Однако все это – не более, чем байка. Если заглянуть в источники, нетрудно выяснить: дата и обстоятельства строительства домика известны нам из одного-единственного старинного документа. Там сообщено, что 24 мая «на острову, который ныне именуется Санктпетербургской, царское величество повелел рубить лес и изволил обложить дворец», а 26 мая «дворца строение работою окончилось».
Только вот беда: этот документ – не что иное, как знакомая уже читателю рукопись Петра Никифоровича Крекшина «О зачатии и здании царствующего града Санктпетербурга». Текст, на который вряд ли стоит опираться серьезному историку. А других свидетельств, что дом строился в майские дни при участии солдат, не существует в природе.
Повторю еще раз: даты и обстоятельства строительства домика – чистейшая фантазия, не имеющая под собой оснований. А потому соответствующие утверждения энциклопедий, учебников и популярных статей давно пора вывести за скобки. Или сделать хотя бы не столь категоричными.
Попробуем теперь подойти к теме с другой стороны: а нельзя ли другими путям узнать, кто и когда строил домик? Пишет же Вольт Суслов о том, что срубили его «точно так, как ставили в своих деревнях» – и ведь не с потолка же взял он это утверждение! Не с потолка. В советские годы исследователи и краеведы были уверены, что домик построен в традициях русского деревянного зодчества. Многим ленинградцам был знаком путеводитель по домику, написанный Лидией Константиновной Зязевой, и так сказано определенно: домик являет собой традиционный для Руси тип избы, а прообразы его можно найти в старинных постройках Костромской губернии.
Вот вам и конкретика: солдаты-костромичи, построившие «Первоначальный Домик» для своего государя.
Правда, эту конкретику придется опровергнуть. Еще в те советские годы некоторые специалисты удивлялись: отчего же в исконно русском доме такие широкие окна, нашему деревянному зодчеству вовсе не привычные? Выход из тупика нашли тогда изящный: сослались на позднейшие ремонты и реконструкции, изменившие облик дома.
Что ж, облик и впрямь был изменен основательно, это мы знаем. Петр мог бы и не признать свое первоначальное жилище. Только причина странностей оказалась вовсе не в смелых переделках.
На спусковой крючок нажала исследователь Наталия Четверикова: это она в 1990-е годы проанализировала отличительные черты домика и пришла к выводу: он построен в традициях скандинавской архитектуры. Во-первых, срублен домик «в шестиугольник»: выпуск торцов по углам сруба обработан в форме шестигранника, что часто встречалось в Швеции и Норвегии, но менее типично для России. Кроме того, планировка Домика – две разновеликие комнаты, соединенные сенями и разделенные по вертикали стеной – опять же типична для Швеции и Норвегии. Наконец, третье: широкие окна Домика привычны для тех же двух стран.
Такая вот сенсационная версия. И настолько основательная, что за прошедшие годы так и не нашлось веских доводов в ее опровержение. Более того: ведущие специалисты в области деревянной архитектуры признали практически в один голос, что домик не строили ни Петр, ни русские солдаты.
Его строили шведские плотники.
За первой сенсацией следует вторая: а при каких обстоятельствах такое случилось? Версия навскидку – о том, что домик строили для царя пленные шведы – легко дополняется еще парой других. А вдруг домиком Петра стала перенесенная из другого места готовая постройка? Какая-нибудь хижина из Ниеншанца или Ниена? И третий вариант, наконец: а что, если домик еще до основания Петербурга стоял на этом месте, а Петр просто использовал его для своей штаб-квартиры?
Три версии, каждая из которых имеет свои за и против.
Шведские пленные в большом количестве появились на невских берегах после Полтавской баталии 1709 года. А дотоле их пребывание в северной столице документами не зафиксировано. Что же до гарнизона Ниеншанца вместе с членами семей и всякими другими обитателями крепости и города Ниена (казалось бы, можно представить их в качестве строителей домика) – то они были еще 8 мая, до основания крепости на Заячьем острове, отправлены восвояси в Выборг. Какие же тогда пленные шведы могли строить домик?
