С уходом русов из Болгарии судьба Первого Болгарского царства была решена. Оставив в болгарских городах сильные гарнизоны, Цимисхий увез в Константинополь царя Бориса II и его брата Романа. Под стенами столицы триумфатора встретил ликующий народ; ему подвели окованную золотом колесницу, запряженную белыми конями. Однако Иоанн не захотел вступить в нее и поставил на золотом ее сиденье захваченную в Болгарии икону Богоматери, а у подножия иконы сложил регалии («белеги») болгарских царей. В таком виде колесница возглавила торжественную процессию. Василеве ехал за ней верхом, облаченный в багряницу, в венке и с жезлом. В храме Святой Софии он посвятил Богу венец царей болгарских. Потом Иоанн направился во дворец, где велел Борису II сложить с себя знаки царского сана — багряную шапку, украшенную золотом и драгоценными камнями, багряную одежду и красные сапоги. Низвергнутый «василевс болгар» был пожалован саном магистра империи.
Для Болгарии наступали новые времена. Большие перемены ожидали и Русскую землю.
В «Истории» В.Н. Татищева есть известие, что на обратном пути Святослав обвинил во всех неудачах воинов-христиан: «Тогда диавол возмяте сердца вельмож нечестивых, начаша клеветати на христиан, сусчия в воинстве, якобы сие падение вой приключилось от прогневания лжебогов их христианами. Он же [Святослав] толико разсвирепе, яко и единого брата своего Глеба не посчаде, но разными муки томя убиваше. Они же с радостию на мучение идяху, а веры Христовы отресчися и идолом поклонитися не хотяху, с веселием венец мучения приимаху. Он же, видя их непокорение, наипаче на презвитеры [священников] яряся, якобы тии чарованием неким людем от-врасчают и в вере их утверждают, посла в Киев, повеле храмы христиан разорити и сожесчи и сам вскоре поиде, хотя вся христианы изгубити. Но Бог весть, како праведныя спасти, а злыя погубити...»[378]
Божество, спасшее киевских христиан, в истории носит имя случая. Святослав не вернулся в Киев.
«Створив же мир Святослав с греки, — рассказывает Повесть временных лет, — поиде в лодьях к порогом. И рече ему воевода отень Свеналд: „Поиде, княже, на коних около, стоять бо печенези в порозех". И не послуша его и поиде в лодьях. И послаша переяславци [болгары, жители Преслава] к печенегом, глаголюще: „Се идеть вы Святослав в Русь, взем именье много у грек и полон бещислен, с малом дружины". Слышавше же се печенези, заступиша пороги. И приде Святослав к порогом, и не бельзе [нельзя было] пройти порог. И ста зимовати в Белобережьи, и не бе у них брашна [пищи] уже, и бе глад велик, яко по полугривне глава коняча, и зимова Святослав ту. Весне же приспевши, в лето 6480 [972 г.], поиде Святослав в пороги. И нападе на нь Куря, князь печенежский, и убиша Святослава, и взяша главу его, и во лбе его [из его черепа] сделаша чашю, оковавше лоб его, и пьяху из него».
Летописная история гибели Святослава вызвала уже у С.М. Соловьева множество вопросов: «Почему Святослав, который так мало был способен к страху, испугался печенегов и возвратился назад зимовать в Белобережье; если испугался в первый раз, то какую надежду имел к беспрепятственному возвращению после, весной; почему он мог думать, что печенеги не будут сторожить его и в это время; наконец, если испугался печенегов, то почему не принял совета Свенельдова, который указывал ему обходный путь степью? Другой вопрос: каким образом спасся Свенельд?»[379]
К сожалению, необходимо признать, что летописная повесть о гибели князя совершенно не годится для каких бы то ни было исторических реконструкций. Другими словами, мы опять имеем дело с дружинным преданием, подправленным рукой летописца.
Именно эта рука вписала в дружинное предание эпизод со Свенгельдовым предупреждением, постороннее происхождение которого очевидно: он не только не находит продолжения в дальнейшем повествовании, но и противоречит ему, ибо всезнающий «воевода отень» оказывается осведомленным о засаде печенегов возле порогов еще до того, как «переяславци» успевают послать их туда. Вложенный в уста Свенгельду совет пойти к Киеву «на коних» также мог исходить только от человека, уверенного в том, что Святослав ходил на выручку киевлянам «вборзе» и спал, положив под голову седло, то есть от самого составителя Повести временных лет (в действительности, как свидетельствуют Лев Диакон и Скилица, русское войско отплыло из Доростола в ладьях). Словом, воевода здесь — фигура литературная, а не историческая. Летописец ввел Свенгельда в повествование лишь затем, чтобы напомнить читателю о существовании этого персонажа, которому буквально через несколько строк предстояло сыграть важную роль в борьбе Ярополка с Олегом.
