Подобным настроениям покровительствовала царица Мария Милославская, не любившая властного Никона. Вокруг государыни возник целый кружок, участницы которого признавали исключительно дореформенные книги, молились только по-старому, укрывали проповедников раскола.
Решительней всех вели себя две сестры, урожденные Соковнины, Феодосия и Евдокия. Первая была замужем за братом царского фаворита Бориса Морозова и, овдовев, унаследовала все несметные богатства этого преуспевающего рода. Одной прислуги в ее дворце насчитывалось до трех сотен. К высшей знати принадлежала и Евдокия, ставшая княгиней Урусовой.
Особенной истовостью отличалась боярыня Морозова, носившая грубую власяницу, привечавшая юродивых и лично шившая рубахи для нищих. Ее дом стал настоящим гнездом раскола. Там почтительно принимали Аввакума, когда тот ненадолго появился в Москве между двумя ссылками, а впоследствии боярыня завела с протопопом переписку.
Со старообрядцами-аристократами власти долгое время обходились мягко, ограничивались «увещевательными» мерами, и основная часть знати смирилась с неизбежным – в особенности когда умерла царица Мария (1669) и не стало высокой заступницы. Однако Морозова и Урусова были бескомпромиссны. Царь называл первую «сумасбродной лютой», но не податливей была и вторая. Княгиня привлекала к себе меньше внимания, потому что, будучи замужем, имела меньше свободы в действиях, но тайком приняла монашество – по старому, теперь осуждаемому официальной церковью обряду. Затем приняла постриг и Морозова.
В конце концов с упрямыми боярынями обошлись сурово.
Царское терпение иссякло, когда Морозова отказалась присутствовать на свадьбе Алексея Михайловича с Натальей Нарышкиной. Это был уже прямой вызов. Боярыня хотела «пострадать за веру» – и пострадала. Узнав о том, что сестру вот-вот арестуют, княгиня Урусова не оставила ее и тоже угодила в заточение.
Высокородных узниц сначала уговаривали отречься от раскола, затем подвергли пытке: кнутом, дыбой, огнем. Всё было тщетно.
Тогда их разделили, посадили в ямы и стали морить голодом. Мука продолжалась долго, потому что сердобольные люди и даже охранники тайком бросали узницам еду. Но наступили холода, и сестры одна за другой умерли.
Страдалиц, собственно, было не две, а три. Такой же участи подверглась стрелецкая полковница Мария Данилова, но поскольку она не принадлежала к числу высшей знати, ее редко вспоминают, да и боярыня Морозова стала всенародно известна лишь двести лет спустя, благодаря знаменитой картине Василия Сурикова.
Русская старообрядческая церковь всех трех героических женщин чтит одинаково, причисляя их к лику святых великомучениц.
Неприятие церковной реформы на низовом, народном уровне, как я уже писал, было проявлением не столько религиозного, сколько социального протеста. Сопротивление «никонианству» стало эвфемизмом для неприятия земной власти, уход в раскол – родом внутренней эмиграции. Вера была единственной сферой жизни, где простолюдин мог апеллировать к инстанции более высокой, чем царская власть, – это давало раскольническому движению моральную и психологическую основу. В процентном отношении раскольников оказалось немного. Народная масса существовала так трудно и убого, что большинство не интересовались ничем, кроме хлеба насущного. Но если находились протестующие, это были люди несокрушимой стойкости – или, если угодно, несокрушимого упрямства.
Боярыня Морозова. В. Суриков
Валишевский пишет: «Зародившись в среде людей по большей части невежественных и ограниченных, это движение представляет на первый взгляд такую бедность идей, что развитие его становится прямо непонятным. Здесь сражались и умирали за слова, буквы, за простые жесты! Но под этой тривиальною внешностью скрываются более серьезные, более глубокие причины диссидентства, и религиозный кризис, заключенный таким образом в узких рамках, связывается уже с великими проблемами политического, социального и интеллектуального порядка… В Москве все делалось под покровом религии, все к ней сводилось».
