Таким образом нельзя избежать вывода, что письма эти были написаны или одним человеком, или же по инициативе нескольких людей до того, как убийство было совершено. Судя по состоянию тела Андрюши, Мищук решил, что была сделана попытка симулировать ритуальное убийство.
Теперь, как и в нескольких других случаях в будущем, мы должны опередить суд над Менделем Бейлисом - суд, состоявшийся только два с половиной года спустя.
Администрация также как и прокуратура (надо рассматривать эти два учреждения, как ветви одной и той же конспирации) утверждали, что никакой симуляции не было, а что произошло настоящее ритуальное убийство. Защита же, по тактическим соображениям, которые будут объяснены позже, избегала указывать, что была сделана попытка симуляции ритуального убийства. Защита, так же как и администрация, по известным только им самим причинам, не стали обсуждать, в (24) этой начальной стадии, эти странные письма. Однако, позже на суде, они снова привлекли к себе внимание, и о них зашла речь.
В докладе Мищука (доклад этот он отказался уничтожить) заявлялось, что убийство было совершено бандой грабителей, что местом преступления служила квартира Веры Чеберяк, а побуждающей причиной к нему была возможная провокация погромов, с сопровождающими их грабежами.
Нам так и не удалось установить ни по одному из просмотренных нами документов, на чем собственно он основывал свою гипотезу, утверждая, что местом преступления была квартира Чеберяк. Мищука убрали со сцены с большой поспешностью, поэтому не приходится удивляться, что этих подробностей доклада в архивах найти не удалось.
Мищук, в целом, основывал свою гипотезу на репутации Чеберяк и посещавших ее квартиру мужчин, а в частности на пропитанном кровью (со следами спермы на нем) куске наволоки, найденном в кармане тужурки убитого мальчика.
Долгие и ожесточенные прения происходили на суде из-за этого куска наволоки. Два свидетеля защиты заявили, что вскоре после убийства ими было замечено, что наволоки на одной из четырех подушек в общей комнате Чеберяк недостает; они также заявили, что узор на найденном куске в точности совпадает с узором на остальных наволоках.
Обвинители, конечно, отрицали этот факт; иностранные же журналисты, а также русские корреспонденты, не принадлежавшие к антисемитской группе, были единодушно на стороне защиты.
Можно сделать логический вывод, без боязни ошибиться, что Мищук в своем "преследовании" Веры Чеберяк, после обыска в ее квартире, был того же мнения, что и защита.
6.
В середине апреля, когда еще месяца не прошло со дня убийства, крики поднятые в Киеве о ритуальном убийстве были монополизированы крайне правой печатью. Вся страна была (25) наводнена злобными, ядовитыми статьями, связывающими пагубный либерализм с малейшим намеком на смягчение еврейского бесправия.
Одна газета писала;
"Сохрани Бог Россию от еврейского равноправия еще больше чем от огня, меча и вражеского нашествия; наши слезливые либералы не видят, что это за порода людей; сущность еврейского вопроса содержится не в их религии, хотя эта религия и остается вечно враждебной христианству; в евреях надо видеть их опасные антропологические и социальные черты; это преступная порода - она приносит с собой разрушение во всякое здоровое общество".*
В конце апреля правые депутаты интерпеллировали в Думе: "Знают ли министр юстиции и министр внутренних дел, что в России существует еврейская преступная секта, употребляющая христианскую кровь для своих религиозных обрядов? И также, что члены этой секты замучили на смерть мальчика Андрея Ющинского в марте 1911 г.? Если министрам известен этот факт, какие меры были ими приняты для уничтожения этой секты и для поимки убийц мальчика** и отдачи их под суд?"
Мы обращаем внимание читателя на осторожное выражение "еврейская преступная секта" - таков был официальный подход; неофициально же всегда подразумевался весь еврейский народ в целом, а также еврейская религия.
Все протесты евреев, что им о такой секте ничего не известно, принимались даже в официальных кругах, как доказательство сообщничества всех евреев с "сектой".
Однако время проходило, и ни один еврей еще не был арестован или даже допрошен в связи с этим убийством; было только дело Ющинского, а никакого дела Бейлиса еще не было. Месяцы прошли пока к этому делу притянули Менделя Бейлиса.
Недовольные расстройством своих планов, крайне правые элементы бросались на правительство, на полицию, и конечно, на евреев; злость их была тем более велика, что Дума, в целом, Да и народная масса не реагировали положительно на их вопли.
