И голубой глаз хитро, по-заговорщицки подмигнул ему:
— А что, Черевин, голь на выдумки…
И тут одновременно, словно по команде, и Черевин, и бородатый мужчина глянули в сторону другой, потаенной двери в стене, и дверь неслышно отворилась, и появилась женщина, женщина уже в летах, но с лицом красивым, и поплыла, поплыла прямо к бородатому мужчине. Голубые глаза сразу стали испуганными и круглыми, и Черевин тотчас изобразил соответствующую мину на своем лице: дескать, все шито-крыто, никто никому ничего не говорил.
Женщина тем временем подошла к его величеству, легонько повернула его спиной к окну, провела пальцем по рукаву мундира и точно, зацепила, нашла дырку у локтя!
— Заштопать надо, Сашенька! — тихо сказала женщина и вздохнула.
Вздохнул и Черевин, хотя вздыхать было бесполезно.
Уж ежели государь-император влезал в какой-нибудь мундир, то вытащить его оттуда не было никакой возможности. До дыр занашивал. Царица могла распорядиться, чтобы заплату поставили или заштопали, но не больше. Парадный мундир раз в год, по большому празднику, надевал Александр Александрович, — матушка-императрица чуть не на коленях упрашивала. А уж, кажись, именно ей император слово поперек боялся вымолвить!
Генерал-адъютанта Черевина подташнивало от придворных дам. Графов и князей, шушеру дворцовую, на дух не переносил. Государственных министров презирал, великих князей ненавидел. Генерал-адъютант Черевин свято, истово любил только одного человека — его императорское величество. Будь генеральская воля, он бы на пушечный выстрел не подпускал к Александру Александровичу всю эту шантрапу, зря только время государево отнимают! Но императрицу Марию Федоровну — тут уж ничего не поделаешь… Императрице Марии Федоровне можно… И, конечно, почитал ее генерал Черевин, но люто ревновал к ней его величество! Ведь Александр Александрович, сердце ангельское, как мальчишка любил свою жену, любил только ее. И в любой момент могла Дагмара (вот только в этом проявлялось нерасположение Черевина: иногда про себя называл он Марию Федоровну ее настоящим именем — в девичестве она была Дагмарой, принцессой датской) — так вот в любой момент могла Дагмара увлечь его величество в свои покои — для забав супружеских. А что скрывать: его величество рад-радехонек, небось только и мечтает об этом! Вот и сейчас все без слов договоренное могло поломаться.
Потупил глаза Черевин и услышал голос заискивающий:
— Дела, матушка. Я в кабинете отобедаю.
«Авось, бог милует, — подумал Черевин, — не сорвется!» Осторожно прикрыл за собой дверь и заспешил в охотничью роту, на кухню, за обедом.
Обед был доставлен точно по заказу. Но знака условного не последовало, — значит, опять появилась Дагмара. Петр Алексеевич подремал немного еще в кресле, а потом, несмотря на полную тишину, царившую в приемной и за двойными дверьми, по одному ему ведомым приметам определил, что увела императрица его величество…
Тогда встал Черевин и пошел по своим делам. Отобедал, провел совещание с господами офицерами, заглянул на плац, где полковник фон Пален гонял маршем роту гвардейцев. Кто-то из офицеров сказал, что видели государя в саду играющим с детьми. «Это надолго», — подумал Черевин и отправился в казармы. Однако часов в семь вечера Петр Алексеевич сидел в своем кресле у двойных дверей, и, хотя из кабинета не доносилось ни звука, он знал, точно знал, что государь там.
«Заработался он сегодня, — ворчал про себя Черевин. — Войти или не войти?»
Начальник личной охраны никогда бы не осмелился войти в кабинет царя днем, но вечером… вечером — другое дело. Конечно, государь работает, но Черевин знал, что его величество не прогневается, если генерал поскребется в дверь.
— Что, Черевин, не терпится? — скажет государь, а сам будет рад-радехонек. — Ведь от работы лошади дохнут.
«Нет, — решил Черевин, — сегодня пускай Александр Александрович первыми позовут».
Вдруг в приемную галопом заскочил дежурный флигель-адъютант и, чуть затормозив, перейдя на иноходь, заскакал к Черевину (Черевин, бывший кавалерист, определял придворных своими особыми мерками: одни ходили рысью, другие — аллюром, етот адъютантик был явно иноходцем). Иноходец-адъютант продышал нечто в ухо генералу, и генерал скривился, словно в этом ухе у него начало стрелять:
— Доложи графу: его императорское величество у себя в кабинете.
В жеребячьих, наглых глазах адъютанта промелькнули искры. За последние два часа никто из придворных не мог бы точно показать место, где находился его величество. Но раз Черевин сказал, адъютант ему поверил и загарцевал к выходу.
