В нижней каюте стоит инкубатор. Глупейшая с виду штука (ящики для яиц, вода, керосинка), однако вполне заменяет утку. Кладем яйца. Не надо ждать, пока на свет появятся «наши птенцы». Берем тех, которые появились сегодня. На лапку каждому надеваем колечко — и снова в лодку. Снова непролазные упругие камыши. Взлетают утки. Забираем фальшивые яйца и кладем в гнездо птенцов. Утка вернется: о, счастье! — детишки. Детишки чужие, но утка никогда этого не узнает. Через несколько часов счастливое семейство уплывет изучать мир, а осенью — в дальнее путешествие. Над землею птицы будут носить номерок, оставленный человеком. Человек хочет знать все тайны живого мира.
Ночь. Спит озеро. Спят лодки, уткнувшись носами в одну точку у привязи. Спят чайки на побеленных пометом, торчащих из воды валунах. Спит вода. Ничего нет таинственнее спящей воды. Идут рыбьи круги. Кажется, вода видит сон. Вода сейчас теплее парного молока.
Кричит выпь в камышах. Керосиновая лампа на дощатом столе тихо урчит. На свет в окошке летят бабочки. Опалив крылья, бабочки падают на бумагу… Лампу надо тушить. Уже плывут по воде с востока молочные волны света. Слышно, кто-то умывается возле лодок. Аппетитно, с фырканьем умывается озерной водой…
Фото автора. Латвия, озеро Энгури.
10 июня 1965 г.
Главное в этом месяце — солнце. Правда, нынешний июль одевается в тучи, но это уже причуды, капризы характера. Знатоки говорят: «В последнюю сотню лет в июле два раза случались ночные заморозки». Эти капризы потому и запомнились, что июль — самое жаркое время в году.
Середина лета. Дни потихоньку пошли на убыль, незаметно потеряно уже тридцать минут. Но солнце в июле старается восполнить эти потери. Стоит время самой большой жары, время кладки сенных стогов, купания, обливаний водой. Цветут подсолнухи, медленно поворачивая вслед за солнцем желтые головы.
Цветут на воде белые лилии, тоже большие солнцелюбы. Заметьте: распускаются утром, а чуть солнце под гору, сжимаются в зеленый комок — и в воду до нового дня, до нового солнца. Нескошенные луга и поляны оделись в ромашковые белые платья. Головки лучистых цветов тоже клонятся вслед за солнцем. Желтеет рожь. Ржаные усы уже стали колючими: неделя-другая — и жатва. Трава, накопившая солнце, уже полегла под косою. В стога собирается пахучее тепло лета. Таинства жизни превращают июльские лучи в краски, в запахи, в сладкие соки: тепло копится в зернах, клубнях, стеблях травы, в толще воды. Все живое спешит получить свою долю тепла. Налились соком, чернеют вишни, чернеет смородина, «бочонки» крыжовника наливаются янтарем. Вот-вот поспеет малина, но и земляника сошла еще не везде. На солнечных полянах возле пней вы отыщете перезрелые стыдливые ягоды. Ничего на земле нет вкуснее этих переполненных солнцем лесных кровинок.
Поспевают черника и костяника. В этом году солнце в союзе с дождем обещает грибной урожай. Уже начались у людей игры в прятки с грибами. Уже в автобусах из-за города стоят грибные корзины, прикрытые папоротником.
Все живое спешит запастись солнцем. Спросите у летчиков: девяносто из ста хабаровских пассажиров летят к Черному морю за солнцем. Города опустели наполовину: люди у речек, у леса — под солнцем. Взъерошив перья, купаются в горячем песке воробьи. Лисица вывела щенят из норы на солнечную поляну. Барсучата вышли из-под земли, нежатся на солнцепеке. Медведица купает своих ребятишек на политой солнцем песчаной отмели, ужи греются на пеньках…
Одного солнца хватает на всех. Кое-где его даже избыток, и все живое прячется надень поглубже в песок, до ночи. А вот что бывает без солнца.
Телеграмма из Антарктиды: «Уже много дней сплошная полярная ночь. Мороз — семьдесят девять градусов…» Люди все-таки при таком морозе живут и работают, ждут солнца. День, когда солнце выглянет краешком, — самый большой праздник. Солнце люди видят во сне.
И удивительно получить телеграмму из дому: «Цветет липа, купаемся…»
Жара. Птицы умолкли до новой весны. Только горлинка в лесу и перепел в поле подают голос. Густые синие тени. Горячий настой цветов, смолы и медовый запах цветущей липы. Это самый приятный, самый сильный запах июля. Наши предки-славяне июль, наверное, поэтому называли: липец. Июль и мед называли одинаковым словом — липец…
Небо опять в облаках, но синоптики обещают погоду. Не сидите дома. Каждый хоть немного должен запастись июльским теплом.
