Впрочем, наряду с этими значительными государственными акциями Мануйлов не пренебрегал и мелкими частными предприятиями: высланным евреям он обещал получение вида на жительство за большие денежные суммы и не выполнял обещания, многим людям причинил значительный материальный ущерб, якобы желая освободить от воинской повинности, и временами для своих личных целей устраивал еврейские погромы.
Опьяненный чувством безнаказанности и, возможно, также из-за неукротимого духа предпринимательства Мануйлов тогда сделал слишком много "хорошего", и это повлекло за собой судебное следствие, грозившее перерасти в огромный скандал. Но и в этот раз он сумел избежать наказания, так как прокурор, который вел это дело, внезапно получил от своего начальства лаконичное приказание закрыть дело. Спустя некоторое время коллежский асессор снова приобрел влияние и стал шантажировать богатого полковника Межозуди. Когда началась война, он умело лавировал между двух враждовавших группировок, пока премьер-министр Штюрмер не назначил его государственным секретарем.
Петербургское общество прекрасно знало о темном прошлом и настоящем этого человека, но слишком хорошо было знакомо с его властью и опасностью его влияния, чтобы отказывать ему в подобострастном внимании. Сам он был преисполнен сознания своего величия, и внешне это проявлялось в самоуверенной и гордой походке.
Появившись в приемной у Распутина, он в дверях стянул перчатки, небрежным движением отдал горничной шляпу, пальто и трость с серебряным набалдашником, слегка приветствуя присутствующих и вальяжно покачиваясь, подошел к старцу.
До прихода Манасевича-Мануйлова Григорий Ефимович как раз собирался помочь просителю, который старался поподробнее изложить свое дело. С большим интересом Распутин выслушал просьбу и задумался, что он может сделать для бедняги. Но при появлении коллежского асессора Распутин просто оставил неудачливого просителя, через секунду полностью забыл о нем, порывисто устремившись навстречу гостю, обнял его и расцеловал в обе щеки.
С выражением снисходительного превосходства коллежский асессор высвободился из объятий святого отца и прежде, чем войти в рабочий кабинет, переполненный агентами, они еще несколько минут ходили по прихожей, и Мануйлов поспешно излагал новости.
Собравшиеся в прихожей часто имели возможность наблюдать торопливый, вполголоса, разговор Распутина с Мануйловым. Изящным и небрежным жестом коллежский асессор взял старца под руку и приглушенным голосом что-то шептал ему. Посетители могли расслышать только несколько слов, и им приходилось довольствоваться в основном мимикой; но и этого было совсем не мало. Внешний вид Мануйлова, его независимая, беззаботная улыбка, манера запросто брать под руку высокочтимого чудотворца - все это резко отличалось от поведения остальных людей в этом доме. Кто бы ни приходил сюда: офицеры в высоких чинах, кандидаты в министры, жадные дельцы, бедные студенты, полные страстного ожидания женщины, - у всех на лицах была робкая покорность, страх и смирение перед удачливыми честолюбцами или истеричными восторженными почитателями, тогда как весь облик Мануйлова дышал спокойствием совершенно уверенного в себе мерзавца.
В разговоре с ним даже старец, казалось, странным образом преображался. Когда обиженные просители, к которым Распутин не проявлял никакого интереса, видели обоих мужчин бок о бок прогуливающихся взад и вперед, у них было ощущение, будто все, что придавало облику старца оттенок монашеской доброты и отеческой заботы, слетало разом, словно маска. Перед ними внезапно возникало грубое лицо хитрого крестьянина, и даже борода, ранее придававшая старцу такой почтенный и благочестивый вид, в такие моменты превращалась в развевавшийся рыжеватый клок волос торговца лошадьми. Смущенные таким непонятным преображением просители растерянно таращились на Григория Ефимовича. Их охватывало жуткое и неприятное чувство, не проходившее до тех пор, пока Мануйлов не выпускал руку святого отца и старец с отеческим и добрым лицом, простирая десницу, не обращался снова к своим овечкам. Только тогда исчезало адское видение, на минуту поколебавшее их веру в святость Распутина.
Мануйлов, как никто другой, знал все слабости праведника. Он настолько хорошо был осведомлен об этом, как может быть осведомлен партнер о нечистоплотных сделках своего компаньона. Возможно, он был единственным человеком, не поддававшимся чарам Распутина, потому что такие чувства, как уважение, покорность, поклонение были вообще незнакомы многоопытному коллежскому асессору. С Григорием Ефимовичем его неразрывно связывали трезвые деловые отношения и сознание, что тот является важным фактором в его собственных коммерческих сделках.
