- А меня Николай Цагеридзе.
- Ну вот, я же угадала! Будем знакомы. Я замужем. Он... уехал. Куда-то туда... Слыхали? Где вечные льды... Скучаю. Он обо мне тоже. А ваша жена скучает? Работаю я билетершей. В театре. Ночью ходить одной страшно. Особенно страшно было, когда немцы бомбить Москву прилетали. Сегодня у меня вообще выходной. А вечером в театре идет "Риголетто". Вы слушали эту оперу? Думаете обо мне: какая болтушка! Знаете, почему я вернулась?
Она смеялась, сыпала словами весело, безостановочно, не переводя дыхания, но все же не так, когда о женщинах уже с легкой презрительностью говорят: "трещотка".
Цагеридзе слушал, улыбался. Веселый задор передался и ему. Ах, хорошо бы с такой посидеть вечерком у реки, под шумящим от ветра деревом! Хорошо бы завтра уехать с нею в поезде, слушать ее болтовню до самого Красноярска! Хорошо бы потом увезти и...
Ольга вдруг перестала смеяться.
- Ну, так скажите: почему я вернулась?
- Не знаю...
- Болит нога? - спросила она непоследовательно. - Ой я какая! Стоять вас заставила. Слушайте, Николай Цагеридзе, - нет, нет, Саакадзе! - если вам скучно и делать, как и мне, сейчас нечего - пойдемте где-нибудь посидим.
Для того чтобы "посидеть", им пришлось спуститься в метро и уехать в Сокольники. Но прежде Ольга провезла Цагеридзе по всей линии из конца в конец, выходя с ним на каждой станции, чтобы показать подземные вестибюли. Хвасталась Москвой сверх всякой меры и так, словно Цагеридзе действительно появился здесь из самой глухой, отрезанной от всего мира деревушки. А он, ловя паузы в ее беспрерывно льющейся речи, вежливо рассказывал о городах, тоже больших и интересных - правда, чаще всего разбитых, разрушенных, которые довелось ему повидать за двадцать два месяца военного пути. Но Тбилиси, ах, Тбилиси! Он только дважды бывал в этом изумительном городе, глядя на который чувствуешь, как сердце замирает от счастья и гордости, и все же он убежден: если бы Ольга приехала с ним в Тбилиси...
- А как называется ваша деревня, где вы родились? - перебила она.
- Сачхере, - сказал Цагеридзе. - Но Сачхере не совсем деревня. Это скорее маленький город. Там я родился. А с трех лет действительно жил у бабушки в окрестностях Сачхере. В селении, где только розы и виноград. - Он посмотрел на Ольгу и прибавил: - И еще красивые девушки. Такие, как вы.
- А ваша жена очень красивая? - быстро спросила Ольга.
Он хотел сказать, что в армию добровольцем записался в восемнадцать лет, а до этого было рано жениться. Но в словах Ольги ему почудился легкий оттенок ревности, вызванной у нее, несомненно, сознанием собственной красоты. И Цагеридзе ответил немного задиристо:
- Самая красивая во всей Грузии! - убежденный, что со временем так это и будет.
- Да-а? - завистливо протянула Ольга. - А вы не боитесь?
- Чего?
- Ну-у... пока вас нет дома...
- Нет, не боюсь! - торжествуя, со смехом закричал Цагеридзе.
Ольга вдруг словно бы потускнела, притихла. Было пора выходить из метро. Так этот разговор и оборвался.
Тихонько они дошли до парка. Тонкие высокие сосенки толпились по сторонам дорожек, прямых, усыпанных желтыми осенними листьями. В воздухе носился кисленький запах нагретой солнцем опавшей хвои, вянущих трав. Ветер шевелил макушки сосен, и мелкие узорчатые тени мельтешили на песчаных дорожках.
Пролетела радужная стрекоза. Трепеща стеклянными крылышками, на мгновение коснулась плеча Цагеридзе и тут же, испугавшись, бочком-бочком унеслась прочь. Ольга, по-ребячьи вскрикнув "ой!", побежала за ней. Гонялась долго, но не поймала.
Запыхавшаяся, румяная, со сбившимся на сторону синим беретом, заправляя под него озорную прядь волос, Ольга упала на ближнюю садовую скамейку.
- Ой! Чуть вовсе не задохнулась.
Цагеридзе сел рядом.
- Я все смотрел. И думал: что такое жизнь?
- Ну-ну... И что же оказалось?
- Жизнь - это вы!
Ольга отвернулась, положила на спинку скамьи правую руку и медленно вытянула ее вдоль верхней рейки, а левой рукой отыскала запястье Цагеридзе. Пожала легонько, благодарно.
- Вам нравится здесь?
- Да.
- А вы не устали?
- Я не устал, - сказал Цагеридзе.
Она стремительно повернулась лицом к нему, взяла за руки у локтей, потрясла.
- Какой вы хороший! Слушайте, Саакадзе, пойдемте вечером к нам в театр? На "Риголетто"! Вы любите оперу?
