Обновленной в 1924 году партией руководит так называемая старая гвардия, старые члены партии. В начале 1925 года «старая гвардия», то есть члены партии, вступившие в нее до 1917 г., «члены партии с подпольным стажем», состояла из 8 249 человек. Всего в партии насчитывалось 401 481 человек. 56,6% членов партии вступили в нее между 1920 и 1924 годами.
Борьба за власть идет в численно ничтожной группе подпольщиков, из которой вышли все вожди-претенденты. В этой группе составляются политические комбинации, коалиции, блоки. Здесь Сталин проявляет свои качества замечательного политического комбинатора, умеющего всегда доставать каштаны из огня чужими руками. Главную тяжесть борьбы с Троцким охотно берут на себя Зиновьев и Каменев. В борьбе с ними Сталин использует Бухарина и благожелательный нейтралитет Троцкого. В отличие от Робеспьера-Троцкого, вспоминающего о гильотине, в отличие от экстремиста Зиновьева, требующего ареста Троцкого за опубликование статьи, Сталин настаивает на одном: на умеренности. Рассказывая о том, как товарищи его по триумвирату требовали ареста и исключения Троцкого, Сталин произносит замечательные слова: «Мы не согласились с Зиновьевым и Каменевым, потому что знали, что политика отсечения чревата большими опасностями для партии, что метод отсечения, метод пускания крови — а они требовали крови — опасен, заразителен: сегодня одного отсекли, завтра другого, послезавтра третьего, — что же у нас останется в партии».
Сталин борется с противниками делом. Много позже станет популярным выражение, «тактика салями». Сталин, тоненькими кусочками отрезая, как салями, лишает конкурентов власти: Троцкий в 1924 году снимается с поста наркомвоенмора, а затем он лишается поддержки армейского аппарата; должность начальника Политуправления Красной армии теряет троцкист Антонов-Овсеенко; вытесняется из московской парторганизации в 1925 году ее руководитель Каменев.
Сталин борется с противниками словом. Ему не стоит ничего доказать, что они безыдейные политиканы, вчера защищавшие Сталина, а сегодня заявлявшие, как Каменев на Четырнадцатом съезде: «Мы против того, чтобы создавать теорию „вождя“... Я полагаю, что наш генеральный секретарь не является той фигурой которая может объединить вокруг себя старый большевистский штаб...» Достаточно было напомнить как всего несколько месяцев назад Каменев и Зиновьев защищали Сталина, чтобы показать их «непринципиальность». В ответ на требования «демократии в партии» Микоян, обороняя Сталина, ядовито заметил, что когда оппозиционеры находились у власти, они были против демократии, когда они перешли в оппозицию — они вдруг стали за демократию. Сталин же не постеснялся напомнить о прошлом тех, кто требовал «демократии»: «В рядах оппозиции имеются такие, как Белобородов, „демократизм“ которого до сих пор остался в памяти у ростовских рабочих; Розенгольц, от „демократизма“ которого не поздоровилось нашим водникам и железнодорожникам; Пятаков, от „демократизма“ которого не кричал, а выл Донбасс; ...Бык, от „демократизма“ которого до сих пор воет Хорезм...»
В ходе борьбы вырабатывается особая система полемики, в которой Сталин проявляет себя выдающимся мастером. Эта система, которую можно назвать семантической, сыграла чрезвычайно важную роль в разгроме Сталиным противника. Отцом «семантической системы» следует считать Ленина, еще в 1903 году назвавшего свою группу «большевиками», хотя они были по всем, кроме одного, вопросам, дебатировавшимся на Втором съезде, в меньшинстве. В партийных спорах, которые шли непрерывно с 1903 до 1917 года (и позже), Ленин старался наклеить своим противникам ярлык, который бы их дискредитировал, не требуя аргументов.
В спорах 1923—1928 годов противники жонглируют ярлыками «правый», «левый» (который с легкой руки Ленина принимает ранее ему несвойственный отрицательный смысл), «центр», «генеральная линия». Сталин достигает виртуозности в «семантической игре»: противники генеральной линии», которая непрестанно меняется, могут обвиняться в левых взглядах с правым уклоном или в правом уклоне с левыми тенденциями. Рождаются два новых понятия: «ленинизм» — система всегда правильных, ибо научных, и научных, ибо всегда правильных, взглядов, и «троцкизм» — система взглядов всегда враждебных «ленинизму». Не к месту произнесенное слово, сказанное по оплошности или случайно, превращается в преступление. Первым выстрелом Сталина в начинавшейся кампании против товарищей по триумвирату — через месяц после Тринадцатого съезда, подтвердившего их власть — была атака на Каменева, заменившего слово «нэповская» словом «нэпмановская». «Понимает ли эту принципиальную разницу Каменев? — вопрошал по-товарищески Сталин. — Конечно, понимает. Почему же он выпалил тогда этот странный лозунг? По обычной беззаботности насчет вопросов теории, насчет точных теоретических определений». Каждая строка ставилась в лыко. Каждое слово противника интерпретировалось, искажалось, фальсифицировалось.
