Казачка оправдала себя не только сотканными коврами, созданным ею уютом степного казачьего быта, но, выросшая в казачьем военном стане, сама в нем дисциплинированная и строго одна блюла себя.
— Не замай!.. Не лезь, пока не спрашивают. А то знаешь!!
Сильная, сноровистая, годная на всякую работу она стала вровень с казаком. Уйдет казак в морской или степной поиск — казачка останется в его курене, за всем присмотрит, все соблюдет, а, если нападет в ту пору татарин на казачью станицу, возьмет и она рушницу или лук и стрелы и пойдет с оставшимися казаками оборонять и ни в чем не уступит казакам. Своего не отдаст дурно.
Из поколения в поколение она воспитывала своих детей, как казаков, внушила им веру в Бога и любовь к родному краю. Века прошли — не изменилась казачка, не забыла заветов отцовских и материнских. Граф Л. Н. Толстой в бесподобной своей повести «Казаки», описывающей жизнь Терских, Гребенских казаков в пору завоевания Кавказа дает прелестный облик Марьянки. В романе М. А. Шолохова «Тихий Дон» перед нами казачки уже теперешних, жестких и смутных времен, и какая прелесть они все, каждая в своем роде!.. Да разве это не казачки в советском аду вырастили настоящих казаков, любящих свое войско, верующих в Бога, неустрашимых и твердых. В тяжком изгнании, в соблазне европейских городов казачка соблюла казака эмигранта, любящего Родину — Тихий Дон, вольную Кубань, бурный Терек, сибирские просторы, равнины Уральских и Оренбургских степей, пустыни и горы Семиречья.
Когда появились в городках первые «прирожоные» дети — что радости было!.. «Нашего полку прибыло!» В Верхне-Курмоярской станице до последнего времени сохранилось предание о второй, после пленниц женщине в станице. Это была некая «Чебачиха». Первого младенца ее нянчили всею станицей, а на первый зубок у него смотрели все с особенным восторгом и умилением. А, как гордилась им сама Чебачиха!.. Ну, еще бы! Молодой казак растет! Первый, не пришлый, какой то пришлый будет — Бог его знает, а это уже самый настоящий казак!..
И нужно было воспитать его и обучить казачьей науке. Тогда была эта наука — да и не простая. Меткость глаза, уменье стрелять из лука и из рушницы, уменье ездить и рубиться с татарином. Кажется просто: стрельба на несколько десятков шагов, да промахнуться нельзя. И тактика у казаков была своя. Заманить неприятеля в «вентерь» хитрою лавой, потом сразу обрушиться на него с флангов, закружить и уничтожить его. Теперь эта тактика, известная с римских времен, применяется в Германской Армии и носит ученое название «Канн», по имени того места, где она впервые была применена римлянами в войне с карфагенянами. Тогдашние казаки о «Каннах», конечно, никогда не слыхали, а сами, своим казачьим умом, выработали этот прием, и молодежь должна была его знать и понимать.
До пятнадцати лет казачье дитя росло, как Бог укажет. Играли на улице в «айданчики», — бараньи или телячьи кости, поставленные городками, в которые кидали свинчаткой, разбивая городки. Здесь незаметно, за игрою — развивалась рука и приобреталась меткость глаза. Зимними вечерами смотрел мальчик-казачонок, как в избе, под зажженной свечою, играли старшие в шахматы — очень была в ходу в ту пору у казаков эта игра, привезенная из турецких и персидских стран, или слушали дети рассказы старших о набегах и поисках, о турках и татарах и знали казачьи дети, что татарин здесь близко, что каждый час может он прискакать на быстрых конях и напасть на городок.
Летом скакали дети на непоседланных конях в табун, отводили отцовских коней и ночью сидели у костра, стерегли коней от волка и от лихого человека. С пятнадцати лет мальчик становился уже казаком и принимал участие во всех казачьих военных играх — маневрах, в ту пору называвшихся «шермициями».
Бывали те игры обычно на масляной неделе, когда морозы станут помягче, дни станут длиннее, а о походах и поисках еще рано думать: — реки покрыты льдом.
К городку к этому времени съезжались на конях казаки из окрестных станиц — каждая станица приезжала со своим знаменем. Начинались военные игры с упражнений в джигитовке и рубке. Стреляли в глиняные бутылки, поставленные в поле из луков и рушниц. Потом происходили любимые в ту пору кулачные бои, где станица шла на станицу стеною, где начинали бой мальчишки, а потом разыгрывались и взрослые, силачи зазывали силачей, и вот пошла стена на стену, поощряемая криками зрителей, и началась драка, часто доходившая до смертоубийства. Тут была жестокая сеча, но она приучала казака к бесстрашию и в настоящем рукопашном бою.