- Спасибо, - смущенно сказал Цагеридзе. - Я не знаю, люблю ли я оперу, потому что в оперном театре ни разу еще не бывал. Но музыку "Риголетто" немного помню. Слышал по радио. Музыку я люблю. А в театр не пойду. На костыле. И одет по-солдатски, во всем стираном. Как я могу сидеть там рядом с вами? И мне нужно на поезд.
- Так ведь поезд уходит завтра, - возразила Ольга, - а я вас приглашаю сегодня. И стираной гимнастерки своей не стесняйтесь. Одежда солдата - самая чистая, честная, благородная одежда. А костыль, раны... - она задохнулась в волнении. - Да все люди на них молиться должны! Вы своей кровью другим жизнь спасали! Как могли вы такое подумать? Как могли этого застыдиться?
Она потянулась к обшлагу за платочком. Стала обмахивать им шею, лицо. Щеки у нее горели. Цагеридзе восхищенно смотрел на Ольгу: ах, как хорошо она все понимает! Но он ничего не сказал. Замолчала и Ольга.
Так они сидели долго. В вершинах сосенок шумел, шебаршил ветер. Еле слышно от поворотного круга доносился грохот трамваев, автомобильные гудки. На всей дорожке, из конца в конец, не было видно ни одного человека. Ольга теперь сидела, устало зажав платочек в кулаке, смотрела куда-то вдаль. Потом тихонько запела:
Сердце красавиц склонно к измене
И к перемене,
Как ветер мая.
С нежной улыбкой в любви клянутся,
Плачут, смеются,
Нас увлекая.
- Из "Риголетто". Песенка герцога. Вы помните?"... и изменяют как бы шутя!" Вечером послушаем. Какая это чудесная вещь! Глубокая! Входит в самую-самую душу. Больше всех других люблю я эту оперу. - И с прежним оттенком ревности спросила: - Саакадзе, а вас очень любит жена?
Цагеридзе захотелось повести эту игру и дальше.
Захотелось почувствовать себя мужем, имеющим прекраснейшую в мире жену.
- Я бы ответил вам: "Очень!" Но этого мало. А таких слов, какие означают больше, чем "очень", я не найду. Грустно иметь жену, которая любит тебя не очень.
Ольга скосила на него глаза, тихонько рассмеялась и снова запела:
Если вам милая не изменила,
Значит, без спора,
Изменит скоро...
- Божественная опера! Но за одну только эту песенку можно отдать все остальное. И за музыку, и... за слова. Когда герцог начинает петь свою песенку - у меня от счастья мурашки по коже бегут. Я живу, я слышу ее! Саакадзе, скажите, а вы свою жену часто ревнуете?
- Не ревновал никогда. Но если бы моей женой были вы - я стал бы ревновать!
- Хорошо, когда тебя любят, когда ревнуют, - раздумчиво сказала Ольга. - Ведь сила любви к человеку - это цена его. Что стоит человек, которого совсем не любят? А человеку не хочется, обидно не стоить ничего. Он хочет, чтобы его любили. Саакадзе, вы любите свою жену? Когда вы о ней говорите, мне кажется - вы не любите ее. Я бы даже подумала: у вас ее вовсе нет! То есть для себя, для своего сердца. К вам должна еще прийти какая-то другая. И вы ее пока не нашли.
Цагеридзе сидел, натянуто улыбаясь. Плохой из него получился актер. Он говорил холодные, пустые слова, и Ольга в них не поверила. Надо ли продолжать эту игру?
- Война за два года, видимо, очень состарила меня, - сказал Цагеридзе, - и вы приняли меня за мужчину. А мне недавно исполнилось всего двадцать лет. Вы угадали: жену я себе выдумал. Но мне хочется, чтобы у меня была жена такая, какую сейчас я себе представил, - он подумал, что этими словами обижает Ольгу, и прибавил с полной искренностью, но с восточной витиеватостью: - Мне хочется, чтобы моя жена была такая, какая есть у вашего мужа.
Ольга бросила на него быстрый взгляд. Эти слова ее точно бы ударили так сразу побелела она.
- Смотрите не ошибитесь...
- Моя бабушка меня наставляла так, - весело сказал Цагеридзе: - "Нико, решишь стать семейным, не выбирай жену. Это не пряжка для пояса. Нельзя выбирать женщин, приглядываясь, кто из них лучше. Лучше всех та, которая сама придет в твое сердце. Любовь даже из плохой женщины сделает самую лучшую. А без любви всякая женщина будет плохой. Говорят, для мужчины сотворил женщину бог. Не знаю, Нико. Может быть. Но жену для себя сотворить может только сам мужчина. Больше никто". Ольга, вы поняли? А моя бабушка была очень мудрая женщина.
Ольга сидела потупясь, пощипывая носовой платок.
- Да-а, интересно вы говорите: "Женщина лучше всех та, которая сама придет в твое сердце... Жену для себя сотворить может только сам мужчина..." Наверно, на эти слова тоже можно было бы написать целую оперу. - Она встрепенулась, сделалась прежней, беспечно-веселой. - Саакадзе, пойдемте в театр! Мне так хочется вместе с вами послушать "Риголетто". Ну, что вы упрямитесь? Как мне прийти в ваше сердце?
