Некоторым рабам разрешали обзаводиться семьями, а небольшому числу даровали свободу, но в целом их жизнь была трудной и недолгой. Матьё Левейе, например, болел в течение всего десятилетия, которое он провел в городе Квебеке, куда его привезли для того, чтобы он исполнял постыдную роль палача; там он и умер, едва достигнув тридцати лет. Кончина монреальской рабыни Мари-Жозеф-Анжелик была зрелищнее: она была казнена за поджог, в результате которого в 1734 г. сгорело почти 50 домов. В том же году Киала из племени фоксов был отправлен на рабовладельческую плантацию на остров Мартиника в качестве наказания за то, что возглавил сопротивление своего племени французам и их союзникам на Северо-Западе.
По сравнению с европейскими городами того времени города Новой Франции были слишком малы для проживания большого числа бедняков. Не имея развитых отраслей промышленности, они никогда не притягивали к себе сельскую бедноту. Мало чем отличалась от городского низшего класса солдатская масса из рот морской пехоты, расквартированных по городам. Рекрутированные во Франции для службы в Новой Франции «по воле короля», т. е. на неопределенных условиях солдаты проживали вместе с горожанами и соседствовали с фермерами. В мирное время они могли наняться в качестве работников, и те, кто привыкал к местным условиям, могли попытаться уволиться с воинской службы, чтобы жениться и поселиться в колонии. Тем не менее присутствие нескольких сотен молодых одиноких мужчин, не особенно стесненных строгой военной дисциплиной, могло легко стать опасным. Солдаты совершали в городах большинство мелких краж и порой учиняли пьяные дебоши. С ростом численности вооруженных сил число незаконнорожденных детей в тех районах, где стояли войска, резко возрастало.
При сравнении с сельскими сообществами города Новой Франции выглядят едва ли не другими мирами. Торговля, медицина, ремесла и образование — все было собрано в городах. Королевский суд редко функционировал вне городской черты (хотя сеньоры имели право выступать в качестве судей и порой рассматривали в собственных судах дела своих держателей). Крупные города являлись также центрами искусства. Аристократия, хотя и не блиставшая культурой, поощряла труды ювелиров, портретистов и других художников, оставивших отдельные произведения очень высокого художественного уровня. Ювелиры также извлекали пользу из дипломатических сношений с индейцами, поскольку «торговое серебро», производившееся в колониях, часто преподносилось в качестве даров племенным вождям как знак дружбы и союза. Самым важным покровителем наук и искусств была Церковь. Она обладала не только почти полной монополией на образование, науку и знания, но также приобретала значительное количество художественных произведений на религиозные темы. Большая часть живописных и скульптурных работ в Новой Франции принадлежала к произведениям религиозного искусства, включавшим изображения святых, богослужебную живопись ex voto [152], украшения и церковную утварь для храмов и монастырей. Почти исключительно для церкви создавалась и серьезная музыка, в особенности органная и хоровая. Марк Лескарбо, один из соратников Самюэля де Шамплена в Акадии, поставил в 1606 г. в Пор-Руайяле пьесу собственного сочинения «Театр Нептуна» («Le Thèâ tre de Neptune»), а в 1690-е гг. епископ Сен-Валье выразил недовольство тем, что в городе Квебеке сыграли комедию Мольера «Тартюф». Однако литературой, а тем более беллетристикой в колонии интересовались мало, и здесь никогда не было собственного печатного станка. Большую часть библиотек даже обеспеченных колонистов составляла религиозная литература, а также справочники делового, научного или географического характера. Все это позволяет прийти к выводу, что сфера художественных и интеллектуальных интересов жителей Новой Франции была ограниченной, традиционной и соответствовала устойчивым вкусам правящей элиты и духовенства.
Города зависели от поставок продовольствия, по крайней мере основных его видов, из сельской местности, и поэтому люди всегда ездили из города на фермы и обратно. Сыновья абитанов иногда проводили в городах по нескольку лет в качестве подмастерьев, а, побыв несколько сезонов вояжёрами, молодые фермеры соприкасались с городской коммерцией и жизнью фронтира в лесной зоне. Однако эти связи между городом и селом были зыбкими: в городах люди даже рожали детей и умирали иначе, чем на селе. В отличие от фермеров горожане женились позже и имели меньше детей. Риск младенческой смертности в городах был выше, вероятно, по причине многолюдности и заболеваний, а также потому, что богатые горожане, как и их европейские современники, отправляли новорожденных к кормилицам, в чьих руках умирало слишком много младенцев (у колониальной аристократии XVIII в. практически половина).
В городах XVIII в. социальные отношения были сложными: богатые купцы и ремесленники заискивали перед дворянством, аристократы стремились к показухе и искали средства или брали кредиты для поддержания своего привычного образа жизни; свои ниши искали солдаты, слуги и рабы. В свою очередь, сельская Новая Франция все еще была заселена людьми, которые современному исследователю (как и большинству их городских современников) кажутся совершенно одинаковыми. За пределами городов проживало мало аристократов, купцов или ремесленников, совсем не было рабов и находилось не слишком много слуг. Сельская Новая Франция представляла собой длинную вереницу ферм, где жили крестьянские семьи.
Однако сами сельские жители смотрели на это несколько иначе. Во-первых, они отвергали определение «крестьянин», предпочитая называть себя абитанами. Они не сомневались в своем праве на свободу перемещения, продажу или передачу по наследству своих земельных наделов и на жизнь, не слишком зависящую от прямого вмешательства в нее сеньоров, купцов или королевских чиновников. В первые десятилетия XVIII в. абитаны все еще сами производили для себя большую часть продуктов питания, а проживание в сельской местности немногочисленных ремесленников означало, что абитаны продолжали сами изготовлять многие орудия труда и глиняную посуду для собственных нужд. Тем не менее большинство абитанов, по всей видимости, жили лучше, чем их родители в XVII в., частично потому, что они получили в наследство плоды трудов первопроходцев, а частично благодаря общему росту благосостояния, затронувшему даже нижние слои общества. В результате у некоторых абитанов появилось время и возможность развивать особый канадский стиль как в резьбе по дереву, так и в изготовлении самодельной мебели. Теперь их дома стали не только чуть просторнее, но были и лучше обставлены и, вероятно, обогревались железными печками, произведенными на железоделательном заводе на реке Сен-Морис. Отдельные сельские районы достигли такого уровня жизни, что даже привлекали к себе внимание купцов, готовых обменивать иноземные товары на излишки зерна; абитаны могли носить одежду из импортной ткани или в небольшом количестве потреблять привозные продукты — сахар либо ром.
Появление в сельской местности коммерсантов скорее всего было связано с возникновением здесь первых деревень. Фермы обычно располагались вдоль дорог или по берегам рек, однако в конце периода французской колонизации появилось несколько деревень, центрами которых обычно становились дома
