В политике и истории нет ничего столь длительного, как временная мера, и, напротив, нет ничего столь непрочного, как состояние, которое должно быть длительным. Германское единство было уже не за горами, когда федеральный канцлер и председатель Государственного совета еще пожимали друг другу руки. Установить со всей ясностью, где началось это единение, не удается, но, вероятно, оно берет начало где-то в лесах Белоруссии. Находясь именно над этой территорией, американские спутники-шпионы сообщали с 1976 г. о появлении советских современнейших мобильных ракет средней дальности. В этих сообщениях вызывала беспокойство возможная угроза Европе и Азии, но не Америке. Тогдашний федеральный канцлер Хельмут Шмидт, в отличие от своего склонного к пророческому мышлению предшественника трезвый и точно просчитывающий каждый свой ход прагматик, одним из первых среди западных политиков понял, какие перспективы открываются благодаря этим ракетам. С их помощью мог быть пробит американский ядерный зонтик и стала бы возможной война в Европе без угрозы американскому континенту. Могло бы последовать стратегическое отделение Европы от США, а Европа — подвергнута политическому и военному шантажу. Советский государственный и партийный руководитель Леонид Брежнев, как казалось, следовал двойной стратегии, в соответствии с которой под прикрытием дипломатического дружелюбия возникала новая угроза стратегическому равновесию. Советское вторжение в Афганистан в канун Рождества 1979 г. усилило подозрения со стороны Запада. «Двойное решение»[78] НАТО было ответом, свидетельствовавшим о готовности разместить в Западной Европе соответствующие ракеты средней дальности, чтобы под американским атомным зонтиком раскрыть зонтик меньшего размера — европейский.
Борьба вокруг осуществления «двойного решения» бушевала в рядах европейской общественности, особенно немецкой. К «движению за мир», которое выступало резко против размещения западных ракет в Германии и при этом смогло мобилизовать сотни тысяч пацифистски настроенных граждан, присоединилась часть правящих партий. Это была одна из основных причин, по которой реалисту Хельмуту Шмидту, потерявшему уверенность в собственной партии, пришлось уйти с поста канцлера. Его сменил председатель ХДС Хельмут Коль. Одна из заслуг Коля на посту федерального канцлера заключается в том, что он осуществил «довооружение» вопреки сопротивлению значительной части немецкой общественности. Другим его вкладом в «движение за мир» было то, что Германию не удалось пригвоздить к позорному столбу как страну, жаждущую войны. Обе позиции — и довооружение, и демонстративная готовность к миру действительно соответствовали друг другу и давали недвусмысленный сигнал Москве.
К сложившейся ситуации добавилось нежелание западной сверхдержавы — США с момента вступления Рональда Рейгана на пост президента ограничиваться ракетным покером. Соединенные Штаты оповестили мир о новом раунде гонки вооружений. На этот раз речь шла о создании противоракетной системы, которая должна была сделать Америку неуязвимой для атомных ударов. Совершенно ясное намерение Рейгана заключалось в том, чтобы заставить СССР «довооружаться до смерти», и в кругах западной интеллигенции стало обычным делом возмущаться на сей счет и считать бывшего киноактера, обосновавшегося в Белом доме, смешным. Но конфронтационная политика Рейгана привела к неожиданному успеху: Советский Союз все поставил на одну карту, безмерно наращивая вооружение и тем самым толкая страну к экономической разрухе. Советская война в Афганистане, конца которой не предвиделось и которая требовала огромных расходов, довершила кризис в экономике.
Новый и, по советским меркам, молодой лидер КПСС Михаил Горбачев, пришедший к власти в 1985 г., проявив мужество и дальновидность, сделал выводы из сложившегося катастрофического положения. Мир узнал два русских слова — «перестройка» и «гласность». Речь шла об обновлении и совершенствовании принципов управления, о том, чтобы сделать экономику СССР эффективной, политику популярной, а государство современным, готовым достойно вступить в XXI век. В некоторых отношениях Генеральный секретарь добился успеха. Но с ним случилось то же, что и со многими другими реформаторами прошлого, которые ослабляли узду абсолютистского и авторитарного господства с целью модернизации системы. Они оказывались неспособными справиться с динамикой общественного развития, вызванной этими действиями. Подобно французскому министру Жаку Неккеру, который в 1789 г. хотел оздоровить государственные финансы, вызвав тем самым Французскую революцию, Горбачев пытался реформировать СССР, что повлекло за собой гибель советской власти.