Лучшим образцом сталинской «семантической игры» было сведение борьбы с Троцким к столкновению двух лозунгов: «социализм в одной стране» против «перманентной революции». Ленин и все другие вожди революции верили, что ее искры зажгут мировой пожар. И тогда начнется строительство светлого будущего. 12 марта 1919 года Ленин так и говорит: «Дело строительства целиком зависит от того, как скоро победит революция в важнейших странах Европы. Только после такой победы мы сможем серьезно приняться за дело строительства». 6 ноября 1920 года вождь революции был еще более решителен: «В одной стране совершить такое дело, как социалистическая революция нельзя».
После неудач революции в Европе, после провала попыток зажечь революционный пожар в Германии в 1923 году, все большевики понимали, что надо что-то строить в России. В конце 1924 года Сталин, опираясь на одну фразу, обнаруженную в статье, написанной Лениным в 1915 году, объявляет о возможности и необходимости «строительства социализма в одной, отдельно взятой стране», в Советском Союзе. Не ограничиваясь формулированием «положительной программы» — строительство социализма в одной стране, Сталин формулирует отрицательную программу, назвав ее «троцкистской теорией перманентной революции». Еще до революции Троцкий сформулировал теорию «перманентной революции», утверждая, что революция в России из буржуазно-демократической «перерастет» в социалистическую, но судьбы ее будут зависеть от мировой революции, которая также неизбежно произойдет. В полном согласии с Лениным, Троцкий считал, что только помощь победившего мирового пролетариата позволит упрочить победу русского пролетариата.
В 1924 году вопрос о «перерастании революции буржуазно-демократической в социалистическую» приобрел для России характер чисто исторический. Сталин, однако, на основании формулы «перманентная революция», конструирует троцкизм, как теорию, отрицающую возможность построения в Советском Союзе социализма.
Спор между Сталиным и Троцким ведется в двух разных измерениях. Троцкий ведет спор теоретический, в традиционном стиле марксистской схоластики. Он пытается доказать, что он согласен возможностью строить социализм в Советском Союзе, он считает лишь, что в одной стране его нельзя построить. Совершенно очевидно, что спор о форме глагола «строить» имел такое же практическое значение, как и спор о числе ангелов, помещающихся на кончике иглы. Сталин ведет спор практический: он защищает «ленинизм» против «троцкизма», он защищает честь русского пролетариата от неверящего в его силы Троцкого, он показывает, что «строительство социализма в одной стране» обещает мирную трудовую жизнь, а «перманентная революция» — новые революции и войны.
Поражение Троцкого в этом споре было неминуемо. Обескровленная, измученная страна жаждала спокойствия.
Спор о том можно ли «строить» или «построить» социализм в одной стране — пример споров, которые велись в партии в 1923—28 годах. Принципиальных разногласий между противниками не было: об этом свидетельствует как содержание споров, так и легкость, с какой противники меняли свои взгляды, переходя из лагеря в лагерь. Разница была в способах ведения полемики, в отношении к догме. Разница между Сталиным и всеми его противниками — подлинными и потенциальными — была огромной. Множество факторов способствовали победе Сталина. Важнейшим является внутренняя слабость его противников, неспособных до конца освободиться от связывавших их догм. Противники Сталина, в первую очередь Троцкий — самый выдающийся из них, — не смогли изжить всех предрассудков старомодного марксизма. Сталин — лучший из учеников Ленина — был марксистом нового типа, марксистом 20-го, быть может, даже 21-го века.
Троцкий и Сталин во многом близнецы. Одинаково их отношение к демократии в партии. Троцкий пишет: «Под восстановлением партийной демократии мы понимаем то, что подлинное, революционное, пролетарское ядро партии должно получить право обуздания бюрократии и проведения в партии реальной чистки». И дальше перечисляет всех тех, кого, дойдя до власти, он вычистит: длинный список. Одинаково их отношение к демократии в обществе. Троцкий пишет: «Диктатура пролетариата не может и не хочет отказываться от нарушения принципов и формальных правил демократии... Демократический же строй должен рассматриваться с точки зрения степени, в какой он позволяет развиваться классовой борьбе в рамках демократии». Диктатура пролетариата, следовательно, не связана никакими «формальными правилами», а демократический строй обязан позволять вести борьбу против него. Принципиально одинаково их отношение к культуре: в июле 1932 г., в изгнании, Троцкий вторит сталинской культурной политике, утверждая, что необходимо дать искусству и философии свободу, «безжалостно уничтожая все то, что направлено против революционных задач пролетариата». Наконец, одинаково их отношение к морали: «Средство, — утверждает Троцкий, — может быть оправдано только целью. Но и цель требует оправдания. С точки зрения марксизма, который выражает исторические интересы пролетариата, цель оправдывается, если ведет к росту власти человека над природой и к уничтожению власти человека над человеком». С точки зрения этой морали (если ее можно так назвать), Троцкий, как замечает Лешек Колаковский, оправдывал убийство царских детей, как политически оправданный акт, но осуждал убийство своих детей Сталиным, ибо Сталин не был подлинным представителем пролетариата.
