он мог показать свою истинную силу гусарии! Однако провокационная атака немногочисленной литовской пехоты против одного из шведских блокгаузов ничего не дала. Шведы упорно не высовывают носа из-за укреплений. Что же делать? Радзивилл отводит голодное и измученное войско от Риги. Шведы празднуют великую победу. А Рига, лишенная надежды на спасение, капитулировала 25 сентября 1621 года. Вместе с ней неприятелю досталась большая часть Инфлянт. Речь Посполитая протирала от удивления глаза, в то время как Радзивилл отчаянно защищал свою честь, доказывая, что в случившемся виноват не он, а новая тактика шведских войск: избегать конфронтации с его кавалерией в открытом поле.
Что из того, что гусария в открытом поле не имела себе равных, если вовсе не было нужды сражаться таким способом?
При изучении источников в глаза бросается колоссальное значение, какое авторы мемуаров придавали роли командующих. В описании битв можно было забыть о числе солдат, принимавших в них участие, однако о смерти или ранении командующего было принято писать очень подробно. Для людей той эпохи то, что делал ротмистр (полковник, гетман), имело огромное значение. Ротмистрами были богатейшие шляхтичи, а в более позднюю эпоху – магнаты. Если некто – владелец большого состояния, особа, занимающая высокие посты в государстве, потомок известного и заслуженного рода Речи Посполитой – лично приводил в лагерь хоругвь и подвергал опасности свою жизнь на поле боя, то и стоявшие ниже него в военной иерархии видели в этом смысл и поступали так же. Если же подобный человек выставлял вместо себя заместителя (поручника), то такой поручник также искал себе заместителя (наместника) и так далее. И когда за прекрасным фасадом защитников Речи Посполитой стояло войско, состоящее из заместителей этих защитников (товарищи щедро выставляли почтовых, ротмистры – поручников и так далее), то в сражении такое войско уже немногого стоило. А поскольку и почтовый был не в темя битый и видел, что раз люди более важные, чем он, уклоняются от «чести» принять участие в сражении, то почтовый не стремился в бой.
Структура польских войск, воевавших в то время, все еще требует более глубоких исследований, однако если мы посмотрим на офицерские кадры в двух разных битвах – под Клушином в 1610 году и под Клишовом в 1702, – то увидим, что в начале XVII века ротмистр все еще являлся фактическим командиром конницы, а спустя сто лет он был командующим уже исключительно титулярным.
Под Клушином двенадцатью из 28 хоругвей польской кавалерии непосредственно командовал ротмистр, а тринадцатью – поручники. Мне не удалось установить действительного командующего в трех хоругвях. При этом для большинства ротмистров – тех, кого в командовании ротами заступили поручники, – имелось весьма достойное объяснение, почему они не смогли командовать лично: двоих из них уже не было в живых перед битвой, семерым было поручено командование полками, которые сражались под Клушином, а один ротмистр (гетман Станислав Жолкевский) командовал всей армией.
Под Клишовом среди 10 хоругвей, принимавших участие в атаке на шведов, не было ни одного ротмистра. И только для гетмана Иеронима Любомирского можно найти оправдание, поскольку он командовал всей армией. На месте остальных ротмистров под Клишовом оказались их заместители. Добавлю также, что в начале XVII века польское войско не знало института «щедрого товарища» – спонсора, как мы назвали бы его сегодня, – который платил за содержание почта в армии, однако сам участия в сражениях не принимал. В то время как в начале XVIII века это стало нормой, легализованной законом в 1717 году.
Плохое обучение – это еще одна из причин кризиса гусарии. Однако в данном случае речь не идет об отсутствии умения верховой езды. Это польский шляхтич все еще умел. Речь идет скорее об упадке совместного обучения и навыке пользоваться копьем.
Еще во времена Собеского групповые военные учения были чем-то обыкновенным. Станислав Дунин Карвицкий, который служил в польском войске в семидесятых и восьмидесятых годах XVII века, писал, какие изменения произошли с того времени до начала XVIII века: «Сейчас, когда наши солдаты, отложив в сторону войны, больше заботятся о мирных делах, когда предпочитают действовать как послы на сеймах и сеймиках или играть на них роль маршалков или директоров, а не предводительствовать в битве или быть при своей хоругви и волноваться о войне, статистов у нас уже больше, чем солдат, больше болтунов, чем военных. Отсюда также следует и то, что мы предпочитаем сражаться с неприятелем словами, а не оружием» [611].
Он также высказывал пожелание, «[…] чтобы… по крайней мере кавалерия организовала полевые учения, которые были в употреблении у наших предков, для того чтобы лошадей и их самих сделать более пригодными для битвы и чтобы приучить их к использованию оружия». И продолжал: «Как я помню, когда умерший король Ян III находился на зимних квартирах с войском в Брацлаве на Украине, он давал возможность товарищам по оружию заняться подобного вида упражнениями с копьями, саблями и иным, необходимым для кавалерии оружием, что следовало бы ввести вместо попоек. Таким образом, солдат и конь были бы больше готовы к битве» [612].
Пожелания Дунина Карвицкого так и остались лишь пожеланиями. Уровень военной подготовки гусар в XVIII веке был ужасающим. Енджей Китович в эпоху Августа III Саксонского писал об этом: «Муштры конной не знали в хоругвях […] польской части армии; маршировать парами и стоять в шеренгу по линии согласно реестра, а не роста, вот и все было конное обучение» [613].
Панцирные еще имели мотивацию для улучшения своих умений, поскольку именно их, а также хоругви легкой кавалерии высылали каждый год для сражений с бандами гайдамаков, но гусары были лишены даже этого стимула к обучению.
«Каждый сам себе господин в нашей Речи Посполитой»
Эти слова, которые Сенкевич вложил в уста своего Кмичича, идеально передают одну из основных проблем польской кавалерии начала XVIII века. Это споры внутри командования и нежелание нижестоящих подчиняться командам руководства. Упомянутый выше Дунин Карвицкий отмечал: «Вдобавок ко всему дисциплина и повиновение, на которые опиралась вся сила [войска], тщательно исполняется только пехотой. Ибо в кавалерии нашего войска называемый товарищем солдат, напыщенный от своего мнения о себе, а еще больше о своем богатстве, считающий себя равным своим офицерам, даже гетманам, свысока относится к приказам начальников; пехота же в полках гораздо точнее выполняет приказы командиров» [614].
Это касалось не только товарищей. В еще большей степени это относится к