Столь же очевидно, что только волей летописца Святослав, отплывший из Доростола в конце июля — начале августа
971 г., остался зимовать в днепровском «Белобережьи», где он должен был очутиться не позже чем через две недели после ухода из Болгарии. Эта искусственная задержка объясняется единственно тем, что, согласно летописным расчетам времени княжения Святослава, ему полагалось умереть в 972 г.: «И бысть всех лет княжения Святославля 28» (то есть с 945 по 972 г.).
Знаменательно, что в сообщении о зимовке перед глазами автора вновь, как неотступный призрак, возникает «глава коняча», хотя он вроде бы уже согласился с тем, что князь с дружиной «поиде в лодьях». Крайней неправдоподобностью отличается поведение печенегов, которые целых восемь месяцев (с августа 971 по март 972 г.[380]) неотступно сторожат Святослава у порогов; между тем, по законам кочевого хозяйства, подобное упорство могло иметь лишь один исход: неминуемый падеж по весне всего печенежского табуна, после чего приплывшие к порогам русы могли брать печенегов голыми руками.
Литературным вымыслом, по всей видимости, является и версия Повести временных лет о происках «переяславцев». Трудно представить, что жители разоренного Преслава, лишенные ромеями национального правительства, по собственной инициативе вошли в сношения с печенегами; еще труднее поверить в то, что у болгар нашлось чем оплатить их услуги (Цимисхий, в отличие от Святослава, не пощадил казны болгарских царей). Византийские писатели молчат об участии болгар в этом деле.
Отсюда явствует, что в своем первозданном виде дружинное предание рассказывало об уходе Святослава из Болгарии «в лодьях» и полном истреблении печенегами малочисленного русского войска во главе с князем в районе днепровских порогов летом—осенью того же 971 г. Этот сюжетный костяк предания сохранился почти неповрежденным в летописном источнике В.Н. Татищева: «...он [Святослав] бо вся воя отпусти полем ко Киеву[381], а сам не со многими иде в лодиах, и на Днепре близ проторча [порогов] оступиша печенези со всеми, бывшими при нем, избиша»[382]. Историческая часть предания, собственно, и исчерпывается этими сведениями (известие о хане Куре, сделавшем чашу из черепа Святослава, скорее всего, навеяно фольклорными мотивами[383]). Литературное творчество составителя Повести временных лет, таким образом, проявилось в том, что он включил в список действующих лиц Свенгельда, растянул действие во времени посредством восьми-девятимесячной стоянки князя в устье Днепра и возложил вину за его гибель на болгар-«переяславцев».
Убедившись в том, что древнерусские известия о гибели Святослава не дают достоверного объяснения обстоятельств, которые привели к столкновению русского войска с печенегами, мы должны обратиться к сообщению Скилицы — единственному источнику, где этот вопрос освещен с позиций истории, а не литературы.
Еще во время мирных переговоров в Доростоле, пишет Скилица, «по просьбе Сфендослава император отправил посольство к пацинакам, предлагая им стать его друзьями и союзниками, не переходить через Истр и не опустошать Болгарию, а также беспрепятственно пропустить росов пройти через их землю и возвратиться домой. Назначен был исполнить это посольство Феофил, архиерей Евхаитский. Пацинаки приняли посольство и заключили договор на предложенных условиях, отказавшись только пропустить росов. Когда росы отплыли, император укрепил крепости и города на берегах реки и возвратился в ромейскую державу».
«Когда Сфендослав возвращался домой и проходил через землю пацинаков, то они заранее подготовили засаду и ожидали его. Подвергшись нападению, он и все его войско было совершенно истреблено. Пацинаки были раздражены тем, что он заключил с ромеями договор».
Упоминание имени главы византийского посольства Феофила, которое фигурирует и в договоре 971 г.[384], сообщает вес показанию византийского историка, являясь надежным ручательством его достоверности в целом. Однако в некоторых своих деталях оно все же нуждается в уточнении. В 970 г. печенеги были союзниками русов. Поэтому обращение Святослава к Цимисхию с просьбой посодействовать в том, чтобы печенеги не напали на русское войско, свидетельствует, что уже после сражения под Аркадиополем Византия перекупила у русов верность печенежских ханов, и в 971 г. они держали сторону ромеев. Константин Багрянородный подчеркивал, что мир с печенегами следует возобновлять ежегодно: «Я полагаю всегда весьма полезным для василевса ромеев желать мира с народом пачинакитов, заключать с ними дружественные соглашения и договоры, посылать отсюда к ним каждый год апокрисиария [посла] с подобающими и подходящими дарами». Следовательно, в 971 г. посольство Феофила имело целью продлить прошлогоднее соглашение Иоанна с печенегами.
