Заглянув в лабиринты и тупики, по которым десятилетиями блуждает научная мысль, обратимся наконец к единственному средневековому тексту, способному пролить свет на подлинную роль Святополка в событиях 1015 г. Это — уже знакомое нам сообщение Титмара Мерзебургского о раскрытии заговора Святополка против Владимира, в результате чего мятежный княжич, его жена и епископ Рейнберн очутились в темнице. «После этого, — продолжает Титмар, — названный король [Владимир] умер в преклонных летах, оставив все свое наследство двум сыновьям, тогда как третий до тех пор находился в темнице; впоследствии, сам ускользнув, но оставив там [то есть на Руси] жену, он бежал к тестю [Болеславу I]». И далее немецкий хронист еще раз подтверждает, что после кончины Владимира «власть его делят между собой его сыновья», то есть братья сбежавшего Святополка.
Несмотря на то что эти строки, известные историкам с давних пор, принадлежат современнику описываемых событий, хорошо информированному о происходящем от очевидцев и участников похода Болеслава I на Киев в 1018 г., то есть удовлетворяют всем критериям достоверного источника, их ценность еще не осознана в полной мере. Зачастую даже находят возможным подкрепить ими летописный рассказ о княжении Святополка в Киеве в 1015—1016 гг. и его бегстве «в ляхи» после битвы при Любече[187], исходя из убеждения, что слово «впоследствии», которым Титмар покрывает срок, истекший между смертью Владимира и бегством Святополка в Польшу, предполагает достаточно широкие временные рамки, чтобы втиснуть в них изложенные в летописи события. Между тем это не так, и внимательное прочтение сообщения Титмара со всей очевидностью обнаруживает его коренное расхождение с Повестью временных лет.
В самом деле, из слов немецкого хрониста следует, что Святополк не смог принять участия в первоначальном разделе наследства Владимира, так как в момент смерти отца (15 июля 1015 г.) и еще некоторое время после того пребывал в заточении. Власть поделили между собой двое сыновей Владимира — Ярослав и еще кто-то, не названный по имени. Затем Святополку удалось «ускользнуть». Ясно, что действие, выраженное посредством этого глагола, может означать только его побег из тюрьмы, а не уход в изгнание в качестве свергнутого киевского князя, как утверждает летописная повесть о Борисе и Глебе. Отсюда заключаем, что Святополк, не дождавшись освобождения от своих братьев, сумел самостоятельно бежать из темницы, после чего немедленно устремился к польской границе. В последнем убеждает также то обстоятельство, что ему пришлось бросить на произвол судьбы свою жену, которая осталась томиться в заточении. Кроме того, говоря о возвращении Святополка в Киев летом 1018 г., Титмар замечает, что Болеславов зять «долго пребывал в изгнании». Согласимся, что эти слова плохо вяжутся с полуторагодичным сроком эмиграции, в которую Святополка отправляет летопись после битвы при Любече в конце 1016 г., и под «долгим изгнанием» скорее уж может подразумеваться трехлетнее (считая с 1015 г.) отсутствие Святополка на Руси.
В этой связи полезно также вспомнить еще одно показание Титмара — о том, что летом 1018 г., находясь в Киеве, Болеслав «беззаконно» женился на дочери Владимира и сестре Ярослава Предславе, «которой он и раньше добивался», но безуспешно. Слово «раньше» в данном случае может охватывать промежуток времени между 1013 г., когда скончалась Эмнильда, третья супруга Болеслава{208}, и февралем 1018 г., когда Болеслав женился четвертым браком на Оде, дочери мейсенского маркграфа Эккехарда (почему немецкий историк и назвал брак Болеслава и Предславы «беззаконным»). Однако если бы Святополк действительно княжил в Киеве с лета 1015 по конец 1016 г., он конечно же постарался бы удовлетворить желание вдового польского князя (как-никак своего тестя и союзника) обзавестись супругой и незамедлительно отправил бы Предславу в Польшу.
Таким образом, Титмар выдает настоящую индульгенцию Святополку, удостоверяя, что в 1015 г. он ни одного дня не княжил в Киеве и, следовательно, был совершенно непричастен к убийству Бориса и Глеба.