Прежде, чем начать сотрудничать с Распутиным, Мануйлов был одним из самых ожесточенных его противников, так как ему казалось, что, будучи противником чудотворца, легче втереться в доверие к его врагу, влиятельному генералу Богдановичу. Но в одну из бессонных ночей он пришел к выводу, что лучше сменить личину, тем более, что именно тогда министр внутренних дел Маклаков выступал на стороне старца. С этого момента Манасевич-Мануйлов стал причислять себя к самым ревностным и преданным приверженцам Распутина и немедленно раскрыл ему интриги кружка генерала Богдановича.
Вскоре выяснилось, что новая позиция благоприятствует его карьере. О его преображении узнала императрица и не поскупилась на похвалу, таким образом Мануйлов быстро продвинулся вперед и в конце концов стал секретарем премьер-министра. Именно благодаря посредничеству Манасевича-Мануйлова Распутин ближе познакомился с Борисом Штюрмером. Коллежский асессор
устроил им встречу в квартире своей знакомой актрисы Лерма-Орловой, и Григорий Ефимович должен был там решить, является ли Штюрмер подходящей кандидатурой на пост премьер-министра.
Эта встреча сопровождалась довольно драматическими обстоятельствами: Мануйлов, страстно влюбленный в Лерма, именно в этот день уличил свою подругу в измене и установил, что она обманывала его с учителем верховой езды Петцом. Он рассвирепел от ревности и обиды и уже собирался прикончить свою возлюбленную, когда раздался звонок и вошел Штюрмер; спустя несколько минут появился и старец.
От этой беседы Распутина и Штюрмера зависело дальнейшее будущее Мануйлова, потому что Штюрмер, в случае избрания его премьер-министром, обещал ему многое. Таким образом, бедный Мануйлов пребывал в тот день в невыносимом разладе между своими личными чувствами и интересами будущей карьеры. Он то утешал плачущую Лерма и просил у нее прощения, то выбегал в соседнюю комнату, чтобы поддержать кандидатуру Штюрмера.
В конце концов, эта историческая встреча принесла удовлетворение обеим сторонам. Штюрмер произвел на Распутина благоприятное впечатление, и тот даже поцеловал его на прощание; Штюрмер же был вне себя от счастья, заключил Мануйлова в свои объятия и пообещал принять его как родного сына и обеспечить ему любую желаемую должность.
Но и любовный конфликт коллежского асессора разрешился благополучно, так как предстоящее назначение Мануйлова на пост секретаря нового премьер-министра произвело впечатление на маленькую актрису, и она решила оставить учителя верховой езды Петца.
Мануйлов сделал даже больше, чем требовалось, связался с помощником министра Белецким, доложил ему, что Петц занимается продажей лошадей во враждебные страны, и добился ареста своего соперника. Пока тот сидел в тюрьме и ждал, когда будет доказана его невиновность, Мануйлов мог беспрепятственно наслаждаться любовью вновь завоеванной подруги. Одновременно с этим банкиры и дельцы все больше осаждали его просьбами, осыпали взятками, и он добился входа в дипломатические представительства иностранных держав.
Распутин ни в коей мере не предавался иллюзиям о переходе Мануйлова на его сторону: ему прекрасно были известны прежняя жизнь коллежского асессора и его характер и слишком хорошо он знал, что тот служит ему лишь из практических соображений. Сметливым крестьянским умом он понимал, что никакая привязанность, возникшая из восхищения и почитания, не может быть такой прочной и надежной, как та, что основывается на разумных деловых соображениях. Так как Мануйлов получил собственную власть и влияние опираясь на власть и влияние Распутина, тот мог со спокойным сердцем положиться на преданность коллежского асессора.
От старца также не укрылось и то, что Мануйлов сохранил свои связи с тайной полицией, и даже более того, от помощника министра Белецкого он получил особое задание, подробно держать в курсе дела полицию о политических и деловых планах старца. Сам коллежский асессор не скрывал от Григория Ефимовича возложенной на него обязанности, но старец умел использовать для себя связи друга с охранкой, так он с легкостью убедил Мануйлова сообщать ему секретные намерения и планы полиции. Ввиду этих обстоятельств Григорий Ефимович охотно позволял Манасевичу-Мануйлову время от времени поставлять помощнику министра Белецкому подробные рапорты о нем.