В результате интерпелляции в Думе, возмущенные либералы и левые депутаты и даже некоторые консерваторы заявили протест против позора, навлеченного на Россию. Они заявили, (26) что это единственная, современная страна, имеющая народных представителей в парламенте, дающая себя вовлечь в такое постыдное мракобесие и подстрекательство к убийству.
В ответ на это правый депутат заорал: "В тот день, когда вы, либералы, убедите русский народ, что еврея нельзя отдать под суд за убийство христианского ребенка, ваших евреев не спасут ни судьи, ни полиция, ни губернаторы, ни министры, потому что в этот день начнутся погромы, и всех их перебьют до последнего и наконец-то покончат с ними".
Джордж Кеннан (дядя бывшего американского посла в Советском Союзе) описывает сцену, произошедшую в Думе, а также общее настроение страны:
"Под улюлюканье, доносившееся с правой скамьи, тех, кто называл себя "истинно-русскими", кавказский депутат, социал-демократ Гегечкори обозвал их "бандой грабителей и убийц".
Интерпелляцию в конце концов провалили 108-ью голосами против 93-х. Благодаря сильному влиянию либеральной печати, народ оставался здравомыслящим и спокойным, несмотря на подстрекательства к насилию в "Земщине" и в "Русском Знамени", в Петербурге, в "Двуглавом Орле" в Киеве, а также в бесчисленных прокламациях, воззваниях, разжигательных листовках, распространявшихся правыми депутатами и антисемитскими организациями.
7.
Студент Голубев решил выступить с карательными мерами против евреев, не дожидаясь, чтобы какой-нибудь еврей был фактически обвинен в убийстве Ющинского.
17-го апреля он обратился к киевскому губернатору с прошением, предлагая тому выселить из Киева три тысячи евреев, имена которых будут указаны его организацией. Губернатор отказал. В то же самое время, Голубев зондировал почву - каковы шансы для погрома? Будет ли администрация все еще противиться или же она вернется к своей старой позиции попустительства или даже содействия погромам.
(27) Обе администрации, и киевская и петербургская, стали чувствовать, что Голубев слишком торопится; идеи у него замечательные, энергия его достойна всякой похвалы, но ему не хватает чувства своевременности. Он иногда мешал и ставил людей в неловкое положение; он почти ежедневно обивал пороги, как у судебного следователя, так и в прокуратуре. Для заговора он был совершенно необходимым человеком, но надо было обуздать его юный пыл.
В начале мая министр юстиции Щегловитов послал директора одного из департаментов министерства, Лядова, в Киев с поручением вникнуть в дело и прибрать Голубева к рукам.
К этому времени в личном составе конспирации произошла огромная перемена; самая "Высшая Власть"* была теперь заинтересована в ней.
Мы об этом знаем, так как известно, что еще 18-го апреля Щегловитов собственноручно подал императору рапорт об убийстве Ющинского. Из последующего затем развития событий мы знаем, что царь проявил к этому делу определенный интерес; теперь необходимо было согласовать планы правительства и местной администрации.
Следующий интересный разговор произошел в Киеве между Лядовым, присланным из министерства юстиции, и девятнадцатилетним Голубевым:**
Лядов: Я сомневаюсь, чтобы погром теперь послужил вашим интересам.
Голубев: Почему?
Лядов : Потому что генерал-губернатор мне сказал об ожидаемом приезде в Киев царя ко дню освящения памятника Александра II-го; если кто-либо из ваших сотрудников начнет погром, вам не видать этих празднеств как своих ушей; а я полагаю, что и вы и ваша организация должны были бы очень оценить такую возможность встречи с царем.
Голубев: Я об этом не подумал; я вам обещаю - погромов не будет.
Уладив этот вопрос, Лядов перешел к делу Ющинского; тут Голубев заговорил об упрямстве Мищука; мало того что этот невозможный человек отказывался следовать данным ему (28) инструкциям, он еще позволял себе во всеуслышанье выражать свои превратные мысли об обвинении в ритуальном убийстве, осмеивая это обвинение как глупейшее суеверие! - Его необходимо убрать! - С этим Лядов согласился.
Но мало было снять Мищука с этого дела и перевести его в другой город, чтобы он не мешал; надо было его так проучить, чтобы все полицейское управление раз навсегда поняло в чем тут дело.
