Ознакомительная версия.
Уже через несколько месяцев после смерти Ленина многие почувствовали "твердую руку" Сталина. Генсек ничего не забывал и не прощал. Однажды поставив цель, сформулировав задачу, он проявлял порой поразительную изощренность и упорство в их реализации. Эта же линия была видна и в его литературных трудах. В статьях, брошюрах, естественно, были "довороты", некоторые коррективы, но в основном он с упорством повторял то, что сказал ранее. На окружающих это производило впечатление и со временем невольно приобретало хрестоматийный оттенок. Так, сказав однажды, что "ленинизм есть теория и тактика пролетарской революции вообще, теория и тактика диктатуры пролетариата в особенности"218, Сталин канонизировал определение. Бесспорно, на этапе непосредственной борьбы за выживание нового строя это определение сыграло свою роль, позволило полнее понять сущность идеалов и целей Ленина. Но эта формула у Сталина так и осталась застывшей на долгие годы, хотя очевидно, что она явно беднее содержания теории и практики ленинизма. Сведение ленинских идей только к теории и тактике диктатуры пролетариата было предпосылкой многих трагических коллизий в последующей практике социалистического строительства.
В то же время было очевидно, что ленинизм - это далеко не бесспорная система философских, экономических и социально-политических взглядов на пути познания и революционного преобразования мира. Однако даже малейшие отступления от сталинской трактовки сути ленинизма рассматривались как оп-портунистическая ересь со всеми вытекающими из этого последствиями.
Сталин был большим мастером упрощения теории марксизма-ленинизма, часто до примитивизма. Кажется, Ремарк сказал, что каждый диктатор начинает с того, что упрощает. Именно Сталину, повторюсь, принадлежит "заслуга" насаждения схематизма в теории, истории партии. Возможно, в тех условиях такое упрощение, порой даже легковесное понимание сути диктатуры пролетариата, классовой борьбы, стратегии и тактики рабочего класса, революционного метода, основных законов диалектики было необходимым, учитывая уровень общей и политической культуры трудящихся. Но вскоре, к концу 20-х годов, другие, более серьезные и глубокие труды уже просто не могли появиться. Оставалось только комментировать, разбирать, славословить сталинские работы. На целые десятилетия теоретическая мысль в обществоведении впала в состояние глубокой стагнации, застоя. Именно Сталин положил начало подгонке тех или иных выводов теории к реалиям жизни, общественному бытию. Сведение марксизма-ленинизма к элементарным схемам, а часто и его препарирование резко затормозили развитие общественной мысли. На ниве простеньких концепций, часто ошибочных, стали бурно расти догматические взгляды. Догматизм можно сравнить с судном, сидящим на мели. Волны бегут, а корабль стоит, но видимость движения сохраняется. Сталин к идеологии подходил сугубо прагматически, полагая, что настоящая идеология внутри страны должна функционировать подобно цементу, а вне ее - как взрывчатка...
Многие из его теоретических выводов стали со временем источником больших социальных бед. Иногда мне думается, что интересная, оригинальная мысль имеет как бы окраску: оранжевую, фиолетовую, пурпурную, изумрудно-лазурную... Это все равно, как если бы луч пронизал туман, мрак, сумерки, очерчивая силуэт, контуры желанной Истины. Пожалуй, мир мысли не только многострунен, но и многоцветен. Но эти краски надо уметь видеть. У Сталина мысль была серой, которая со временем, на практике проявляла себя в самых мрачных тонах. Судите сами.
14 - 15 января 1924 года состоялся Пленум ЦК, рассмотревший целый ряд вопросов. О международном положении доклад сделал Зиновьев. Докладчик и выступающие подвергли критическому анализу неудачи в Германии, где, по мнению многих, не была использована революционная ситуация. В своем выступлении Сталин остановился на роли Радека в этих событиях, бывшего в то время в Германии. "Я против того, чтобы применять к Радеку репрессии за его ошибки в германском вопросе. Он допустил их целый ряд, из которых я выделяю здесь семь штук". Любимое занятие Сталина - нанизывать ошибки других на длинную бечеву. Я не буду перечислять все, назову лишь ту ошибку, которую Сталин пронумеровал, как в инвентарной описи, "четвертой". Радек считает, продолжал генсек свое перечисление, "главным врагом в Германии фашизм и полагает необходимой коалицию с социал-демократами. А наш вывод: нужен смертельный бой с социал-демократией..."219. Это не просто невинная теоретическая ошибка в анализе. Политическая близорукость Сталина в оценке фашизма и социал-демократии дорого обойдется коммунистам, всем демократическим силам в будущем. Его "серое", а точнее ложное, восприятие острейшей проблемы свидетельствует о явном неумении анализировать многозначные связи.