Неизвестный наследник Владимира
Кто же в действительности пролил кровь первых русских святых? И что вообще творилось на Руси в ближайшие год-полтора, последовавшие после смерти Владимира? Выше мы убедились, что ни древнерусские, ни скандинавские памятники не в состоянии дать удовлетворительный ответ на эти вопросы. Увы, ничем не может помочь тут и Титмар: его рассказ о переходе власти на Руси в руки двух Владимировых сыновей и бегстве третьего в Польшу завершается напоминанием о грозном евангельском пророчестве: «Всякое царство, разделившееся в самом себе, опустеет» (Мф., 12: 35; Мк., 3: 24; Лк., 11: 17) и призывом ко «всему христианскому миру» молиться, «дабы отвратил Господь от той страны свой приговор»; вновь к русским делам хронист обращается лишь с 1017 г.
Значит ли это, что историки должны отказаться от попыток выяснить истину за недостатком исторических свидетельств? Думаю, что дело обстоит вовсе не так безнадежно. Нужно только отложить в сторону источники, несущие на себе печать литературного происхождения, и принять за отправную точку дальнейшего анализа немногие бесспорные факты. А таковые, по счастью, все же есть.
Вернемся к показанию Титмара об изначальном раскладе политических сил на Руси после Владимировой кончины 15 июля 1015 г. Бегство Святополка в Польшу не исключило его из числа претендентов на власть, но помешало ему принять участие в первичном разделе отцовского наследства. Русскую землю поделили между собой два его брата. Имя одного из них Титмар впоследствии называет. Это — Ярослав, который, по сведениям древнерусских памятников, в 1015 г. княжил в Новгороде. Поэтому владениями другого, безымянного брата, безусловно, должна быть признана Киевская земля, так как государственное наследство Владимира состояло из двух крупнейших княжений — киевского и новгородского. Показательно, что для характеристики взаимоотношений наследников Владимира Титмар воспользовался евангельской цитатой о неизбежной гибели разделившегося царства, из чего с несомненностью следует, что Ярослав отказался признать политическое главенство брата, как годом ранее — отца. Немедленный конфликт между ними в том же 1015 г., по-видимому, был отсрочен только благодаря неожиданному восстанию новгородцев, перебивших «варяжских» наемников Ярослава, как о том повествует летопись.
Займемся теперь личностью анонимного держателя киевского княжения. Поиски подходящей кандидатуры несколько осложняются тем, что на момент смерти у Владимира было гораздо больше сыновей, чем указано у Титмара: помимо Святополка и Ярослава, тогда были живы Борис, Глеб и Судислав (исключаю из их числа Мстислава, который, скорее всего, был сыном Сфенга). Однако, согласно имеющимся данным, Глеб и Судислав никогда не сидели на киевском столе и, судя по всему, вообще не играли сколько-нибудь заметной политической роли в событиях 1015—1016 гг., почему, надо полагать, их существование и осталось для Титмара тайной[188]. Так что соправителем Ярослава в 1015 г. не мог быть никто другой, кроме Бориса, чье имя в качестве законного наследника Владимира было объявлено киевлянам, вероятно, еще при жизни крестителя Руси. Несовершеннолетний Глеб, по всей видимости, находился в Киеве, при старшем брате.
Но киевское княжение Бориса продолжалось недолго. Титмар косвенным образом подтверждает известие древнерусских памятников о его смерти в 1015 г., поскольку в его хронике начиная с 1017 г. Ярослав уже именуется «королем Руси», а второй владелец Владимирова наследства больше не упоминается. Захоронение Бориса и Глеба в Вышгороде свидетельствует в пользу того, что оба они погибли в Киеве или где-то поблизости, в пределах Киевской земли[189].
В первом приближении круг лиц, на которых может пасть подозрение в покушении на жизнь Бориса и Глеба, выглядит довольно широким, ибо в смерти сыновей Владимира от византийской «царицы» были заинтересованы, собственно говоря, все остальные представители династии, искатели киевского стола. Но предъявить конкретное обвинение в устранении соперников логичнее всего тому из них, кто наследовал убитому Борису княжение в Киеве в 1015—1016 гг. Проблема, стало быть, заключается в том, чтобы определить, кому в это время принадлежала власть над Киевом.
Историческая наука вот уже больше ста лет располагает археологическими материалами, из которых явствует, что его крестильное имя было Петр — именно оно (в формах «Петрос» и «Петор») значится на 17 из 240 обнаруженных на сей день древнерусских монет первой трети XI в., отмеченных именами князей, обладателей киевского стола в данный период времени (на остальных монетах отчеканены имена Владимира, Святополка и Ярослава)[190].
