Лишь только этот приказ протрубили в лагере, шляхта бросилась в собственную раду. Воеводства, земли и поветы собрались каждое в свой круг (коло), и выбрали послов для генерального кола. Генеральное коло отправило посольство к гетманам, и так как не было недостатка в людях, умевших искать своих выгод под прикрытием общественных интересов, то пущена была в ход мысль, что эти огромные толпы челяди, оставленные в лагере, могут поднять бунт и, в отсутствие своих панов, разграбят их имущество, что поведет Речь Посполитую к последней гибели.
Мысль эта послужила сигналом общего ропота. Предчувствуя грозящее отечеству несчастье от рук и ног, которые голова и торс исключали из политического тела, посполитаки отправили к королю послов; но король не допустил их к себе, и они обратились к генералу Пршиемскому с мольбой от всей шляхты спасать отечество.
Пршиемский, в качестве полевого писаря, побежал к королю, бросился ему к ногам и так настойчиво умолял его, что король испугался собственного решения. Отдан был приказ готовиться к походу с возами.
Чтобы сохранить, однакож, какой-нибудь порядок в громадном передвижении, королевская канцелярия разделила войско на три дивизии, начертила весь поход на бумаге и раздала чертеж во многих экземплярах по полкам, а возы каждой дивизии велела сперва обозначить разными красками. Способ этот, практикованный с пользою в голландском войске, произвел новое замешательство. Посыпались упреки и грубости на вождей: зачем такое новое дело сделано частным образом, без соглашения с посполитаками! Шляхетский популярник, Николай Потоцкий, «счастливый тем, что думал одинаково со всеми», начал публично порицать короля, теребил себе бороду, бросил на землю булаву и отрекался от гетманства, а когда его упрашивали, чтоб этого не делал, он, по примеру Ходковича под Москвою, готов был собственноручно расправиться с подчиненными булавою, но, как булавы не было уже в руках, то кричал трагически: «Прочь от меня, а то пихну ножом».
В придачу к кукишу коронного вице-фельдмаршала, эта выходка характеризует голову Речи Посполитой, боявшуюся, вместе с торсом, рук и ног своих. И вот как готовились паны к великому походу под Берестечко, который только игрою внешних обстоятельств не сделался для них повторением Пилявецкого бегства.
Утро 15 (5) июня было туманное. Далее четверти мили не видать было ничего. Изредка только восходящее солнце продиралось меж облаков. На рассвете двинулись крикливые возы, за ними — войско; но тотчас же наступил такой беспорядок, что канцелярские чертежи послужили только к общему замешательству. От короля и коронного гетмана до последнего посполитака, за исключением немногих бедствовавших среди них, умных людей, всех можно было назвать сумасшедшими.
Непобедимый победитель стоял на лагерных шанцах, и перед ним необозримая масса нескольких сотен тысяч возов, с полумиллионом людей и лошадей, сбилась в непонятное месиво, и никоим образом не могла двинуться с места. Призывы, крики, проклятия, топот и ржанье лошадей, скрипенье возов — представляли омут и хаос, который, по словам польского историка, «увлекал каждого в свой черторый (wir), отнимал ум и сознание».
Король разослал сильные стражи во все стороны, опасаясь повторения зборовской внезапности, а сам шептал молитвы, как заклинания против непостижимого для него смятения. Едва около полудня перестала шляхта кружиться как в лабиринте и двинулась по направлению своей дороги. Кто-то и как-то поставил рейтарские полки на фронте; кто-то вытянул крайние ряды один возле другого на дорогу, кто-то рубил и громил ослушников... наконец весь табор тронулся с места.
Двое суток выступали возы и войско из-под Сокаля. Пространство в 8 миль, отделявшее от них Берестечко, которое можно пройти форсированным маршем в одни сутки, панское войско шло целых пять суток. В первый день отодвинулось оно от заколдованного места только на одну милю.
На половине пути, под Стояновым, случилось происшествие, которое, по словам почтенного историка, свидетельствует, что польскому жолнеру, привычному к боевой жизни, «недоставало только железной руки полководца». Король, окончив смотр полков на равнине, ввел их около 8 часов вечера в лагерь, который был расположен между селами Брамою и Долом. Едва жолнеры разместились по палаткам, как челядь, стоявшая в отдалении при лошадях и возах, затеяла между собой драку и стала рубиться. Её паны бросились к ней с обнаженными саблями, и челядь побежала в королевский лагерь.