В четверг на масляной станичные атаманы собирали «сбор» и объявлялся приказ: «На гуляньи быть без бесчинств».
Станицы разбивались на несколько «ватаг». Каждая ватага выбирала своего ватажного атамана, двух судей и писаря. Ватаги ездили по станице верхом или ходили пешком и возили знамена. При встрече одной ватаги с другой они салютовали, потом разъезжались и кидались одна на другую в примерный бой в дротики.
Тем временем в степи за станицей строилась крепость из снега с Кремлем, и на ней водружалось знамя. Одна часть молодежи станичной занимала гарнизон этой крепости — другая должна была атаковать крепость и сорвать с Кремля знамя. Атаковали на конях большею частью без седел. В ряды молодежи порою становились и старые казаки — для примера.
Вся станица собиралась на степи и пестрою толпою располагалась вокруг крепости. Все принарядились, все празднично настроены, все немного под влиянием винных паров. И крепкого меда и пива и полпива и пенного «арьяна» выпили немало. Защитники и атакующие возбуждены и готовы на смертный бой.
Раздался сигнал, двинулась стройная казачья лава в атаку. Свищут плети, посылая коней, и вот уже скачут через ров, карабкаются по скользкому скату крепостной ограды. В толпе не выдерживают, кричат, поощряют своих, соболезнуют упавшим.
— Ой, батюшки светы родимые, глянь, да что это, никак наш Пашка Кривянсков упал с коня!.. Ить это его конь бежит.
— Расшибся никак.
— Ничего. Вскочил. На ногах стоит. Бежит!.. Доспевает!..
— Он и пеший в раз потрафит.
— Так его!.. Так его!.. Дай ему раза!.. Да покрепче.
— Не по ладному бьет. Штрахвовать надо-ть таких. Это ему не татарин.
— Егорка на пегом у самого знами свалился.
— Тоже ить не пущают. Не отдают свого дурно.
— Котору атаку отбили, а все идут.
— К чему судьи присудят.
— Не взяли крепости.
— Вот те на!.. Не взяли! Как же оно то будет?..
— Ить казачья крепость-то оказалась, как ее возьмешь?..
Кончился бой. Идет сговор между старыми казаками «с носа по алтыну» — в кабак водку пить.
Жены недовольны. В открытые окна кабака гремит по всей станице слышная песня казачья. Услышит в той песне казачка голос мужа, накинет платок и спешит выручать мужа из пьяной гульбы. И, если выручит — плати штраф — выставляй честной компании водку на два алтына.
В воскресенье, на масляной — отбой. На станичном майдане в круг поставлены столы и скамьи, навалена закуска — баранина, тарань, осетровые балыки, икра, соленые арбузы, хлебы, чего только нет! Стоят жбаны и сулеи с вином и пивом, с медами и винами заморскими, из набегов привезенными. Ватаги собираются к столам со своими атаманами и знаменами. Женщины и дети стоят поодаль: — не место женщине на казачьей беседе.
Собрались, устроились за столами. Станичный атаман встает и снимает шапку. Встают все казаки и обнажают головы. Седые, лысые, черноволосые головы с примасленными волосами блестят на зимнем низком солнце.
Разобрали чары. Примолк круг станичный. Атаман возглашает:
— Про здравие Царя и Великого Князя Московского!
Молча пьют. Хотя и теснит порою Москва, и обижает вольных людей, называет их «татями» — не помнят той обиды казаки, знают, за кого по степи стоят, где государское дело вершат.
— Про здравие Войскового Атамана!..
— В час добрый!..
Выше поднимает чару атаман.
— Про здравие всего Великого Войска Донского!.. Радостно зашумел круг.
— Про здравие честной станицы!.. Садись, атаманы молодцы.
Ушло за снежную степь зимнее солнце. Близок конец «прощеного» дня. Темнеет на площади. Глуше пьяное бормотание толпы. Негромко и будто печально ударил у станичной часовни колокол: — зовет к покаянию.
Все встают, поворачиваются лицом к востоку, где в синеющей ночной дымке таинственным фонарем загорается вечерная звезда. Все крестятся и по одному один за другим подходят к атаману, друг к другу, протягивают руки, целуются.
— Прости, атаман, Христа ради, в чем согрешил.
— Бог простит.
— Прости, дед Алпатыч.
— Прости, брат Корней.
Попрощались, притихли. Хмель вылетел из буйных голов. Раздается команда:
— Знамена к относу!..
Хрустят по снегу сапоги. В темноту станичных проулков между заиндевелых плетней казачьих базов уходят знамена.
