Когда он, с тяжелой головой, не выспавшись, в плохом настроении стоял в приемной и разговаривал с просителями, весело и непринужденно, как будто бы ничего не случилось, вошли москвички. Тут старца охватили невероятная ярость и возбуждение. Он провел женщин через прихожую в свой кабинет, устремился в столовую и вскоре вышел оттуда с бутылкой вина в руке; он был очень бледен, и в глазах горело темное пламя. Тем временем некоторые ученицы протиснулись к Леночке и Лелле и почти умоляюще попросили, наконец, прекратить свое сопротивление и больше не мучить святого отца. Затем Распутин налил в чайные стаканы вино и приказал всем присутствовавшим выпить его.
- Я люблю этих московских дам! - вскричал он. - Я люблю их, несмотря на то, что они терзают меня! Из-за них я всю ночь напролет пьянствовал, потому что они зажгли пожар в моем сердце! - Он снова вышел в приемную и увидел
там двух священников с золотыми крестами на груди. Совершенно неожиданно он заговорил с ними и рассказал, что прокутил всю ночь. - Я был у одной прекрасной цыганки, которая все время пела песню про возвращение к милому. Что ты на это скажешь, святой отец?
Один из них опустил глаза и певучим голосом ответил:
- Святой отец, тебе пели ангелы небесные!
Распутин улыбнулся:
- Я говорю тебе, это была молодая хорошенькая цыганка!
- Нет, - возразил священник с покорной улыбкой. - Я уверен, что это были райские ангелы!
Ухмыляясь, Распутин повернулся на каблуках и приблизился к какой-то юной польке с приятным лицом, чтобы провести ее в свой кабинет. Он торопливо приласкал ее и тут же опять повернулся к москвичкам. Когда он прочитал на их лицах "нет", то вдруг в гневе устремился в столовую, где яростно разбушевался. Вскоре послышался звон разбитой посуды. Дуня испугалась и поспешила за ним, тогда как остальные присутствовавшие едва осмеливались дышать.
Затем Григорий Ефимович снова появился с таким диким выражением лица, как будто бы хотел уничтожить все, что попадется на его пути. Муня Головина стояла оцепенев и с выражением ужаса смотрела на святого старца; в этот момент она так же, как и остальные поклонницы, боялась Распутина, как рассерженного Бога. В эту критическую минуту зазвонил телефон, и Аннушка сообщила, что царица просит Распутина посетить ее.
Этот звонок дал повод для изменения ситуации: княгиня Шаховская высказала мнение, что Распутину, прежде чем он поедет в Царское Село, совершенно необходимо прогуляться на свежем воздухе, и поэтому она предложила небольшую санную поездку.
- Если москвички примут в ней участие, я поеду! - упрямо, будто избалованный ребенок, заявил Григорий Ефимович.
Леночка и Лелла согласились, Дуня поспешила вниз, чтобы распорядиться о прогулке и, спустя несколько минут, все общество высыпало на улицу. Старец уже в шубе и бобровой шапке пересек прихожую и дружелюбно кивнул все еще ожидавшим его посетительницам:
- Потерпите еще немного, мои дорогие, я скоро вернусь, мне нужно только выполнить одно важное дело!
Ожидавшие приема женщины, офицеры, священники, крестьяне и дельцы остались до возвращения Распутина, который действительно появился через полчаса и опять занялся просителями и их делами.
* * *
Почти ежедневно, пока Распутин занимался своими делами и посетителями, раздавался звонок и входил элегантно одетый мужчина, резко выделявшийся из толпы в прихожей; это был коллежский асессор Манасевич-Мануйлов, господин чуть ниже среднего роста с той немного чрезмерной элегантностью, какая часто встречается у мужчин маленького роста. Казалось, что особой тщательностью туалета он хотел компенсировать невзрачность фигуры. Костюмы из лучшего сукна были пошиты у самых дорогих портных Петербурга, волосы и руки - тщательно ухожены, всегда тщательно выбрит, лицо припудрено ароматной пудрой.
Напомаженные волосы аккуратно причесаны и разделены на косой пробор, мягкие руки с изящно отполированными розовыми ногтями - словно у изнеженной женщины. В любое время суток коллежский асессор выглядел так, словно только что вышел из парикмахерской и собирался нанести деловой визит какому-нибудь министру или знатной даме.
Выражение лица, походка, жестикуляция, тембр голоса полностью соответствовали слишком тщательному туалету, несли отпечаток изысканности.
