В тот же год, когда вышел в свет «Красный террор», в эмиграции развивалось и крепло новое политическое умонастроение — сменовеховство. Основной тезис «смены вех»: большевики сегодня — собиратели Российского государства, их жестокость — оборотная сторона державной твердости, русским патриотам с ними по пути. Почему же, Мельгунов, убежденный «государственник», не примыкает к сменовеховцам, а, наоборот, выпускает работу, где описывает апокалиптические ужасы, которые творили и продолжают творить нынешние друзья Устрялова, Ключникова и других? И — самое главное — кто же в исторической перспективе оказался прав: вчерашние монархисты, натягивающие старые русские ценности на реалии нового мира, или бывший сотрудник «Русского богатства», не пожелавший поступиться честью русского интеллигента-социалиста?
Мельгунов-историк и Мельгунов-политик, конечно же не безгрешен: ненависть не способствует взвешенности суждений. Но Мельгунов-публицист, если и преувеличивал ужасы красного террора, то преувеличивал провидчески. В 1924 году правые видели в новой власти лишь последнюю ступень революционной эскалации, левые — группу фанатиков и доктринеров, приведших революцию к катастрофе, сменовеховцы — спасителей России, Мельгунов же не устает повторять: мы имеем дело с ситуацией, не имеющей прецедентов в мировой истории, никакие аналогии здесь неуместны, нет ничего невозможного там, где столь жестоко и декларативно попраны права человеческой личности.
История подтвердила его правоту; и хотя слово «тоталитаризм» еще не было придумано, Мельгунов удостоился печальной чести — быть первым историком нарождающегося тоталитарного строя.
Примерно за год до первого издания «Красного террора» в Москве вышел второй том сборника «Красная книга ВЧК», посвященный делу «Тактического центра» — группы, выполнявшей контактные функции между «контрреволюционными» организациями 1918–1919 гг. — «Национальным центром», «Союзом возрождения России», «Советом общественных деятелей» и некоторыми другими (именно в этом томе даны показания Мельгунова, где он, в частности, говорит о возможности политических компромиссов, и о невозможности «соглашения с теми, кто осуществляет террор, и красный, и белый — все равно»). Издание призвано было доказать историческую необходимость красного террора и его тактическую зависимость от террора белого. Недавно по инициативе КГБ СССР редкая книга была переиздана. Концепция, впрочем, если судить по предисловию проф. А.С.Велидова, осталась практически неизменной: так было надо и мы об этом не жалеем; несмотря на некоторые ошибки политика ВЧК была правильной и никакого отношения к репрессиям 1930-50-х гг. события 1918–1922 не имели. Не будем спорить. Замечательно уже то, что диалог «Красной книги ВЧК» и «Красного террора» происходит не через баррикаду или через железный занавес, а в одной стране, в душах одних и тех же читателей — потомков тех, кто убивал и кого убивали. Между «исторической необходимостью» и защитой жизни и прав личности есть возможность сознательного выбора. Это обнадеживает.
***
Анализируя книгу, нельзя забывать, что автор ее — Сергей Петрович Мельгунов (1879–1956) — историк, и отнюдь не рядовой исследователь, а профессионал высокого класса. За первые полтора десятилетия нашего века им написано множество статей по истории общественного движения в России, подготовлено два сборника о взаимоотношении церкви и государства (1905–1906). Велика доля его участия в знаменитых коллективных изданиях: семитомнике «Великая Реформа» (1911), шеститомнике «Отечественная война и русское общество» (1912), «Масонство в его прошлом и настоящем» (т. 1–3, 1914–1918). Под его редакцией печатается в 1913–1923 гг. один из лучших русских исторических журналов «Голос минувшего».
Конечно, опыт журналистской работы (а у него за плечами долгие годы сотрудничества в «Русских ведомостях» и «Русском богатстве») часто придает историческим разысканиям Мельгунова черты, по его собственному выражению, «особливой современности». Он — историк «быстрого реагирования», историк-публицист по преимуществу. Естественно, это свойство выходит на первый план, когда объектом исторического исследования становится вчерашний, а то и сегодняшний день, т. е. когда в исторические конструкции властно вторгается политическое содержание и политический пафос.
1917–1922 гг. для Мельгунова — годы активной общественнополитической деятельности. Как товарищ председателя ЦК народно-социалистической партии он редактирует партийные органы «Народное слово», «Народный социалист», выдвигается кандидатом партии в Москве при выборах в Учредительное Собрание. Одновременно он возглавляет огромное общественно-культурное дело — кооперативное издательство «Задруга» (существовало с 1911 г), которое выпускало миллионы экземпляров брошюр по политическим и экономических вопросам для рабочих и крестьян.
