В исправдомах и других местах лишения свободы имелась должность заведующего производством (одновременно он был заместителем начальника), который отвечал за организацию труда заключённых и её результаты. Широко практиковались контрагентские формы трудоиспользования, то есть арестантов отпускали на «вольные» предприятия и в учреждения на целый день — причём как под конвоем, так и без него (с согласия судебного органа и под поручительство ответственных лиц учреждения). Заключённые работали трудовыми артелями на условиях подряда.
Развита была и сеть тюремных мастерских (столярной, портновской, сапожной и т. д.), продукция которых прекрасно расходилась на свободе, а доход шёл на нужды исправительного учреждения и частично — лично работнику. Принимались также целевые заказы от различных госпредприятий и госучреждений, выполнявшиеся в мастерских.
Тюремному производству уделялось большое значение (учитывая то, что государство ставило перед местами заключения задачу полной самоокупаемости). Например, в штатах одного из исправдомов Татарской АССР существовали должности инструктора по сельскому хозяйству, агронома, зоотехника-животновода, огородника, заведующего кирпичным заводом, кирпичного мастера из заключённых (который получал на 30 рублей больше заведующего), доильщицы-коровницы, мастеров-рабочих мастерских… Исправительным учреждениям отводились огороды и даже совхозы, где трудились опять-таки сами зэки (тем более что среди них было немало крестьян). Не хуже, чем в царских тюрьмах, которыми так восхищался Александр Солженицын.
Не следует сбрасывать со счетов и влиянии тотальной пропаганды сталинского социализма. Речь идёт не только о «перековке» преступников. Изо дня в день — на собраниях, в газетах, по радио, в кино, в общественных местах — везде только и речи было что об индустриализации, грандиозных успехах строительства, торжестве социализма и скором достижении всеобщего благоденствия — надо только немножечко подналечь, из последних сил, ну через «не могу»! Счастье-то вот оно, рукой подать…
Идеологическое давление ощущалось во всех сферах жизни, в том числе и на массовой культуре:
Между «Огоньком» и «Красной нивой» за 1926-28 и за 1930-31 целая пропасть. Широкий спектр очерков из современной жизни, зарубежных корреспонденций, научно-популярных статей, исторических и литературных курьёзов, путевых зарисовок и пр. внезапно сменяется казённым единообразием производственной тематики, проникающей во все поры журналистской продукции. (Ю. Щеглов. Комментарии к роману «Золотой телёнок»).
Так, популярная рубрика «Огонька» «Викторина» в 1929 году переименовывается в «Индустриану». Если «Викторина» заставляла читателя ломать голову над общеобразовательными вопросами вроде «Что значит слово Страдивариус?» или «Какое метательное оружие само возвращается к бросившему его?», то «Индустриана» задаёт загадки иного плана: «Кому принадлежит инициатива встречного промфинплана?», «На каком месте в Европе по выплавке чугуна будет стоять СССР к концу пятилетки?», «Где в этом году была открыта крупная вредительская организация?», «На какой, единственной в СССР, ферме применяется удой коров электрическим способом?», «Какой втуз занял первое место в соревновании по выполнению ноябрьского пленума ЦК о реформе втузов?» и т. п.
В журнале «Тридцать дней» публиковались «земфабры» — картинки для разглядывания с вопросами: «В связи с какой общественно-политической кампанией приехали шефы в село? Правильно ли учтены нетрудовые элементы? Хорошо ли проводится хлебная кампания? Успешна ли в селе антирелигиозная пропаганда?» и проч.
Идеологическая лихорадка коснулась даже детских садов: здесь упорно стали насаждаться игры на темы пятилетки.
И такая непрерывная обработка массового сознания давала свои плоды. Вовсе не миф и не выдумки тот трудовой энтузиазм, нечеловеческое напряжение сил, с которым трудились рабочие в самых разных уголках страны. Отрицать это глупо. Пропагандистская машина любой тоталитарной системы (вкупе с методами подавления оппонентов) практически всегда достигает успеха. Во многом и потому, что гражданам преподносится только одна точка зрения, и они лишены свободы выбора. Так, кстати, было и в фашистской Германии.
