Поскольку большой надежды на верность гарнизона не было, царь принялся угощать и награждать стрельцов с солдатами. Илья Милославский задабривал столичных купцов, имевших влияние в городе. Очень помогла церковь: по приказу патриарха попы всюду уговаривали москвичей утихомириться.
Через несколько дней, когда обстановка сделалась чуть спокойней, царь вышел на площадь и объявил толпе, что ее гнев был справедлив и что впредь никаких кривд не будет. Он сулился отставить Морозова от дел, но просил пожалеть государева «второго отца» и лил при этом слезы. Москвичи растрогались, пообещали боярина не трогать. На всякий случай временщика все же отправили из столицы подальше, на чем период морозовского всевластия и завершился.
Весть об успехе столичного бунта привела в волнение многие регионы страны, страдавшие от воеводских и подьяческих злоупотреблений. Смелость москвичей и слабость, проявленная правительством, подтолкнули к мятежу и провинцию. В Сольвычегодске побили местного дьяка-мздоимца, отняв у него прежние подношения. В Устюге такого же хапугу вовсе убили и чуть не прикончили воеводу, опять-таки забрав назад все взятки.
На северо-западе страны, в Новгороде и Пскове, московские события отозвались с задержкой, но эхо получилось громким и продолжительным.
Там бунт возник не из-за соли, а из-за хлеба. Расплачиваясь со шведами по прежним обязательствам, правительство пообещало отправить за границу 14 000 четвертей ржи (четверть примерно равнялась нынешнему центнеру). На время закупки необходимого количества зерна всякая частная хлеботорговля в регионе воспрещалась – но за мзду это запрещение могло быть обойдено. В прежние времена люди поворчали и смирились бы, а теперь они взбунтовались.
Волнение началось в Пскове и перекинулось на Новгород, где горожане изгнали царского воеводу и захватили власть. Заодно пограбили кое-кого из богатеев. Митрополитом в Новгороде был Никон, в ту пору еще не патриарх. Он проявил обычную для себя гневливость, чем только ухудшил положение. Владыку, невзирая на сан, поколотили.
Затем новгородцы и псковитяне отправили в Москву к царю представителей с изложением своих обид. Уступчивость, проявленная Алексеем во время Соляного бунта, позволяла надеяться на благоприятный исход жалобы, которую в данном случае правильней назвать протестом.
Поскольку очаг мятежа находился далеко, у государя было время разработать план усмирения.
Капитулировать перед бунтовщиками на сей раз власть не стала, а поступила умнее.
Алексей Михайлович принял послов милостиво и в ответном слове вроде бы даже оправдывался. В Новгород поехал царский посланец, с такими же мирными речами, уговорил горожан открыть ворота воеводе со стрельцами. После этого церемонии закончились. Воевода арестовал зачинщиков. Смертью, правда, никого не казнили – ограничились поркой, что тоже было мудро. Новгородцы почувствовали силу государства, но не обзавелись мучениками. Город постепенно успокоился.
С Псковом поступили так же – с той лишь разницей, что горожане, видя пример Новгорода, выдали вожаков сами.
Так бурно начиналось правление Алексея Тишайшего, а впереди были еще более грозные внутренние потрясения.
Историки называют эту эпоху «бунташным временем»; его отличительная черта – быстрота и легкость, с которой вспыхивали мятежи. Многие авторы обращали внимание на эту особенность взаимоотношений русского народа с властью: простые люди либо терпели и пребывали в состоянии абсолютного покорства – либо сразу переходили к кровавому бунту. Середины не бывало. В этом отношении московское общество напоминало рабовладельческий Рим, где рабы тоже, если уж восставали, то «бессмысленно и беспощадно». Собственно говоря, крепостная зависимость, в которой состояло большинство бесправного российского населения, и было самым настоящим рабством.
Следующее крупное народное возмущение стало косвенным следствием украинской экспансии, которая повлекла за собой войну с Польшей, а затем и Швецией. Огромные расходы, связанные с содержанием большой армии, разоряли государственную казну и заставляли правительство выискивать все новые способы ее пополнения.
Один из таких экспериментов скверно закончился.
Серебряной монеты, основного платежного средства, постоянно не хватало – этот металл в Россию завозили из-за границы.
