Панская конница стояла наготове между валов и шанцев. Войсковой стражник, Яскульский, расположился с несколькими отрядами конницы перед валами, держа неприятельские купы в надлежащем отдалении, а между тем коронный стражник, Замойский, проезжал по рядам, и именем короля запрещал выезжать на гарцы. Только в 5 часов по полудни, когда уже знали наверное, что неприятель не выведет больших сил на боевое поле, было дозволено самым опытным ветеранам выехать в поле.
Татары давно уже подъезжали под шанцы и валы панского обоза, с намерением, под видом гарцев, навести жолнеров на казацкие засады. Началась ловитва людей, так как в гарцах не о том старались, чтоб убить противника, а о том, чтобы схватить его живьем. Всех больше обращал на себя внимание наездническим искусством татарин, сидевший на дорогом пегом коне. Гонялся за ним старый Мазур и, видя, что схватить его живьем нельзя, застрелил из ружья. Татарин упал головой в тыл, к стороне своего войска: примета зловещая у татар. Раззадоренные удачей польского гарцовника, ордынцы сбегаются в одну купу, строятся и летят к шанцам.
Александр Конецпольский смыл уже с себя пятно Пилявецкого бегства под Збаражем. Под Берестечком, он, «в глазах всего войска» (пишет Освецим) «разыграл первую сцену военной драмы». С горстью дружинников он врезался в целую тучу татар. За ним бросился с полком своим Опалинский, коронный маршал, посланный в помощь отважному бойцу. Три раза выбивался Конецпольский из татарской тучи, и три раза бросался снова на неприятеля, к удивлению всего войска. Видя, что он рискует головой, выслали князя Иеремию Вишневецкого, с частью казацких, то есть легко вооруженных хоругвей, и Стефана Чернецкого с гусарскою ротою, — двух знаменитейших русинов на выручку стоившего того поляка. «Целый час» (рассказывает Освецим) «продолжался смешанный бой, среди криков и замешательства. Наконец неприятель не выдержал боя на саблях, и обратился в стремительное бегство. Наши преследовали его на расстоянии целой мили, до болотной переправы, где должны были остановиться по причине приближения ночи... Взято было в плен более 20 всадников и один мурза. Они показали, что этот передовой отряд состоял из 12.000 отборной казацкой конницы и Белогородских, Крымских, Урумбеевых татар, отправленный для предварительного испытания наших сил. Некоторые утверждали, что с ними находились хан и Хмельницкий, но что они заблаговременно удалились».
По другим польским известиям, в пробном бою, как это и естественно, начальствовали оба хана, татарский и казацкий. Счастливые любовники своих жен-сестер, Конецпольский и Вишневецкий, бросились в кипучую свалку очертя голову. Несчастный любовник чужой жены, Хмельницкий, казалось бы, должен был заглушить свою досаду встречею с теми людьми, которым он приписывал казако-панскую усобицу. Но это был герой иного закала; он заглушал досаду на свои неудачи пьянством, и вдохновлялся только рассчетом на успех войны, кто бы ни помогал ему, какими бы средствами ни помогал, и чем бы ни пришлось платить за помощь.
В 10 часов панское войско сошло с поля. Изнуренные жолнеры только ночью подкрепили силы свои едою.
В это самое время (как узнали паны в последствии) Ислам-Гирей, недовольный пробным боем, созвал на раду своих беев, аг и мурз, с намерением войти в договор с панами. Сведав об этом, Хмельницкий прибыл с полковниками своими на татарское совещание, и начал разуверять хана в его наблюдениях. Он уменьшал панские силы, уничижал шляхетский способ ведения войны, и, между прочим, сказал: «Это у них только первый пыл, а лишь только покоштуют гармат и куль да попробуют лагерной нужды, слякоти, жары, бессонных ночей, чатованья, голоду, когда, наконец, все повыпьют, тогда, непривычные к воде, к холоду, голоду и непогодам, начнут бунтовать, ссориться, и самого короля своего бросят в поле. Нам бы только перебить квартяков; тогда все посполитаки пойдут в рассыпную. Вот уже третий день, как несколько полков, поссорясь с королем, разошлись по домам».
На казако-татарской раде было постановлено: завтра хану со всей Ордой, которая подошла только вечером, и со всей казацкой конницей, переправиться через Пляшову, и, занимая панов боем, овладеть берестечскими переправами и равнинами, а между тем Хмельницкий соединит все свои таборы, пехоту и гарматы, которые медленно приближались, и приготовится к переправе.
