традиции при своем возникновении. Правда, некоторые города по-прежнему были заключены в тесных городских стенах, хотя последние часто отодвигались. В Цезарее (Шершель), например, периметр крепостных укреплений, окаймлявших город и ближайшие подступы, составлял 7 км. Укрепления Цезареи датируются по всей видимости серединой I века, но только в III веке строительство крепостных стен в силу возросшей опасности широко распространилось, так же как и строительство замков (
castella), на равнине Сетифа.
Но даже города, не имевшие стен, часто украшали свои въезды монументальными воротами и триумфальными арками либо с одним пролетом, как в Дугге, Сбейтле, Хайдре, Джемиле, либо с двумя, как в Аннуне, а нередко и с тремя — одним широким посредине и двумя меньшего размера по бокам, как, например, арки Траяна в Тимгаде и Септимия Севера в Ламбезе. Значительно реже встречались арки с четырьмя пролетами, как, например, арки Марка Аврелия в Эе и арка Каракаллы в Тебессе. Строитель арки Марка Аврелия, которая представляет собой настоящие пропилеи у входа в Эю через Юго-западные ворота, сумел разрешить сложную проблему возведения купола над четырехугольным, но не квадратным в плане сооружением.
Начиная со II века исчезают колонны, украшавшие внешние углы арок, а колоннада, окружавшая центральный пролет, отделяется от основного сооружения и выносится на выдвинутый вперед пьедестал, как, например, у арки в Тимгаде. Нередко арки украшались барельефами; на арке в Триполи они дважды прославляют Марка Аврелия; на всех четырех фасадах арки Септимия Севера в Большом Лептисе барельефы повествуют о жизни и победах императора. Он изображен то стоя на квадриге вместе с сыновьями, то в облике Юпитера среди группы, в которой находятся богиня Рома, члены семьи императора и магистраты, присутствующие при заклании жертвенного быка двумя священнослужителями.
Кирка археологов раскопала много монументов и сравнительно мало жилых домов. Последние в общем не отличались ни размерами, ни роскошью. Местная аристократия обращала все свое внимание на строительство общественных зданий. Мелкие собственники и мелкие торговцы мало заботились о комфорте своего семейного очага. Богачи же отделывали с расточительной роскошью не свои городские резиденции, подчас мало чем отличавшиеся от рядовых скромных домов, а сельские виллы, служившие им местом увеселений. Но это, конечно, отнюдь не было общим правилом. Богатство мозаики в некоторых домах Карфагена, Джемилы и Волюбилиса, размеры этих зданий, наличие частных бань — все это свидетельствует о том, что их владельцы не были безразличны к домашнему уюту. Находящиеся под землей постройки Булла-Регии также служат своеобразным подтверждением стремления их владельцев к комфорту.
Но как в городе, так и в деревне искусство было мало блистательным. Архитектура представлена обычными однотипными домами, скульптура, как правило, довольно посредственными копиями, мозаика представляет скорее источниковедческий, нежели эстетический, интерес, гробницы были подражанием италийским образцам и подчас сделаны грубо и неумело. Как и римлянин, романизированный бербер отличался маловзыскательным вкусом и предпочитал все прочное, практичное, утилитарное. Однако вполне возможно, что в Шершеле импульс, данный Юбой, продолжал свое действие и после его смерти.
Привыкнув жить в величественных городах, где роскошь и комфорт воплощались в первую очередь в общественных сооружениях, являясь членами объединений, постоянно приобщавших их к общественной жизни, горожане мирились с господством Рима. По крайней мере внешне, так как в глубине души они оставались африканцами. По мере того как силы империи иссякали, внешне романизированные берберы отворачивались от нее. Только аристократия, поддерживавшаяся церковью, сохраняла ей верность. При помощи полиции африканские землевладельцы могли удерживать на положении полурабов туземный пролетариат, обрабатывавший их земли, и спокойно пользоваться своими богатствами, не опасаясь разбойничьих налетов. Эта приверженность к порядку и власти, несомненно, объясняет, хотя бы частично, готовность, с какой горожане после сокрушительного разгрома византийцев и восстания в деревне приняли арабских завоевателен, восстановивших упорядоченное правление и оседлое хозяйство и боровшихся против их общего врага — извечно непокорного кочевника — бербера.
Латынь. Рим, который не знал ни расовой ненависти, ни религиозной нетерпимости, не допускал, однако, по политическим соображениям иного языка, кроме латинского. «Римское государство, овладевшее искусством управления, — писал святой Августин, — навязывало покоренным народам не только свой гнет, но и свой язык».
Жизнь в городе заставляла многих берберов овладеть латинским языком, который применялся в суде, куриях и армии. Но значительная часть из них продолжала говорить между собой по-ливийски и даже в течение какого-то времени на пуническом языке, прибегая к латыни в официальных и деловых отношениях. В деревнях, по-видимому, большинство населения не знало языка завоевателя.
Просвещение. Просвещение способствовало распространению латыни. Муниципалитеты и богатые граждане без всякого вмешательства со стороны государства создавали школы даже в небольших городках. В подражание римлянам и грекам африканских школьников с помощью линейки учителя (litterator, primus magister) учили сначала читать, писать и считать. Затем они, если продолжали обучение, проходили курс наук под руководством грамматика, который объяснял им грамматические правила, следил за произношением, преподавал литературу, в особенности древнюю, заставляя при этом выучивать классиков наизусть, и прививал им умение писать речи на латинском языке. Вероятно, учащимся давали также представления о музыке, стихосложении, философии, математике и астрономии. Это было безрадостное учение. Святой Августин восклицает при воспоминании о первых своих уроках и полученных им побоях: «Кто из нас не содрогнулся бы от ужаса перед тем, чтобы заново начать свое детство, и не предпочел бы умереть, будь у него возможность выбора». Он с горечью вспоминает о смертельно скучных похождениях Энея и Дидоны и об отвращении, которое испытывали его товарищи к насильно вдалбливаемым стихам Гомера или Вергилия.
В семнадцать лет ученик, проявивший способности или просто обладавший средствами, мог продолжить свое образование у преподавателя в больших городах. Городские власти считали особой честью приглашать знаменитых преподавателей в свои школы, которые мы не без злоупотребления называем университетами. В Нумидии большой известностью пользовались школы Цирты и Тевесты. В конце IV века святой Августин продолжал в Мадавре занятия, начатые им в Тагасте. Гадрумет, Эя, Большой Лептис привлекали к себе учащихся из Проконсульской провинции и Триполитании. Однако интеллектуальной столицей, как и политической, по-прежнему оставался Карфаген. Производить впечатление человека образованного здесь считалось признаком хорошего тона. Апулей заявил карфагенянам, рукоплескавшим ему в театре, что в их городе «каждый житель — человек высокообразованный, все науки нашли себе место; дети изучают их, молодежь украшена ими, старики обучают им. О Карфаген, досточтимый наставник нашей провинции, небесная муза Африки, Карфаген, Камена [33] облаченного в тогу народа».
Риторику и поэзию изучали во всех городах. В Африке, этой «кормушке адвокатов», как называл ее Ювенал, оратора возводили
