольше и написать о России больше, что он, несомненно, сделал бы - Ченслер на обратном пути из России попал в шторм у берегов Шотландии и погиб вместе со своим кораблем, но навсегда вошел в историю как человек, первым проплывший из Англии в Россию Северным путем (вообще-то предприятие он задумал еще более дерзкое, Северным морским путем добраться в Индию и Китай, но потерял два корабля из трех в бурю, а третий вынесло в Белое море, к русским берегам). Правда, исторической справедливости ради нельзя не отметить: Ричард Ченслер, что в те времена было самым обычным, оказался человеком с авантюрной жилкой. Причалив к русским берегам и нуждаясь в помощи, он, не моргнув глазом, в ответ на расспросы местных властей, выдал себя за королевского посла, специально, дескать, и направленного в Россию с целью установления контактов. Эта маленькая ложь как раз и позволила завязать постоянные русско-английские связи. В конце концов, Ченслер не ради собственной выгоды малость погрешил против истины, в отличие от ливонских сказочников.
