В первом приближении круг лиц, на которых может пасть подозрение в покушении на жизнь Бориса и Глеба, выглядит довольно широким, ибо в смерти сыновей Владимира от византийской «царицы» были заинтересованы, собственно говоря, все остальные представители династии, искатели киевского стола. Но предъявить конкретное обвинение в устранении соперников логичнее всего тому из них, кто наследовал убитому Борису княжение в Киеве в 1015—1016 гг. Проблема, стало быть, заключается в том, чтобы определить, кому в это время принадлежала власть над Киевом.
Историческая наука вот уже больше ста лет располагает археологическими материалами, из которых явствует, что его крестильное имя было Петр — именно оно (в формах «Петрос» и «Петор») значится на 17 из 240 обнаруженных на сей день древнерусских монет первой трети XI в., отмеченных именами князей, обладателей киевского стола в данный период времени (на остальных монетах отчеканены имена Владимира, Святополка и Ярослава)[190].
Не подлежит сомнению, что выпуск сребреников с именем Петр мог производиться лишь суверенным держателем киевского княжения, который один со времен Владимира обладал в Русской земле исключительным правом на денежную эмиссию[191]. Столь же очевидно, что временем их чеканки необходимо признать «темные» для нас 1015—1016 гг., так как остальные годы первой трети XI в. совершенно точно распределяются между княжениями в Киеве других государей, чьи имена хорошо известны, — Владимира, Святополка и Ярослава.
Вместе с тем существующие исторические свидетельства не позволяют идентифицировать личность этого Петра как одного из сыновей Владимира. Прежде всего это относится к Борису, церковное имя которого было Роман. В.Л. Янин своим научным авторитетом дал жизнь весьма неудачной гипотезе, усматривающей в загадочном антропониме «Петрос»/«Петор» крестильное имя Святополка{209}. Против этого имеется сразу несколько возражений. Первое состоит в том, что на Руси XI—XII вв. сферы использования князьями своих мирских и церковных имен были строго разграничены. Как показывают соответствующие наблюдения, в том числе и над древнерусским нумизматическим материалом, главным именем князей было их мирское, «княжое» имя, употребляемое в повседневном обиходе и государственных документах, а данное им при крещении церковное употреблялось главным образом при упоминании их кончины и вообще в официальных актах, связанных с религиозной стороной жизни, — записях о рождении и крещении, завещаниях и т. д.{210} Поэтому выпуск монет с церковным именем князя совершенно не вписывается в обычную государственную практику древнерусских властей. Тем более невозможно допустить, чтобы Святополк чеканил сребреники сразу под двумя своими именами — мирским и церковным отдельно (а не совмещая их на одной монете), что представляется абсурдом с любой точки зрения.
Возражение второе основывается на сравнительном анализе изображений личных княжеских знаков, нанесенных на монеты с именами Петроса/Петора и Святополка, — между ними имеется целый ряд отличий, практически исключающих их принадлежность одному и тому же владельцу[192].
Третий аргумент — хронологический. Святополк, возведенный Болеславом на киевский престол в конце лета 1018 г. и свергнутый Ярославом уже в 1019 г., просто не имел времени для эмиссии трех типов монет (с именами Святополк, Петрос и Петор){211}.
Еще меньше оснований прилагать имя Петрос к кому-либо из остальных членов княжеской семьи. Ярослав в крещении был наречен Георгием, Мстислав — Константином. Церковные имена Судислава и Владимирова внука Брячислава неизвестны, но ни один из них в первой трети XI в. не княжил в Киеве[193].
Так, метод исключения выводит нас на фигуру последнего ближайшего родственника Владимира, который действительно мог, сидя в 1015—1016 гг. на киевском столе, чеканить монеты с именем Петрос. Необъяснимым образом историки никогда не принимали его в расчет, говоря о междоусобии Владимировичей, хотя краткое сообщение о нем в хронике византийского историка Скилицы (продублированное в компилятивном сочинении Кедрина) отмечает военно-политическую активность этого «брата Владимира» именно в 1016 г. Мы на этих страницах, наоборот, старались не упускать его из виду. Напомню, что речь идет о Сфенге — третьем и, по-видимому, младшем брате Владимира. Согласно нашему предположению, при жизни старшего брата Сфенг княжил в Тмутороканской Руси, что хорошо согласуется с известием Скилицы—Кедрина и делает понятным молчание о нем древнерусских памятников.