Специфика партии народных социалистов, ведущей свое начало из круга «Русского богатства», по мнению Мельгунова заключалась в том, «что в основу она клала не классовую борьбу, а интересы человеческой личности как таковой», не забывая в то же время и «о защите государства, как целого» (Мельгунов С.П. Воспоминания и дневники. Париж, 1964. Вып. 2. С. 84–85). Эта позиция предопределяла настроение эн-эсов и самого Мельгунова после Октябрьского переворота: «никакого политического соглашения с партией большевиков, никакого участия в административной власти» (Там же. С.4.)
Зато было энергичное, хотя и достаточно бесплодное участие в различных формальных и неоформленных группах, в той или иной степени оппозиционных Советской власти: в московском «Комитете защиты Учредительного Собрания» (1918), в «Союзе возрождения России» (в 1918–1919 гг. объединял представителей антибольшевистских демократических партий — кадетов, эн-эсов, правых эсеров, правых социал-демократов), в «Тактическом центре» и др. Однако дальше обсуждений и робких контактов с представителями союзников и «белых» военных группировок дело не шло.
Платить же приходилось дорого: 23 обыска, 5 арестов, длительные отсидки, полная опасностей жизнь на нелегальном положении, расстрельный приговор по делу «Тактического центра» (1920), замененный на 10-летнее заключение, осенью 1922 г. — высылка из страны вместе с большой группой научной интеллигенции.
В эмиграции (Берлин, Париж, Мюнхен, Париж) — большая журнальная, научная, политическая работа. Издавал сборники «На чужой стороне» (1923–1925), журнал «Голос минувшего на чужой стороне» (1926–1928), редактировал журнал «Возрождение» (с 1950), «Российский демократ» (1948–1956). Возглавлял «Союз борьбы за свободу России» (1946–1956), «Координационный центр антибольшевистской борьбы» с 1950; в Центр входила радиостанция «Освобождение»/«Свобода» и научно-исследовательский институт по изучению истории и культуры СССР).
Собирать и систематизировать материалы по истории революции и гражданской войны Мельгунов начал еще находясь в России: составление им персональной картотеки деятелей большевистской партии и Советского государства даже стало одним из пунктов его обвинения на процессе «Тактического центра». Результатом исторических разысканий Мельгунова в этой области, кроме «Красного террора», стало около десяти монографий. Среди них: «Трагедия адмирала Колчака» (т. 1–3,1930-31), «На путях к дворцовому перевороту» (1931), «Как большевики захватили власть» (1939), «Судьба императора Николая II после отречения» (1951), после смерти автора изданы «Легенда о сепаратном мире» (1957), «Мартовские дни 1917 года» (1961). Будем надеяться, что лучшие их этих книг появятся на родине автора в не слишком отдаленном будущем.
А. Даниель, Н. Охотин
П. А. Сорокин в своих показаниях по делу Конради напомнил статистику казней в дни первой революции и последующей реакции: 1901–1905 г. — 93; 1906 г. — 547; 1907 г. — 1139; 1908 г. — 1340; 1909 г. — 771; 1910 г. — 129; 1911 г. — 73.
См. в послесловии о моем участии в этом процессе.
Такую же приблизительно характеристику «красного» и «белого» террора дал в «Руле» и проф. Н. С. Тимашев. Статья его вызвала в «Днях» (27-го ноября) со стороны Е. Д. Кусковой горячую реплику протеста против якобы попытки «расценивать людодерство». «Его надо уничтожить. Уничтожить без различия цвета» — писала Е. Д. Кускова. Позиция — единственно возможная для писателя, отстаивающего позиции истинной гуманности и демократизма. Но, мне кажется, почтенный автор приписал проф. Тимашеву то, чего последний и не говорил. Разная оценка «людодерства» далеко не равнозначаща признанию лучшими тех или иных форм террора. Не то мы называем и террором; террор — это система, а не насилие само по себе. Неужели Е. Д. Кускова назовет правительство так называемого Комуча, при всех его политических грехах, правительством террористическим? А между тем г. Майский, бывший с.-д. и бывший член этого правительства, в свое время в московских «Известиях» привел немало фактов расстрелов на территории, где правил Комитет Членов Учредительного Собрания. Правда, предателям не во всем приходится верить, и особенно такому, который выступил со своими изобличениями в момент ср. процесса, т. е. в момент, когда при большевистском правосудии прежние товарищи стояли под ножом гильотины… Все-таки факты остаются фактами. И однако же это очень далеко от того, что мы называем «террором».
