Также было решено, что в будущем пленных не только не будут принуждать к службе в неприятельской армии, но будут еще и выплачивать им полагавшееся по чину жалованье, возмещение которого отлагалось до особой договоренности между правительствами. Дезертиры не подлежали ни обмену, ни выдаче. Сроком действия этого картеля или правил обмена были положены шесть лет.
Среди русских, освобожденных благодаря этому соглашению, упомянем генералов Чернышева и Ивана Салтыкова. Первый вернулся на службу, второй, уже отставленный по выслуге лет, уехал в Россию.
Наконец, оставалось составить план кампании на 1760 г. С этой целью фельдмаршал Салтыков, назначив временным главнокомандующим графа Фермора, отбыл в Петербург для совещаний с Конференцией.
Предлагавшийся им план сводился к следующему: захватить Померанию вплоть до Одера и прочно утвердиться там, имея в виду винтер-квартиры на конец года. В качестве подготовки занять Данциг, воспользоваться всеми ресурсами этого города: продовольственными припасами, лошадьми, людьми, звонкой монетой, а также создать там плацдарм и главную базу снабжения армии. Затем осадить всеми силами Кольберг и не переходить Одер до тех пор, пока австрийцы не добьются какого-либо большого успеха. Салтыков полагал бесполезным снова рисковать генеральным сражением, поскольку ни одна из предыдущих побед не дала таких политических результатов, которые соответствовали бы принесенным жертвам.
Его план был скромен, но разумен. Если бы ему следовали с самого начала войны, русские, захватив Восточную Пруссию, Данциг и Прусскую Померанию, получили бы преобладающее положение в Германии, все удобства снабжения и зимние квартиры на главном театре военных действий.
Но Конференция отклонила этот план и 11 мая (30 апреля) подала императрице на подпись совсем иной: русская армия силою до 70 тыс. чел. идет на соединение с одной из двух австрийских армий для совместных действий в Силезии; местом встречи назначались по обстоятельствам Франкфурт-на-Одере или Глогау. Австрийские войска в Саксонии должны прикрывать силезские операции и угрожать тылам Фридриха II, если бы ему вздумалось оказывать сопротивление.
Несомненно, что этот план был составлен под давлением венского кабинета, а также австрийских посланника и военного агента в Петербурге. Единственно ради интересов Австрии русскую армию обрекали на бесплодную осадную войну в Силезии. Всем этим, несомненно, заправлял сам Кауниц. План буквально кишел несоответствиями и невозможностями: Салтыкову, например, запрещалось давать битву Фридриху II до соединения с австрийцами, но что если такое соединение будет возможно лишь ценой битвы?
Впрочем, царица, подписавшая эти инструкции, согласилась с пожеланием Салтыкова избегать генеральных сражений:
«… прошлогодние примеры научают нас, что теперь тем менее надобно опасаться генеральных сражений, чем кровопролитнее и отчаяннее они тогда были. Тогда король Пруссии имел совершенно иное понятие о наших войсках. Ему казалось невозможным, чтоб они могли стоять против прусских, потому что или давно в настоящей войне не были, или воевали больше с необученными народами, тем более что австрийские войска, бывшие в постоянной войне и часто победителями, очень редко, однако, стояли против прусских. Поэтому при начале войны он не сомневался, чтоб одной Левальдовой армии не было достаточно для сокрушения всех наших сил. <…> Всегда с огорчением вспоминаемое Цорндорфское сражение внушило ему другую идею о нашей армии. Он основательно по нем заключил, что армия наша допускает так на себя напасть, как неприятелю хочется; что есть множество способов причинить ей крайний вред, но трудно или невозможно одержать совершенную победу: так велика храбрость и разбитых солдат … Оставалось ему успокоить себя, что при Пальциге было не генеральное сражение: довольно одной Франкфуртской битвы для уверения его и всего света, что наша армия и тогда еще не побеждена, когда получены над нею все выгоды. Действительно, какая армия не пришла бы в смятение и не обратилась в бегство, когда и во фланг взята, и знатная ее часть сбита, артиллерии много потеряно, а наибольшая часть ее находится в бездействии! <…> После Цорндорфа и Франкфурта король прусский убедился, что нападать на нашу армию бесполезно, тем более что она сама никогда не нападет на его армию, следовательно, предупреждать нападение нет надобности: при наступлении осени русская армия возвратится на реку Вислу, какую бы победу ни одержала, — зачем же отваживаться на битву с нею? Верьте нам, что неприятельская смелость происходит наиболее от того, что он никак не ожидает нападения и что он так назойливо и нахально никогда не приблизился бы к нашей армии, если бы хотя однажды какой-нибудь его корпус подвергся нападению»[258].