Манасевич-Мануйлов был постоянным гостем в доме Распутина, частенько появлялся по нескольку раз в день. Никто другой не мог быть так уверен, что его всегда примут, никакого другого посетителя старец не слушал так охотно и с таким интересом. Едва коллежский асессор успевал появиться, как Распутин откладывал все дела и спешил ему навстречу, даже если перед этим в своем кабинете обращал какую-нибудь "голубку" в свою веру об очищении грехом, он немедленно прерывал это весьма приятное занятие, как только ему сообщали о приходе Мануйлова.
Тот знал о своем привилегированном положении, но внешне, казалось, не злоупотреблял им. Сколько бы раз в день он ни приходил к Распутину, он никогда не позволял себе ничего лишнего; ничто в его поведении не указывало на близость со старцем. Как бы он ни был занят или раздражен, вел он себя всегда спокойно и невозмутимо, с надменным достоинством. На лице всегда одинаково любезная и приятная улыбка, веселость никогда не переходила дозволенных границ, не переходила в надоедливую вольность.
Всем своим внешним видом, начиная с безупречной одежды и кончая таким же безупречным выражением лица, Манасевич-Мануйлов являл собой образец холеного и благовоспитанного "господина из высшего общества".
И тем не менее за этой репрезентабельностью скрывался умнейший и педантичнейший мошенник своего времени, чья жизнь являлась цепью самых различных подлостей, обманов, вымогательств и темных сделок.
Сын еврея-купца из Гуревича, он еще мальчиком сумел привлечь к себе интерес старого князя Мещерского. Бывший друг Достоевского, влиятельный политик и издатель реакционного журнала "Гражданин" в преклонном возрасте все сильнее симпатизировал хорошенькому и по-девичьи нежному мальчику, чем не замедлил воспользоваться молодой Мануйлов. Князь Мещерский усыновил подававшего большие надежды юношу и особо выделял его среди других своих "духовных сыновей"; он позволял ему одеваться у лучших портных, щедро снабжал карманными деньгами и ввел в лучшие круги Петербурга.
Но вскоре молодой Мануйлов почувствовал в себе горячее желание использовать дремавшие в нем таланты совсем в другом направлении, ему удалось довольно быстро завоевать доверие петербургской тайной полиции. По ее особому поручению он отправился в Париж, но не как в "город просвещения" богатой петербургской молодежи; а как в центр революционного движения, направленного против царизма. Его наблюдения были так успешны, что начальство выразило ему свое восхищение, он стал правой рукой трудившегося в Париже начальника охранки Ратновского.
Карьера шпиона была для него как захватывающей, так и успешной. В Париже он получил доступ к секретным документам полицейской префектуры, в Риме вышел на след заговора против России, в Лондоне и Гааге сумел войти в контакт с деятелями японской военной организации и выведать их секреты, но самого грандиозного успеха он достиг во время русско-японской войны, когда ему удалось получить ключ японского шифра и с его помощью расшифровать тайные донесения многих японских посольств в Европе. Он организовал в Вене, Стокгольме и Антверпене русскую контрразведку, завладел дипломатической перепиской между аккредитованными в Петербурге представителями нейтральных государств и Японией, затем с помощью подкупов служащего в мадридском посольстве овладел ключом к немецкому шифру и после этого с большим успехом организовал тайный надзор за Балтийским флотом. За столь успешную деятельность он был награжден персидским орденом Солнца и Льва, орденом Владимира четвертой степени и испанским орденом Изабеллы.
Между тем, он занялся внутриполитическим шпионажем и здесь также достиг значительного успеха: ему в руки попал секретный архив графа Витте, благодаря чему он лишил этого государственного деятеля его министерского кресла, направив куда следует компрометирующие министра документы. Вскоре после этого он продал важные российские государственные сведения революционеру Бурцеву, который на основании этих данных развернул в Америке антироссийскую кампанию. Кроме того, Мануйлов дважды встречался с попом Гапоном: один раз, чтобы под видом убежденного революционера подбить Гапона к массовому выступлению против правительства, что привело к "Кровавому воскресенью", в другой раз, чтобы по заданию руководства уничтожить Гапона.
Впрочем, наряду с этими значительными государственными акциями Мануйлов не пренебрегал и мелкими частными предприятиями: высланным евреям он обещал получение вида на жительство за большие денежные суммы и не выполнял обещания, многим людям причинил значительный материальный ущерб, якобы желая освободить от воинской повинности, и временами для своих личных целей устраивал еврейские погромы.
