С другой стороны, представительство политических интересов сионизма с этого момента должно было перейти к Ваад Леуми — этому учреждению следовало начать переговоры с верховным комиссаром Палестины и совещательной комиссией, которую тогда предполагалось создать.
Такой вариант сионистской программы был неприемлем для Вейцмана и других ветеранов движения. С их точки зрения, Брандайз проявлял отсутствие реализма в оценке того, чего можно достичь при посредстве совещательной комиссии и Ваад Леуми. Хуже того: делая упор на юридических формулах, принятых в Сан-Ремо, Брандайз не учитывал более глубоких и важных целей мирового еврейства. Для Вейцмана и его коллег всегда сохраняла свою актуальность задача пробуждения скрытых национальных сил. Только их наличие могло придать сионистскому движению импульс, достаточный для того, чтобы вдохнуть жизнь в еврейский национальный очаг. Вейцман писал в своей автобиографии: “Причина, по которой [мы] хотели сохранить за Сионистской организацией самостоятельность, сводилась исключительно к следующему: [мы] были убеждены, что политическая работа далека от завершения, что Декларация Бальфура и решения в Сан-Ремо — лишь начало нового этапа политической борьбы, а Сионистская организация — орудие нашей политической деятельности…”
Это фундаментальное противоречие стало явным после Лондонской конференции 1920 г., когда Брандайз подверг критике план Вейцмана по созданию Керен га-Иесод в качестве основного финансового инструмента Сионистской организации. Американский лидер не возражал против сбора денег на такие “филантропические” цели, как иммиграция, здравоохранение и просвещение. Однако он выступил против использования благотворительных фондов для развития общественных работ и широкомасштабных промышленных и сельскохозяйственных предприятий — эти и подобные им задачи естественнее было бы решать при помощи частных предпринимательских инвестиций. В противном случае, доказывал Брандайз, сионисты попросту вернутся к старой порочной практике халуки, лишь придав ей новый размах. Эта точка зрения соответствовала его представлению о том, что создание еврейского национального очага — свершившийся факт, который нуждается лишь в укреплении деловой основы. Вейцман и европейские сионисты, со своей стороны, отстаивали иную позицию: фонды остро необходимы не только для того, чтобы справиться с массовой иммиграцией, но и для того, чтобы показать британским мандатным властям, что сионизм пользуется все большим международным признанием и поэтому заслуживает серьезного отношения.
Получив поддержку подавляющего большинства членов исполнительного комитета, Вейцман весной 1921 г. отправился в Соединенные Штаты, чтобы начать сбор средств для Керен га-Иесод. Все его сомнения развеялись уже в нью-йоркском порту. Вейцмана бурно приветствовали тысячи американских евреев — лишь немногие до него удостаивались столь восторженного приема за всю историю города. Вейцман понял, что перед ним — община, полностью солидарная с сионистами ишува и Европы. Это впечатление подтвердилось в Кливленде, где в июле состоялся съезд Сионистской организации Америки. Там развернулась дискуссия между сторонниками Вейцмана — “человека из Пинска” и Брандайза — “человека из Вашингтона”, и американские евреи, выходцы из Восточной Европы, высказались в поддержку Вейцмана. Подавляющим большинством голосов съезд поддержал “открытую” трактовку еврейского национального очага как процесса, а не как результата, который уже достигнут. Критические возражения Брандайза были полностью отвергнуты. Заручившись поддержкой американских сионистов, в ходе кампании удалось к концу декабря собрать для Керен га-Иесод 2 млн долларов, то есть вчетверо больше, чем предрекал Брандайз.
Немалую роль в этом успехе играло то, что создававшие денежные фонды сионистские активисты по-прежнему основное внимание уделяли расширению сельскохозяйственной базы ишува. В сущности, представители всех направлений сионизма верили, что жизнь еврейства может быть нормализована, только если иммигранты из Европы, “утратившие свои корни”, превратятся в земледельцев. Кроме того, “не имея почвы” в реальном смысле, евреи никогда не смогли бы отстоять своего права на Палестину от посягательства арабов, а может быть, и англичан. В 1917 г. Еврейскому национальному фонду (Керен каемет ле-Исраэль) принадлежало уже 160 тыс. дунамов земли в Эрец-Исраэль — и теперь можно было рассчитывать на то, что его приобретения возрастут втрое или вчетверо. Однако вскоре сионистам пришлось расстаться с мыслью, что за новые земли придется платить недорого, а с помощью англичан удастся получить и государственные наделы. Мандатная администрация явно пренебрегала своим обязательством “способствовать расселению евреев на земле” и “развивать интенсивное сельское хозяйство”. Вместо этого англичане предоставили евреев самим себе, полагаясь на их собственные “внушительные” средства, а основные силы бросили на поддержку большей по численности и более отсталой арабской общины. Так, например, из 960 тыс. дунамов государственной земли 397 тыс. были переданы арабам по земельному соглашению 1921 г.; а различным еврейским организациям досталось всего 83 тыс. дунамов. В результате сионистам пришлось выкупать (большей частью по немыслимым ценам) 92 % земли у владельцев-арабов.
Еврейский национальный фонд был скован еще одним ограничением — идеологическим. Устав Фонда требовал, чтобы участки, сдаваемые в наем, обрабатывались только евреями. Таким образом, наступал конец господству земельной аристократии первой алии, привыкшей использовать дешевый арабский труд, — “Завоевание труда” должно было радикально изменить это положение. Как еще до 1914 г. убедился Руппин и другие, установка на использование еврейского труда приводила к созданию коллективных и кооперативных хозяйств. Лондонская конференция 1920 г. приняла решение считать впредь создание таких поселений официальной задачей сионистской колонизации Палестины. Со стороны по большей части буржуазного руководства организации этот шаг был крупной уступкой, которой, впрочем, нельзя было избежать ввиду социалистических настроений среди самих иммигрантов. Кроме того, в Лондоне было принято решение приобретать смежные земельные участки там, где это только возможно.
Один такой анклав уже удалось создать. Он был расположен в Изреэльской долине: полоса земли в девять миль шириной тянулась на сорок миль к юго-востоку от горного массива Кармель, разделяя Самарию и Нижнюю Галилею. Первые еврейские поселения в этой низменной, болотистой местности появились еще в 1911 г., однако в последующие годы там не удалось создать жизнеспособных хозяйств. В 1919 г. арабы-землевладельцы заявили о своем намерении продать еще 80 тыс. дунамов в Изреэльской долине. По инициативе Вейцмана и Усышкина эта земля была куплена. С помощью Еврейского национального фонда там были осушены болота, вырыты колодцы, проложены дороги. Несмотря на то что поселенцам пришлось бороться с голодом и болезнями, в 1925 г. на этих землях существовало уже двадцать новых коллективных и кооперативных колоний. В большинстве своем они были основаны молодыми иммигрантами, для которых этот девственный край стал воплощением романтической сионистской мечты. В конце концов из малярийного болота Изреэльская долина была превращена в одну из жемчужин еврейской Палестины. Новые поселения создавались и на землях, приобретенных Еврейским национальным фондом на побережье и в Нижней Галилее. В то же время новые участки по-прежнему покупались Палестинским землеустроительным обществом и частными лицами. Количество частных покупок поначалу в три раза превышало приобретения Еврейского национального фонда, однако эта пропорция постепенно менялась. И в Европе, и в Америке Еврейский национальный фонд стал подлинным символом сионизма. В десятках тысяч