«Левая задняя и передняя вперед, теперь правая задняя и передняя — точно иноходец» — так комментировал Черевин походку адъютанта. Действительно, правую руку адъютант заносил вместе с правой ногой. «И чего приперся, старый гриб, — продолжал размышлять Черевин. — Ну и паскудный денек выдался!»
Два человека имели право приезжать в Гатчину к государю в любое время дня: обер-прокурор Синода Константин Петрович Победоносцев («старый сыч», по определению Черевина) и министр внутренних дел граф Толстой («старый гриб»). «Старого сыча» Черевин немного побаивался: еще бы, перед ним благоговел сам государь! Но сегодня изволил пожаловать «старый гриб». Петр Алексеевич отлично знал цену министру. И делами министерства фактически вершили Оржевский и Плеве, но все-таки как-то отдаленно граф Толстой был в некотором роде начальником над Черевиным. И генерал встал и, тихо чертыхаясь, пошел к дверям, а навстречу ему старческой рысцой трусил их сиятельство.
Потом, примерно полчаса, сидел Черевин в кресле, пофыркивая, как боевой конь, которого забыли вывести из стойла, пока опять не услышал одному ему ведомый сигнал. Сигнал означал: «Черевин, выручай, надоел мне зануда-граф!» Со скучным, служебным лицом вошел Черевин в царский кабинет и, стоя в дверях, глядя преимущественно на графа, сухим, бесцветным голосом сообщил:
— Осмелюсь напомнить, что его величество благоволил сегодня проверить сторожевые посты. Господа офицеры ждут!
«Старый гриб» засуетился и вытащил из папки продолговатый конверт:
— Агентура перехватила одно прелюбопытное послание, адресованное графу Адлербергу от… — «старый гриб» многозначительно кашлянул, косясь на Черевина, — от одной особы, находящейся в данное время в Швейцарии.
«От Катьки Юрьевской», — расшифровал про себя Черевин.
— Письмо, несомненно, представляет государственный интерес, — продолжал граф. — Прошу всемилостивейшего разрешения огласить некоторые важные места…
Его величество встал из-за стола, засунул руки в карманы, подошел почти вплотную к графу и, нависнув всей своей громадой над сгорбленной фигурой «старого гриба», отчеканил:
— Вынужден напомнить, граф, что я чужих писем не читаю! «Сейчас „кондратий“ хватит старого гриба», — меланхолично отметил про себя Черевин. Но нет, устоял «старый гриб», только еще больше согнулся. Дребезжащим, жалким голосом проблеял:
— Не осмеливаюсь далее занимать драгоценное время вашего величества. Докладываю напоследок, что государственный преступник нумер девятнадцатый, содержащийся в заключении в Шлиссельбургской крепости, по приговору военного трибунала казнен вчера утром, — граф быстро пролистал бумаги и захлопнул папку. — Если вашему величеству благоугодно вспомнить, преступник покушался на жизнь ротмистра Соколова при исполнении последним служебных обязанностей. Преступник швырнул в смотрителя медной тарелкой.
Его величество круто повернулся и направился к окну. Раздвинув портьеры, он некоторое время смотрел сквозь темное стекло, затем ответствовал, точно резолюцию проштамповал:
— Что за нахалы! Даже там не могут вести себя прилично!
Наконец спровадили «старого гриба». Без лишних разговоров, быстро и привычно сели за ломберный столик, распечатав колоду, сдали. Голубой веселый глаз подмигнул Черевину, и Черевин радостно, с готовностью заморгал в ответ.
— А что, Черевин, голь на выдумки хитра?
И оба, не сговариваясь, посмотрели в сторону большой двери, но дверь не шелохнулась. Как по команде, каждый полез за голенище правого сапога и вытащил оттуда по плоской фляжке с коньяком. Быстро отвинтили крышечки… Один глоток, второй, третий…
— Хитра голь, Черевин?
— Хитра, ваше величество!
И только завинтили крышечки и спрятали фляжки за голенища, в потаенные карманы, как из боковой двери бесшумно вплыла в кабинет государыня Мария Федоровна. С ровной и ясной улыбкой на лице, она обогнула стол, заглянула за портьеру, потом остановилась за спиной его величества и втянула носом воздух. Тень промелькнула на прекрасном лице императрицы. Нежно мурлыкая французскую арию, Мария Федоровна, как бы невзначай, от нечего делать, перебрала тонкими пальцами стопку бумаг на письменном столе государя, выдвинула ящички, не поле-пилась, глянула под ломберный столик, еще немного покружила вокруг игроков. На лице государя появилась капризная гримаса, ему явно не шла карта. Успокоенная, Мария Федоровна поцеловала государя в щеку и выплыла из кабинета. «Заговорщики» перемигнулись.