Неудивительно, что иностранные рабочие, привыкшие трудиться в нормальном ритме, не выдерживали фанатизма советских коллег. Один из строителей Кузнецка рассказывал:
Жили мы на Нижней колонии, в бараке № 14… В мае 1931 нас перебросили на кладку коксовых печей. Кладка здесь сложная, — из наших каменщиков никто на такой не работал. Здесь работали французы, и они дали норму 0,5 тонны… Но когда я подсчитал, то понял, что какая бы ни была сложная работа, а тонну-то уж сделать можно. Мы выдвинули тонну.
Французы косились на нас, считали чудаками и сердились, особенно когда мы ещё новый встречный выдвинули -2,2 тонны. Потом мы и эту цифру перекрыли, давая 3,8 тонн.
Французы несколько раз бросали работу и со злостью уходили, потому что не успевали за нами смотреть… Там, где французы ставили 6 человек, нам достаточно было 4 человек…
В конце концов французы удрали, уехали насовсем, и цех мы построили без них. («Кузнецкстрой в воспоминаниях»).
То есть трудовой подъем, надежда на светлое будущее всё равно были. Они, сказывались и на мировоззрении заключённых, в том числе в определённой степени — и «уркаганов».
Своеобразным подтверждением этого может служить история Кости Графа, которая чрезвычайно показательна для характеристики нравов «блатного» мира той поры. Произошла она, правда, не в начале, а во второй половине 30-х годов.
16 марта 1937 года газета «Известия» публикует очерк Льва Шейнина «Явка с повинной», который позже наряду с двумя другими — «Разговор начистоту» и «Крепкое рукопожатие» — вошёл в знаменитую книгу «Записки следователя».
Герой названных очерков, известнейший в те годы вор Костя Граф — фигура вовсе не мифическая. Родился Константин Александрович Цингери в Ростове-на-Дону, в семье известного коммерсанта-грека. Воровскую жизнь начал ещё до революции. Был поездным вором («майданником») высшего класса, «работал» со своей напарницей Вандой «на малинку», то есть усыпляя жертву снотворным и обирая её. Графом Костю прозвали за то, что он любил шикарно одеваться (одежду носил только от лучших портных) и «бомбил» преимущественно в экспрессах международного класса.
Однако обстановка в стране менялась, наличных денег и драгоценностей становилось всё меньше, а «размениваться» на пустяки Граф не желал. Тем более у него была «фраерская» профессия — топограф. Ободрённый призывами официальной пропаганды, он решает «перековаться» и является с повинной в Прокуратуру СССР. Да не один, а приводит с собой целую компанию жуликов! Было в это время Графу тридцать восемь лет — самый расцвет для мужчины.
Костя встречается лично с прокурором Союза, перед которым от имени всех рецидивистов держит пламенную речь:
— Хоть это и странно слышать, но если жулик даёт честное слово, так это действительно честное слово. Это металл, это нержавеющая сталь, это платина.
И «завязавшие» воры Граф, Турман, Таракан, Волчок, Король, Цыганка пишут воззвание ко всем «советским ворам». После этого в Москве, Ленинграде, Киеве, Свердловске, Харькове, Ярославле и других городах люди начали являться с повинной в органы милиции.
Это — не выдумка Шейнина, не очередная святочная история! Это — отражение эпохи. Пропаганда делала своё дело.
Но ни советская действительность того времени, ни тем более психология «блатарей» не были рассчитаны на доведение идеи «воровской перековки» до логического конца. Жулик был способен на широкий жест, красивую фразу, минутный героизм — здесь этим людям надо отдать должное. Но, как гласит поговорка, — «Бойся первого порыва — он может оказаться благородным». Проза существования, трудности быта, отсутствие привычной «шикарной» жизни быстро остужают пыл «новорожденного». К тому же отношение к «бывшему» со стороны обывателей остаётся настороженно-подозрительным…
А что касается сталинского периода нашей истории, были здесь и свои особенности. Вот, к примеру, как развивалась далее история Кости Графа. «Отрешившись от старого мира», Константин Цингери уезжает на зимовку Отто Юльевича Шмидта. На Чукотке его арестовывают «за язык» — за письмо о произволе, который творился в тех краях. Признали троцкистом, руководителем антисоветской организации. Вот когда «блатарь» понял, кто такие «политики»: под пытками признал всё, что ему «вешали» славные чекисты!
Однако Графу удалось вновь связаться с Шейниным, и через год Костю освободили. Он вновь попал к Шмидту, в годы войны ушёл в армию. Попал в десантную группу, которую высадили в Норвегии. Здесь оказался в плену у немцев. После войны, разумеется, из немецких прямым ходом в советские лагеря…