От этой тревоги распространился в лагере слух, что наступает неприятель. Все войско бросилось к оружию, вылетело в поле хоругвями и построилось как нельзя лучше в боевой порядок. Король, разбуженный Якубом Михаловским, составителем бесценной книги документов (Ksiega Pamietnicza), выбежал из палатки и велел трубить тревогу.
Вожди были сконфужены, не видя неприятеля и найдя свое войско совершенно готовым к бою. Король смешался больше всех, и, вместо того чтобы восхищаться войсковою традицией, бранил окружавших его самыми скверными словами (klal brzydko na wszystkich dokola).
19 июня вся походная масса стояла над Стыром. Никто не запомнил, чтобы военный народ собрался в таком количестве. Король с квартяным войском расположился над Щуровцами, в двух милях к югу от Берестечка, прикрывая переправу таборов и посполитаков, которые готовились два дня к переходу через реку.
Шляхта не хотела переходить за Стыр, ни соединиться с войском, пока не подошли великопольские воеводства.
Король, видя новое упорство шляхты, начал игнорировать ее; переправился через реку с квартяным войском местах в пятнадцати, и 22 числа расположился на Берестечской равнине, велев укрепить лагерь только слегка, так как не знал, долго ли придется стоять. Во время похода он получил известие, что неприятель хочет протянуть кампанию и решительно замышляет отступить к Киеву. Чтобы воспрепятствовать отступлению, король вознамерился двинуться к Дубну.
Перед фронтом лагеря, стоявшего под Берестечком, расстилалось широкое, длинное, необозримое поле, весьма удобное для битвы таких огромных войск. Посреди сухой и длинной равнины возвышалось несколько холмов. С правой стороны Берестечское поле замыкали густые леса, тянувшиеся к Леснёву и Щуровичам. С левой — протекала к северу речка Пляшова, и от села, называвшегося Королевскою Пляшовою, вливалась в топи и обширные непроходимые болота. В тылу лагеря находилось местечко Берестечко и река Стыр, обнятая с обеих сторон болотами, а над нею с одной стороны село Струмелец, а с другой — замок Перемиль, оба в миле от Берестечка.
Весь лагерь был обращен к востоку, как бы ждал неприятеля с поля, между селом Силенкою и нынешнею Пляшовкою. Он занимал обширное пространство, без всякого порядка. Каждый становился там, где кому нравилось, не обращая внимания на указания обозного. Однакож, местность имела ту важную выгоду, что кругом было много паши для лошадей, и что королевское войско, в случае битвы, могло на этих полях развернуться соответственно своим силам, не рискуя быть окруженным, тогда как у неприятеля поприще было сравнительно узкое, неровное и болотистое, так что превосходство его численности скорее могло вредить ему, нежели помогать.
В это время агенты Хмельницкого делали уже свое — как назвали бы киевские атависты — достославное дело. Велико- и малопольские мужики подняли бунт против единоверной шляхты, и готовились вырезывать все, что жило в панских дворах, или держало сторону помещиков, во время их отсутствия. Король отправил в Краков 1.000 посполитаков против предводителя задуманной резни, Костки Нанерского. Другую тысячу послал он оборонять Радивилову Олыку от Богуна, который скоро и отступил от неё. Александр Конецпольский отправился к Дубну, чтобы занять переправы и выбрать место для лагеря. Гавриил Стемпковский был послан с подъездом к Вишневцу, а на Стефана Чернецкого возложено самое важное дело: разведать основательно о положении неприятеля. От его известий зависело решение: оставаться ли войску под Берестечком, или передвинуться к Дубну.
Казаки и татары стояли над болотистым Горынем. На полях за Роковцами кочевал нуреддин-султан, и на правом берегу соединялся с Ордою, кочевавшею между Жираком и Горынем, а на левом — раскинулся Хмельницкий по Колодинским полям.
Задачу трудную взял на себя Чернецкий. Он должен был идти вдоль Слоновки через Икву и Алексинец, беспрестанно сталкивался с неприятельскими подъездами, а переправиться через горынские болота не осмеливался: его могли бы отрезать.
Вестей от него ждали в королевском войске с крайним нетерпением. Оставшаяся за Стыром шляхта сеймиковала, и через послов своих требовала от короля, чтобы, согласно праву и обычаю, он оставался в лагере посполитаков и командовал ими в качестве высочайшего гетмана. В противном случае, грозила избрать себе генералиссимуса. Не нравилось ей, что король опять намерен передвинуться, что не хочет видеть её войска, не хочет слушать по обычаю представления шляхетских послов и отвечать на их требования. Король отвернулся от посольства шляхты и ушел, не сказав ни слова.