Старообрядческой церкви как единого института тогда появиться не могло, формализация схизмы произошла много позднее. В середине же семнадцатого века в православии произошел раскол не организационный, а духовный, и линией раздела стал нонконформизм в очень широком смысле – как неприятие официальной религии вкупе со всем прочим официозом. Проповедники раскола не признавали новопечатных церковных книг и троеперстия, но точно так же не принимали они и все начинания светской власти. Старообрядцы отказывались платить подушную подать, потому что душа принадлежит только Господу; не соглашались служить в армии; страшились переписей населения и так далее. В общем и целом это была крайне неудобная для государства группа населения, поэтому она вечно подвергалась гонениям, что, в свою очередь, усиливало обособленность раскольников и побуждало многих из них уходить в глухие леса или за Урал – как можно дальше от цепких рук государства.
Вследствие Никоновой реформы русское православие разделилось на две неравные ветви. Основная была сращена с земной властью; побочная (хотя, собственно, она-то и была стволовой) целиком переместилась в область духовную. Если в лоно официальной церкви можно было вступить из меркантильных соображений, что многие инородцы и делали, то к старообрядчеству примыкали лишь по искренней вере. Как известно, оппортунизм ослабляет нравственные качества, нонконформизм их развивает. Поэтому неудивительно, что со временем слово «старообрядец» в России стало символом праведной и строгой жизни, без вредных привычек и распущенности, а купцы-старообрядцы прославились своей честностью и верностью слову.
Но была в религиозной непреклонности и другая, темная сторона – фанатизм, временами доходивший до изуверства и суицидальности.
Верные старой обрядности христиане остались без священников, которые должны были переходить на новое богослужение либо изгонялись из приходов. В отсутствие легальных пастырей появились подпольные, среди которых хватало людей экзальтированных, иногда просто ненормальных. Те из них, кто владел даром слова или искусством манипулирования, собирали вокруг себя общины раскольников, порой немалые.
Повсеместно распространились слухи о скором конце света. Чтобы спасти душу, люди уходили за проповедниками и «старцами» в пустынные места. Попытки местных властей вернуть беглецов силой часто заканчивались массовым самоубийством: фанатики верили, что лучше погибнуть телом, чем душой.
Особенную популярность у непреклонных ревнителей старины в этот период имели «смертное пощение», то есть добровольная голодная смерть, и самосожжение. Последнее особенно распространилось после того, как в Пустозерске сожгли протопопа Аввакума с товарищами.
Первый подобный случай зарегистрирован еще в 1666 году – в это время церковный собор в Москве окончательно осудил старообрядчество. Четверо вологжан тогда «очистились огнем». Впоследствии подобные коллективные самоубийства происходили часто. Самое страшное, когда разом сгорели 1700 человек, произошло в 1679 году под Тобольском: узнав о приближении воеводы с рейтарами, староверы заперлись в ските и подожгли его.
Среди проповедников даже появились своего рода профессионалы суицидной агитации. Эти «спасители душ» уговаривали раскольничью общину уйти из жизни, но сами умирать не спешили, а шли дальше, искать новую паству. Некий Василий Волосатый хвастался, что таким образом «спас» до тысячи человек.
Считается, что за первую четверть века после раскола покончили с собой не менее 20 тысяч ревнителей старой веры.
Со временем в старообрядчестве оформятся два основных направления: менее склонная к эксцессам «поповщина», сторонники которой сами выбирали себе священников, и «беспоповство», обходившееся без посредников между Богом и человеком. Из второго течения возникнут религиозные секты, далеко отошедшие от дореформенного православия. Уже в начале XVIII века таких объединений, подчас весьма экзотических, насчитывалось два десятка, и впоследствии число их увеличилось.
«Очищение огнем». И. Сакуров
Политическая польза от нововведений, затеянных патриархом Никоном, довольно сомнительна. В сфере же церковной и духовной реформа была определенно вредоносна. Она положила конец русскому религиозному единству и существенно подорвала авторитет правящей церкви. Сочувствие к старообрядчеству испытывала вся основная масса населения. По вечному русскому принципу «начальству видней» она послушно приняла троеперстие вместо двоеперстия и «Иисуса» вместо «Исуса», но при всяком общественном возмущении немедленно появлялись проповедники раскола, соединявшие социальный протест с религиозным – для государственной стабильности сочетание весьма опасное.