Изменение климата в Советском Союзе стало ощущаться во всем Восточном блоке. Оппозиционные группы вроде «Хартии 77» в Чехословакии или «Солидарности» в Польше осмелились выступить открыто и увидели, что государственный репрессивный аппарат стал осторожнее. В других странах, например в Венгрии, правившие коммунисты или по меньшей мере некоторые из них обнаружили свои либеральные, плюралистические убеждения и начали копировать реформы Горбачева. Европейские государства Восточного блока одно за другим отпадали от СССР, причем начало этому процессу положила Польша. Скорость, с которой это произошло, была связана со средствами массовой информации, моментально реагировавшими на события в Восточной Европе. Впервые революция происходила не на улице, а на телеэкране. Кадры демонстрации в Праге во всем походили на те же, что в Дрездене или Варшаве. Пражане выходили на улицы под впечатлением от увиденных на экране событий в Дрездене, подобно тому как дрезденские демонстранты действовали по варшавскому образцу. События давали материал, изображение создавало предмет, революция разыгрывалась на телевизионном экране, а все остальное было предсказуемым финалом. Поэтому-то перемены происходили с такой стремительностью и оказались — еще один новый момент в истории — совершенно бескровными. Демонстранты занимали не только здания, где находились власти, но и студии теле- и радиовещания.
Несколько месяцев казалось, что ГДР представляет собой незыблемую скалу среди набегающих волн, несмотря на все недовольство населения. Так думала не только правившая там группа функционеров во главе с Эрихом Хонеккером, который показал себя совершенно слепым, не замечая краха советской системы («Социализм, раз процесс пошел, не остановит ни вол, ни осел»), и считал, что в Москве действуют бесхребетные политики, а то и предатели. В Западной же Германии следили за нараставшим беспокойством населения ГДР скорее озабоченно, нежели с надеждой. Едва ли кто-то мог себе представить, что Советский Союз откажется от своего западного форпоста. Все еще помнили события 17 июня 1953 г., и было известно также, что Эгон Кренц, член Политбюро ЦК СЕПГ, совсем недавно посетил Китай и поздравил руководство партии и государства с кровавым подавлением либеральных демонстрантов на «площади небесного мира». Нечто подобное могло случиться теперь в Лейпциге или Берлине.
Те, кто так думал, вовсе не ошибались в оценке руководства СЕПГ, но ошибочными оказались предположения относительно советских интересов. Горбачев отдавал себе отчет в том, что СЕПГ сама рыла себе могилу своим типично немецким доктринерским упрямством. Кроме того, связи между Советским Союзом и Западной группой советских войск в ГДР прервались, с тех пор как Польша перестала быть союзником СССР. Советскому руководству не оставалось ничего другого, как выравнивать линии фронта. Советский Союз готовился уйти из своей святая святых, чтобы справиться с разрушительными противоречиями у себя дома и отпустить государства своего западного предполья в Европу, полагая, что богатый Запад возьмет на себя ответственность за экономическое выживание Восточной Европы, а советский уход будет вознагражден.
Когда осенью 1989 г. в Дрездене, Берлине и Лейпциге раздался тысячеустый клич «Мы — народ», из которого быстро родился лозунг «Мы — один народ», растерянные руководители ведомств безопасности обратились к советскому послу в Восточной Германии, требуя военной помощи в случае выступления против демонстрантов. Произошло немыслимое — советские представители отказали, и судьба власти СЕПГ была решена. Режим ГДР получил смертельный удар от венгерских товарищей, открывших границу на Запад для все нараставшего потока восточногерманских беженцев. Что еще оставалось делать соратникам Хонеккера? Вечером 9 ноября 1989 г. были открыты пограничные переходы в Берлинской стене. Объединение двух германских государств стало неизбежным и было осуществлено менее года спустя.
XIV. Эпилог. Что такое отечество немцев?
Тот, кто после падения стены решал прогуляться по центру Берлина от рейхстага до прусского ландтага, должен был испытать странное ощущение. До сих пор существовала узкая, но четко обозначенная тропка: все время вдоль стены, чего же проще. А вот теперь стены больше нет и можно перемещаться, как по сюрреалистическому сказочному ландшафту, от одной площади к другой — от Паризерплац к Потсдамерплац, а оттуда к Ляйпцигерплац. Вокруг пустыри, сохранившиеся то там, то здесь дома, развалины, строительный мусор, где-то под ногами попадаются наподобие кротовых ходы старого бункера фюрера. Армада строительных машин, которая должна засыпать новый центр столицы песком из Бранденбурга, только усиливает впечатление. Перед глазами совершенно открытое пространство, ни одной пешеходной тропинки, ни один указатель пока не подсказывает, куда идти.
