одного или двух купцов. Одним из примечательных примеров может служить Франсуа-Огюст Байи де Мессен, сын офицера морской пехоты, который около 1730 г. оставил службу и обосновался в качестве сельского торговца в Варенне — напротив Монреаля, ниже по течению реки Св. Лаврентия. Он скупал пшеницу, продавал импортные товары, ссужал деньги и разбогател, так что смог дать своим сыновьям элитарное образование, которое позволило им вернуть себе статус, имевшийся у их деда. Один из них стал епископом-коадъютором Квебека. Впрочем, таких, как Байи де Мессен, было немного. Деятельность нескольких купцов, обосновавшихся в сельской местности, не слишком изменила там традиционный образ жизни. В целом в XVIII в. абитаны, по-видимому, приобщились к коммерции, дававшей им шансы улучшить уровень жизни, но и таившей для них смертельную опасность увязнуть в долгах; при этом они почти не изменили своего образа жизни или поведения. Некоторые фермеры, облагодетельствованные плодородной землей, крепкими сыновьями либо же более умелые и амбициозные, почти всегда получали больше пшеницы, чем было нужно для покрытия их важнейших расходов. Но шанс разбогатеть мог стать ловушкой для менее удачливых фермеров, которые пошли на лишние траты, а затем были вынуждены сражаться со все возрастающими долгами. Если жадные купцы, голодные горожане и требовательные сеньоры оказывались главными бенефициарами их трудов, абитаны попросту могли сократить свое производство, поддерживая лишь тот уровень, который был необходим им самим, и в 1741 г. интендант Жиль Окар обвинял их именно в этом.
В городах было принято критиковать абитанов. «Простые канадцы непокорны, упрямы и подчиняются только собственным желаниям и фантазиям», — докладывал в 1752 г. некий офицер. Его особенно возмущало то, что они ездят верхом на своих собственных лошадях, «на которых они только и знают, что гоняться за своими любовницами». Интендант Окар полагал, что канадцы «не имеют той простоты и грубоватой естественности, которые отличают наших крестьян во Франции», и утверждал, что они «слишком высокого мнения о самих себе, что и мешает им добиться желаемого успеха». Он обвинял долгие зимы в том, что они способствовали выработке у канадцев склонности к безделью.
Подобное обвинение демонстрирует глубину пропасти, разделявшую в Новой Франции город и деревню, так как оно игнорировало те навыки, которые позволяли абитанам преодолевать сложности крестьянской жизни. Каждая семья сталкивалась с суровой необходимостью ежегодно выращивать столько зерна, сколько было необходимо для выплаты всех налогов, включая церковную десятину, для собственного пропитания и для семенного фонда, достаточного для посева на следующий год. Недород можно было покрыть за счет займа, а долги могли переходить к следующему поколению, но всякая, даже самая маленькая неудача вела к тому, что поправить дела становилось все труднее. Столкнувшись с ней, семья могла утратить свой минимальный уровень комфорта, впасть в нужду и болезни. Это заставляло ее переселяться на меньшие и не столь продуктивные фермы, что могло усугубить обнищание. Фермерство в сельской местности было игрой не на жизнь, а на смерть, игрой с мизерной страховкой и, несмотря на свою неграмотность и изолированность, большинство фермеров играли мастерски.
В семьях сельских жителей сохранялись практические знания нужных им разделов колониального законодательства — «Парижской Кутюмы» [153]. Нотариальные книги были заполнены записями о производившихся абитанами сделках: покупке и продаже прав на арендованные участки земли, аренде орудий труда и домашнего скота и конституированных рентах (rentes constituées), когда задолжавшие фермеры, обещая кредиторам выплачивать по 5 % годовых, освобождались от возврата всей суммы долга — теоретически это могло продолжаться вечно. Самые важные сделки касались собственности и права наследства. Чтобы сохранить семейную ферму — единственное достояние большинства сельских семей, — завещания фермеров содержали очень точно сформулированные указания относительно собственности. Брачные договоры, которые использовали 90 % канадских семей, составлялись столь же тщательно. Оговаривалось, что именно должно было быть выделено семьями невесты и жениха с целью помощи новой паре создать собственную ферму. По закону недвижимость полагалось делить поровну между всеми наследниками, но он не мог заставить поколения абитанов бесконечно делить основу их жизни — семейную ферму. Родители использовали дарственные и договоры купли-продажи, чтобы их земля целиком доставалась выбранному ими наследнику, который взамен соглашался выдать компенсацию своим братьям и сестрам, а также содержать стариков-родителей до конца их жизни.
В основе этих юридических договоренностей лежала широкая взаимопомощь. Фундаментом крестьянского общества была семья, и большая часть планов абитанов становилась семейными предприятиями. Важность семьи в таких планах, пожалуй, отчетливее всего проявлялась в способах, с помощью которых фермерские сообщества продвигались на новые территории. Когда сельский район был полностью заселен и уже нельзя было прокормить растущее число жителей, молодежи приходилось искать себе новые участки либо на задах уже существовавших ферм, либо где-то в других местах колонии. Однако переселенцами на новые земли были отнюдь не одинокие мужчины, покидавшие семейную ферму, чтобы работать самостоятельно. Как ни странно, значительную часть этих переселенцев составляли семейные группы. В XVIII в. в одной из групп новых сеньорий 40 % обитателей составляли семьи, возглавлявшиеся супружескими парами, которые прожили вместе уже более десяти лет. Почти с полной уверенностью можно утверждать, что они где-то заложили старые обустроенные фермы, оставив их на попечение кого-то из своих старших детей или братьев и сестер, и таким образом сложившиеся семьи смогли мобилизовать свои ресурсы для осуществления великой задачи на новом месте. И хотя каждый член семьи трудился без отдыха, повышалась ценность семейной недвижимости, обеспечивая всей семье лучшее будущее. Этот метод безостановочной экспансии, при котором семья, сохраняя уже имеющуюся у нее землю, использовала ее как трамплин для перемещения на новый участок, мог существовать столько времени, сколько существовало земледелие абитанов и пока сохранялся избыток земли. В сельской местности провинции Квебек это можно было наблюдать вплоть до XX в.
Все то, с чем они собирались покончить, — монархию, церковь и аристократию — французские революционеры 1789 г. называли «ancien régime» [154]. Историки заимствовали это словосочетание для обозначения того жизненного уклада, который исчез в большей части Европы в связи с наступлением демократии, капитализма и промышленной революции. Пережив бурные годы своей первопроходческой юности, Новая Франция XVIII в. стала зрелым обществом «старого порядка». Здесь, как и в обществах многих европейских государств того времени, население состояло из небольшой привилегированной элиты и огромной массы бедных фермеров. На подобной социальной структуре держалась политическая система абсолютистского правления, в которой не было и намека на представительные институты. Губернаторы, интенданты и епископы — все претендовали на патерналистскую власть. Они полагали своими само собой разумеющимися правами и обязанностями не только править от имени короля, но и по своему собственному усмотрению даровать привилегии или проявлять немилость, диктуя своим