На рассвете 29 (19) июня все панское войско выступило в поле, и расположилось в значительном расстоянии от окопов, между тем как остальные полки стояли наготове в лагере. Левым крылом командовал коронный полевой гетман, Мартин Калиновский, в центре стояли посполитаки, а на правом крыле — брацлавский воевода, Станислав Лянцкоронский. Все желали решительного боя.
День был ясный. Утром, со стороны Корыня, появились над переправой татарские отряды. По ним стреляли из пушек, из ружей, и прогнали за переправу. Около 11 часов ударил неприятель большими силами, и овладел переправами, которые были слабо защищены отрядами драгун и полевыми пушками. Многолюдные толпы татар двинулись на равнины, и начали, по обыкновению, свои гарцы, подъезжая к панскому войску и вызывая на состязание в наездническом искусстве.
Вскоре затем со всех сторон показались столбы дыма: костелы, панские дворы, села горели на пространстве в несколько миль. Стотысячная Орда и вся казацкая конница разлились по равнине, в расстоянии полуторы мили от панского войска. Поля и леса были заняты наступающими.
Через полчаса прискакало множество мелких татарских отделов, более сгущенных, нежели в прошлый день, и расположилось широко отворенным полукругом, в полумиле от панского войска, зажегши все соседние села, для стращания ляхов. На центральном взгорье появился главный татарский корпус, вместе с казацкой конницей, направляясь к левому крылу панского войска. Между тем как оба хана смотрели издали в зрительную трубу, началась битва, какой никто из жолнеров не видал, битва 200.000 всадников.
Левое крыло панское подвинулось вперед; центр и правое крыло стояли неподвижно.
Главная татарская сила ударила на левое крыло, и окружила его при первой же стычке. Трижды панские полки выбивались из татарской массы; трижды она их поглощала снова. Казалось уже, что левое крыло не выдержит боя; но сильный удар подольского воеводы, Станислава Потоцкого, который подкреплял это крыло с левой стороны, выручил его, потеряв ротмистра и десятка полтора товарищей.
Вся казацкая сила ударила тогда на центр. Против неё выступило ополчение брестокуявской шляхты. Поддержал его Лянцкоронский. За ним спешили полевой гетман и князь Иеремия Вишневецкий. Из самого центра двинулись полки великого коронного гетмана и коронного маршала. Они ринулись на наступающую Орду, прорвали татарскую массу, и смешались с нею так, что только бунчуки и хоругви обозначали в воздухе, где паны, а где ордынцы. Наконец удалось им отступить под полевые пушки, которые сильным огнем остановили татар.
Яростнее всего кипел бой на левом крыле. Две свежие хоругви, которые бросились выручать ослабевающее войско, вернулись изрубленными; оба её предводителя пали со множеством «знаменитых рыцарей». Здесь, на кровавой сцене появились творцы её — казаки. Королевский полк ударил на них копьями с энтузиазмом. За ним двинулись полки Собиских и подольская шляхта, всё наши ополяченные, недополяченные, и переполяченные русичи, ожесточенные соперники казатчины. Перемешанная с латинцами, папистами и антипапистами литвинами русь воевала с русью, перемешанною с татарами, турками и всяким сбродом, «верующим и неверующим в Бога», как доносили панам подпанки. Татары дрались яростно, и взяли гетманское знамя, причем знаменоносец остался невредим. По всей линии битва кипела без распределения, без плана, без команды. Каждый вождь предпринимал, что хотел. Это пишут сами поляки, свидетельствуя тем самым, что европейская тактика в Польше не далеко ушла от азиатской.
Бой прекращался и возобновлялся несколько раз. Некоторые хоругви загнались, в жару отваги, слишком далеко, и были вырублены поголовно. Бились до двух часов дня.
Наконец Орда отступила. Паны понесли страшные потери, что делает их традиционной жолнерии великую честь. Но потери произошли от того, что гетманили одновременно и Ян Казимир, и Николай Потоцкий. Один был неспособен к гетманству по природе и воспитанию, другой — по своей дряхлости и потому, что потерял доверие у соратников, — доверие к его счастью; а вера в боевое счастье до того смешивалась тогда с талантом полководца, что Потоцкого стали называть головой немощной (niedoleinq). С панской стороны пало 200 таких воинов, которые слыли знаменитыми рыцарями, то есть такими, которые составляли душу боевого тела, и что еще хуже — неприятель удержал за собой позицию, занявши взгорье, проходы, переправы и отрезавши пашу для лошадей.