Володькино лето
Идет дождь. Трава полегла. Лес потемнел. Облака наползают на крыши. Солнце ушло от земли. Маленькое государство ромашек под окнами стало похоже на снежный сугроб. Мы просыпаемся, говорим: «Дождь…», едим пшенную кашу с молоком и опять спим. И это даром нам не проходит. Мы потеряли счет дням: не можем вспомнить — пятница или суббота. Бревенчатый лесной дом заблудился в толще дождя.
Мы начинаем делать зарубки на ножке стола. Конечно, можно включить радио или спросить у Володькиной матери, она бы сказала — пятница или суббота, но мы нарочно не спрашиваем.
Три дня с перерывами дождь. Начинаем писать стихи. Лучше всего получается у Володьки:
У нас в интернате большие кровати,
Большие кровати у нас в интернате…
Двенадцать лет Володька жил в лесу, в этом доме. А потом интернат — большая зима в большом селе. А теперь опять лес и речка на целое лето. На речке Володька свой человек.
Он уверяет: лини в воде ходят тропами. «Проложат в траве тропу и ходят». Я говорю: «Врешь, Володька?» — «Вру?!» Мы оба встаем, поверх трусов надеваем холодные, каляные, как дуб, плащи и бежим к лодке. Лодка утюжит пузыри на воде. «Гляди…» Правда — рыбьи дороги в траве.
Володька знает, где на этих дорогах поставить вентерь. Вынимаем из воды снасть. В ней живые слитки золота с красными и желтыми перьями — караси и лини. Опытным глазом Володька находит икряную самку, зубами делает на хвосте отметку и запускает рыбу обратно в вентерь.
За ночь около самки еще с десяток линей соберется.
Жарим под навесом рыбу. А дождь идет.
Ночью мы не можем заснуть. Открываем окно. Пахнет земляникой и свежим намокшим сеном. Сверкает молния, и гром падает в лес где-то возле самого дома. Володька с головой укрывается одеялом. «Боишься?» — «У нас в позапрошлом году телушку убило…» Мы зажигаем лампу, и сейчас же погреться из леса летят комары и бабочки с мохнатыми мягкими крыльями… Тучи кинули в лес пять или шесть огромных снарядов и, судя по всему, подались бомбить ржаное поле у деревни Ивановки. Но дождь над лесом не перестал. В двенадцать часов мы сделали еще одну зарубку на ножке стола и, обсудив положение, решили, что терпим бедствие и надо об этом сообщить людям. Посветив спичками, нашли под лавкой в сенях бутылку из-под шампанского, вырвали лист из тетрадки и стали писать. Потом сбегали к старой лодке, наскребли смолы.
Мы воткнули у воды прутик, и стрекозы садились на него отдохнуть.
Письмо получилось веселое. Засмоленную бутылку Володька положил рядом с собой, у подушки. Потушили лампу и стали прикидывать, куда может доплыть бутылка. «Сейм впадает в Десну. Десна — в Днепр. Днепр — в Черное море…»
Под утро в мокрых кустах запел соловей.
Я вышел на крыльцо. «Июль, а он разливается…»
Володькина мать сидела на скамейке возле коровы, но не начинала доить, слушала соловья.
Обрывки облаков отражались в воде. Над речкой стояла розовая от зари пелена пара. Я подошел к кровати, сосчитал веснушки на лице у Володьки, пощекотал пятку: «Вставай, вставай. Пойдем копать червяков. Дождь кончился».
Если ночью с фонарем идти по лесным дорожкам, можно набрать целую банку выползков. Это огромные червяки, на которые и рыба должна ловиться большая. Мы набираем пригоршню выползков, но большую рыбу ждать не хватает терпения. Мнем в ладонях смоченный слюною хлеб и ловим плотву размером с ладонь.
При такой ловле главное — поплавок. Вернее, даже круги от поплавка. Так насмотришься, что спать ложишься — волшебные круги продолжают расплываться перед глазами. Признаемся: лодка наша от перегрузки рыбой ни разу не опрокинулась, но из всех рыболовов в лесу мы держим первое место. Мы знаем наперечет своих конкурентов. Вот как раз против лодки в обрыве берега — норка. Тут живет рыболов из Египта.
Все, конечно, его видели: изумрудно-зеленый, с коричневым верхом кафтан, нос долотом.
Зимородок. Рыболов садится на ветку и ждет, ждет, долго глядит на воду. Мы уже много раз сменили наживку, а он сидит. И дождался, бултыхнулся в воду, с рыбой полетел к норке. Двух других рыболовов мы даже взяли на иждивение.
Кинем дохлую рыбу и сидим ждем. Озираясь, над самой водой проносится чайка. Раз — и нет рыбки. Чайка не знает, что мы ее из кустов в это время раз — и сняли. Коршун с большой высоты замечает рыбешку, но, конечно, замечает и нас, кружится, кружится, не спешит кинуться книзу.