В 1656 году царский советник Федор Ртищев придумал чеканить вместо серебряных денег медные. Идея заменить благородный металл медной ассигнацией сама по себе была неплохой, она намного опережала время. Осуществиться она могла лишь при доверии населения к государству, к царскому гербу и к казенным монетным дворам. Такое доверие в обществе было, и на первых порах выгода от реформы получилась существенной, поскольку медь обходилась в шестьдесят раз дешевле серебра.
Но довольно скоро от доверия ничего не осталось, поскольку и государство, и многие предприимчивые дельцы им злоупотребляли.
Казна стала чеканить деньги сверх всякой меры. Австриец Мейерберг сообщает, что правительство выпускало медных монет впятеро больше, чем позволяли доходы. Вследствие этого России пришлось познакомиться с инфляцией. На первых порах медная копейка шла вровень с серебряной, но затем ее стали принимать менее охотно, требовали доплаты, и эта доплата всё возрастала. Через семь лет «обменный курс» достигал пятнадцати к одному.
Ситуацию усугубляли фальшивомонетчики, научившиеся подделывать медные деньги. У преступников имелись высокие покровители, к числу которых принадлежал и царский тесть Илья Милославский, так что управу на них найти было непросто.
Не стеснялись и мастера-чеканщики, выпускавшие «налево» столько денег, сколько им хотелось.
Государство, конечно, пыталось бороться с этой бедой обычными средствами – жестокими публичными казнями. Эмигрант Григорий Котошихин, записки которого я еще не раз буду цитировать, пишет, что по «медным» делам предали смерти до 7000 человек. Но вместо одних преступников появлялись новые. Алчность всегда сильнее страха, а тут нажива выходила и быстрой, и легкой.
Ущерб от провалившейся монетной реформы был громаден.
Первыми пострадали воины действующей армии. Им платили жалованье медью, а местные жители на Украине и в Белоруссии отказывались принимать такие деньги. В самой России нарушилась вся система расчетов при торговле и взимании долгов. Продавцы не хотели брать обесценившиеся копейки, кредиторы требовали от должников только серебра, а его становилось все меньше и меньше – осторожные люди предпочитали припрятывать «настоящие деньги», не пускать их в оборот. Неудивительно, что наступила ужасная дороговизна, и беднота, прежде всего городская, оказалась в отчаянном положении, на грани голодной смерти.
Негодовала вся страна, но столичные жители имели возможность выразить свое недовольство прямо государю, как это произошло 14 лет назад.
15 июля 1662 года какие-то неизвестные вывесили в центре Москвы, на Лубянке, «подметный лист» с перечислением лиц, ответственных за медную «измену». Это были двое Милославских (царский тесть Илья Данилович с его родственником окольничьим Иваном Михайловичем), Федор Ртищев и богатый купец Василий Шорин, по слухам чеканивший фальшивые деньги. Это событие стало искрой, от которой начал разгораться пожар.
Собралась толпа, заволновалась. Через некоторое время появились двое казенных людей, сорвали письмо – и сделали только хуже. Горожане чуть не прибили служивых, отобрали у них бумагу и стали читать ее вслух всем, кто шел на шум.
У кого-то возникла идея отправиться с этим списком к государю.
Алексей находился в своем загородном дворце Коломенское, праздновал рождение дочери Феодосии. Вдруг ему доложили, что приближается огромное скопище взбудораженных людей. Скоро они заполнили весь широкий двор.
Большой охраны в Коломенском не держали. Тут следует отдать должное Алексею Михайловичу. Он не растерялся и не запаниковал. Приказал домашним удалиться, Милославским и Ртищеву – спрятаться. Царь был уже не юношей, как в 1648 году. Он набрался государственного опыта, побывал на войне, избавился от докучной опеки Никона, а главное – умел разговаривать с толпой.
Выйдя на крыльцо без телохранителей, государь спокойно выслушал крикунов, хотя самые дерзкие из них хватали его за платье и за пуговицы. Алексей попросил всех разойтись по домам, а «изменников» пообещал «сыскать» и покарать. Поклялся в том богом, даже пожал одному из главных смутьянов руку.
Москвичи пошли назад в город, несколько успокоенные. Самый опасный момент мятежа миновал.
Но в Коломенское к царю ходила только часть «гилевщиков» (от слова «гиль» – смута). Другие в это время кинулись громить двор Шорина. Самого купца не нашли, но схватили его подростка-сына. Решили, что юный Шохин будет свидетельствовать перед царем о винах отца. Появился новый предлог идти в Коломенское.