Или еще пример его теоретической недалекости. Во время октябрьского Пленума ЦК РКП(б) 1924 года обсуждался вопрос о работе в деревне. Докладчиком был Молотов. С длинной речью выступил Зиновьев (плохо ориентировавшийся, как Молотов и Сталин, в аграрных вопросах). Но и он довольно верно оценил общую обстановку: "Мы обсуждаем сейчас не только вопрос о работе в деревне, но и об отношении к крестьянству вообще, т.е. гораздо более общий вопрос, который, вероятно, не сойдет с очереди в течение ряда лет, т.к. он целиком упирается в проблему о проведении диктатуры в данной обстановке"220. В своем выступлении Сталин попытался дать ряд политических и теоретических рекомендаций, в которых можно рассмотреть зародыши будущих крупных ошибок. Первое, что нам надо делать, - "это завоевать крестьянство заново". Во-вторых, видеть, что "изменилось поле борьбы". В-третьих, "надо создать в деревне "кадры"221. Идет 1924 год, а речь Сталина звучит как будто уже из 1929-го... "Проницательность" и последовательность в утверждении тяжких ошибок. Таким был Сталин как "интерпретатор" ленинизма, теории, которую он еще больше упростил.
Я еще коснусь теоретических воззрений Сталина в последующие годы. Но сейчас, во времена выбора и борьбы за распространение идей ленинизма в массах, он впервые ощутил силу общественного влияния на людей не только научных концепций, но и литературы и искусства.
Интеллектуальное смятение______________________________
Последователь Вл. Соловьева философ Б. Трубецкой в работе "Два зверя" развивал идею о том, что России угрожают две крайности: "черный зверь реакции и красный зверь революции". Для многих деятелей культуры эти "звери" оказались реальными. Художественно-идейные колебания шли по самой большой амплитуде. От прямого, откровенного неприятия самой идеи революции (3. Гиппиус, Д. Мережковский, И. Бунин) до ее восторженного прославления (Д. Бедный, А. Жаров, И. Уткин, М. Светлов). Однако далеко не все быстро определили свои идейные позиции.
У Киплинга есть прекрасные строки, суть которых такова: сила продолжающейся ночи уже сломлена, хотя никакой рассвет не грозит ей ранее часа, назначенного рассвету... Сила старого была сломлена, но было бы неестественным ждать, что все художники станут приветствовать наступающий рассвет. И на главной улице большой литературы, и на ее задворках шло глухое, а иногда и бурное брожение. Основными вопросами, терзавшими художественную интеллигенцию, были: место культуры в "новом храме", проблема творческой свободы, отношение к духовным ценностям прошлого. Кое-кто из писателей всерьез считал, что у русской литературы одно будущее - ее прошлое. Многих мастеров слова революционный шквал напугал, в нем они увидели угрозу не только себе, но и всей культуре. Хотелось бы высказать свой взгляд на отношение интеллигенции к революции, к социализму, к той нови, которая рождалась в страшных муках на нашей многострадальной земле.
Большинство интеллигенции не приняло социалистическую революцию. Разумеется, не все непринявшие стали ее врагами. Нет. Пожалуй, многих интеллигентов устроили бы результаты Февральской буржуазно-демократической революции с каким-нибудь парламентом и другими атрибутами либерального многовластия. Растерянность, интеллектуальное смятение русской интеллигенции продолжалось несколько лет. Затем стали вырисовываться диаметрально противоположные тенденции: полное принятие идей Октября и их полное отрицание, долгие колебания и постепенные повороты. Весьма характерен в этом смысле небольшой сборник "Смена вех", вышедший в июле 1921 года в Праге. Выступившие в нем авторы, в основном кадетской ориентации, активные деятели лагеря белых, призвали пойти на капитуляцию. Ключников, Потехин, Бобрищев-Пушкин, Устрялов заявляли, что по "роковой иронии истории" большевики сделались "хранителями русского национального дела". Кстати, в своих выступлениях в 20-е годы Сталин неоднократно упоминал Устрялова и само "сменовеховство" как символ разложения вражеского лагеря. Авторы "Смены вех" не скрывали, что считают большевизм утопией, но понимали, что с ними, российскими беглецами, "расправится и уже расправляется история". Ностальгические мотивы, окрашенные в славянофильские тона, знаменовали нечто более важное: поворот части интеллигенции к поддержке социалистической России. Эта смутная тяга к Родине глушила классовые инстинкты, мирила, хотя и с болью, с новыми реальностями в России.
Ознакомительная версия.