Это отнюдь не было панегириком царицы для русской тактики. Конечно, Елизавета могла бы упрекнуть свою армию за пассивную, а не наступательную войну, за то, что она сама никогда не искала сражения и оказывалась грозной для неприятеля только при непосредственном столкновении, оставляя, таким образом, за прусским королем выбор — принимать сражение или нет, то есть в определенном смысле верховное руководство всеми действиями. И тем не менее царица предписывала именно эту тактику, которой она же была и недовольна. Отсюда несколько неожиданное заключение: «По нашему мнению, теперь меньше, чем когда-либо, надобно ожидать таких сражений, каких нельзя было бы избежать»[259].
Таким образом, мы видим не что иное, как рекомендацию выжидательной системы Дауна и вообще сведения русской армии на чисто вспомогательную роль, которую Австрия отводила России не только на войне, но и в политике. К этому документу как бы незримо была приложена австрийская печать. Уже заранее предопределялось, что проектируемая в Силезии кампания превратится в войну маршей, маневров и перемены позиций.
Разделенным надвое армиям Франции и Священной Римской Империи{68} (125 тыс. чел.) Фридрих II мог противопоставить 70 тыс. Фердинанда Брауншвейгского, а 10 тыс. шведов, 180 тысяч. австрийцев и 70 тыс. русских всего лишь 120 тыс. солдат, разделенных между ним самим, принцем Генрихом и генералом де ла Мотт-Фуке. В общем, 190 тыс. чел. против 385 тыс.
Катастрофы предыдущей кампании, истощение армии, финансов и всех провинций вынуждали его к чисто оборонительной тактике, чтобы обезвреживать марши и контрмарши неприятеля аналогичными же маневрами. В своих расчетах он учитывал, что Даун не будет особенно мешать ему, и значительно больше его беспокоили русские. Однако в конце концов он пришел касательно них к такому же заключению, которые царица приписывала ему в инструкциях для Салтыкова. В письме к барону де ла Мотт-Фуке от 17 февраля 1760 г., перехваченном и переведенном для императрицы, он пишет:
«Что же мы можем противу всего того употребить? Одна армия в Саксонии, а другая в Шлезии. Употребляемая в Шлезии армия имеет сначала прикрывать Глогау или Бреславль, пользоваться наималейшими погрешностями россиян и нанесть им, если можно, какой-нибудь удар, прежде нежели главная армия начнет свои операции, занимать трудные места и оставлять чистые поля, ибо россияне имеют такое правило, чтоб самим не атаковать и маршировать лесами, а не полями; естли же случится им идти через поля, то, может быть, и удастся их побить. Главное примечание против них должно быть сие, чтоб препятствовать им, дабы они не могли брать крепостей и в оных утвердиться; а от сего главнейше надлежит остерегать Колберг и Глогау»[260].
Таким образом, Фридрих II составлял свой план кампании, как будто уже зная, о чем шла речь в Петербурге. Может быть, он не только догадывался? Г-н Масловский убежден, что король знал об этом непосредственно, то есть уже получил русский план. Но кто мог это сделать? Какой-нибудь офицер из окружения Салтыкова или некий «наблюдатель», обосновавшийся в Данциге?
Пока Фридрих II и петербургский кабинет обдумывали свои планы новой кампании, генерал Тотлебен с 4–5 тыс. легкой кавалерии вдали от них прикрывал на Нижней Висле зимние квартиры русской армии. Наблюдая за происходящим в Померании, он доносил, что там почти нет прусских войск: слабый гарнизон в Штеттине; небольшой корпус кавалерии и пехоты в Старгарде; в Дамме всего лишь один пехотный полк. Ему предписали переместиться в Прусскую Померанию и пресекать там набор рекрутов и подвоз провианта для армии Фридриха II.
Авангарды легкой русской кавалерии угрожали уже всей провинции по линии Кольберг-Глогау. 30 января 1760 г. начались небывало дерзкие набеги. Луковкин с тремя казачьими полками обрушился на Милич (Силезия), атаковал прусских гусар, взял в плен 30 чел., а в феврале напал на Фрауштадт, Лиссу (Лешно) и Гернштадт. Другой отряд из 100 гусаров и казаков достиг Ландсберга, прогнал из него ополчение, взял контрибуцию в 2622 талера и еще 41 лошадь. Подгоричани с молдавскими гусарами занял Штольпе, Кёслин и разорял местность почти на виду у Кольберга. Русские аванпосты продвинулись до Штольпе и Ней-Штеттина в Померании, Арнсвальде и Ландсберга в Бранденбурге и Фрауштадта и Лиссы в Силезии. Тотлебен устроил свою главную квартиру в Бромберге.