Существуют две основательные причины считать Сфенга наследником Бориса на киевском столе, захватившим власть в Киеве летом—осенью 1015 г. и удерживавшим ее до конца 1016 г. Во-первых, он обладал неоспоримым правом на великое княжение, так как при замещении умершего главы рода дядя имел преимущество старшинства перед племянником. А во-вторых, — и это главное, — Скилица и Кедрин свидетельствуют, что в 1016 г. византийское правительство обратилось именно к нему за военной помощью против восставших крымских провинций. Данное обстоятельство имеет силу решающего аргумента, ибо из русско-византийских договоров Игоря и Святослава явствует, что охрана «страны Корсунской» от набегов черных булгар и иных неприятелей вменялась в обязанность великому князю русскому, то есть держателю киевского княжения, который таким образом получал статус официального союзника империи в Северном Причерноморье: «А о сих, иже то приходять Чернии Болгарове, и воюють во стране Корсуньстей, и велим князю русскому да их не пущаеть пакостить стране той… Аще ли хотети начнеть наше царство [Византия] от вас вой на противящихся нам, да пишуть к великому князю вашему, и послеть к нам, елико хощеть: и оттоле увидят иные страны, какую любовь имеют Греки с Русью» (договор Игоря); «Яко николи же помышлю на страну вашю и елико есть под властью гречьскою, ни на власть [волость] Корсунскую и елико есть городов их… Да аще ин кто помыслить на страну вашю, да и аз буду противен ему и борюся с ним» (договор Святослава).
Это значит, что в 1016 г. Византия отводила Сфенгу роль суверенного «архонта Росии» и законного правопреемника предыдущих великих русских князей — субъектов двухсторонних договоров между обеими странами. Тогда уже ничто не мешает заключить, что монеты «Петроса» принадлежат Сфенгу. То обстоятельство, что он вступил на киевский стол под своим церковным именем, хотя и противоречит отмеченной выше древнерусской традиции использования князьями своего мирского имени в качестве официального, но может считаться вполне естественным для лица, проведшего большую часть жизни в «русской» Таврике, где влияние византийского христианства на повседневный обиход «варваров» было несравненно сильнее. Например, известно, что тмутороканский князь Мстислав первым из русских князей нарек своего сына уже только одним христианским именем — Евстафий. На личной печати крымского противника Сфенга — «хазарского царя», а судя по фамилии, этнического болгарина (тюрка, может быть, из черных булгар) — тоже выбито одно его христианское имя: «Георгий Цуло»{212}.
Реконструкция событий 1015—1016 гг.
Остается связать воедино данные, полученные в ходе проделанного выше анализа, чтобы восстановить хотя бы в общих чертах политическую суть событий 1015—1016 гг.
Объявив Бориса своим наследником, в обход существовавшей традиции передачи власти в порядке родового старшинства, Владимир столкнулся с тайной и явной оппозицией своих старших сыновей. Против ослушников отцовской воли были приняты самые крутые меры: Святополк был брошен в темницу, а на подавление мятежа Ярослава, который своим отказом выплачивать урочную дань Киеву фактически провозгласил полную независимость новгородского княжения, Владимир готовился послать целое войско, может быть во главе с тем же Борисом. Внезапная болезнь, уложившая Владимира в постель, заставила его отложить поход, а смерть князя, случившаяся 15 июля 1015 г., окончательно избавила Ярослава от неминуемого возмездия.
В этой обстановке и произошел раздел «наследства» Владимира между двумя его сыновьями, о котором пишет Титмар. Борис сел на киевском столе, Ярослав остался княжить в Новгороде. Раздел этот не был следствием полюбовной сделки братьев, а лишь закреплял политическую ситуацию, сложившуюся в последний год жизни Владимира, когда Ярослав вывел Новгород из подчинения киевскому князю. Не получивший своей доли Святополк «ускользнул» из тюрьмы и бежал в Польшу. Как повели себя остальные Владимировичи, можно говорить только предположительно. Глеб, должно быть, подчинился своему старшему брату Борису. Судислав, по-видимому, признал старшинство Ярослава и получил княжение в Пскове. Внук Владимира Брячислав Изяславич обособился в своем полоцком уделе. Для него путь к киевскому столу был закрыт навеки, потому что его родитель, князь Изяслав Владимирович, умер еще при жизни Владимира, так и не успев стать «отцом» (старшиною рода) для своих братьев. Дети таких преждевременно умерших князей причислялись к категории изгоев и считались по родовому счету пожизненными «внуками» (то есть собственно «юнуками», младшими), навсегда исключенными из старшинства. Они получали в наследственное владение отчину — достояние своего отца, теряя вместе с тем право продвигаться естественным путем к родовому старшинству и великому княжению{213}.