Готовая постройка? Но мы уже знаем: домик построен по шведским канонам, тогда как типичные для приневских земель дома имели иной облик, для них характерны другая рубка и квадратные окна. К тому же данные обследования сруба домика, найденные Наталией Четвериковой в архивах Русского музея, гласят со всей очевидностью: для строительства был использован свежеповаленный и недостаточно просушенный лес. Это означало грубое нарушение технологии строительства и привело к появлению широких и глубоких разрывов в здоровых бревнах сруба. Такое могло произойти именно в том случае, если домик строили в спешке для нового хозяина приневских земель.
Против версии о переносе готовой постройки выступает и знакомый нам Петр Никифорович Крекшин. В его рукописи сообщается, что «Генерал светлейший князь Александр Данилов сын Меншиков предлагал его царскому величеству в Канецких слободах от пожару многие дома в остатке, строены по архитектуре из леса брусоваго, не соизволит ли перевесть и построить дворец. Царское величество изволил говорить: „Для того и велю на сем месте рубить лес, и из того леса строить дворец впредь для знания, в какой пустоте оный остров был…“»
Невелика цена свидетельству Крекшина, конечно, но сам по себе факт примечателен: а зачем бы Петру Никифоровичу столь однозначно опровергать перенос домика? Не иначе как такой вариант имел хождение в городе, обсуждался, считался вполне вероятным…
Отмечу, что по мнению уже упомянутого в предыдущей главе Владимира Степановича Рахманова бревна сруба Домика были еще в петровские времена пронумерованы, что скорее всего говорит об одном: его перевозили. Более того: анализ этих пометок позволил Рахманову высказать предположение, что домику к 1703 году стукнуло уже минимум двадцать лет.
Озвучим теперь третью версию происхождения домика Петра. Она проста и лаконична: домик стоял на этом месте и до основания Петербурга. Это предположение выдвинули независимо друг от друга два видных знатока петербургской старины: искусствовед Сергей Борисович Горбатенко и археолог Петр Егорович Сорокин. Изучая шведские планы приневских земель 1680 года, они заметили, что именно в этих местах существовало несколько жилых дворов, и в их числе двор шведского крестьянина (или рыбака) Марти Лейя. Сергей Борисович даже совместил старинный план с планами Петербурга, и оказалось, что расхождение на местности между домиком Петра и домом Лейя составляет около 50–70 метров. С учетом несомненной приблизительности шведского плана это позволило исследователю «идентифицировать обе постройки как находящиеся на одном месте».
Горбатенко отметил попутно еще один факт: сохранившиеся в домике цветочные росписи близки шведской народной декоративной живописи. Важно также, что семейство Лейя вело происхождение от «старого кормчего» Олафа Томессонна Лейя, переселившегося сюда из Бьёрке (Приморск) в 1609 году. Так что вполне возможно, что дом Лейя был построен в соответствии с шведскими традициями.
Что же касается спешки в строительстве… А кто сказал, что в спешке и с нарушениями правил рубили дом именно в 1703 году? Может быть, технологию нарушили раньше, при Лейя? Или старый дом шведа подвергли некоторой переделке для того, чтобы туда мог вселиться царь? А может, речь в исследовании вообще идет о новых бревнах, дополнивших собою домик после наводнения 1777 года? Уж там-то спешка наверняка имела место: не могли же оставить одну из святынь Петербурга в полуразваленном виде надолго…
Любопытно, что в старой литературе встречаются свидетельства в пользу версии номер три. Хотя основной была версия о постройке дома в мае 1703 года, некоторые мемуаристы и летописцы писали иначе. Франсиско Миранда, знаменитый борец за независимость Венесуэлы, посетивший Россию и Петербург в 1786–1787 годах, отметил в дневнике: «Посетили домик Петра I, его первое жилище здесь. Дом деревянный, и, как мне сказали, до императора в нем обитали рыбаки. Вокруг стоят столбы с низким перекрытием, так что сам дом оказывается внутри и тем самым защищен от дождя и ветра».
Отмечу: «Как мне сказали». Значит, слухи об этом впрямь ходили по столице.
Примерно то же пишет академик петербургской Академии наук Якоб Штелин в собранных им в екатерининское время «Подлинных анекдотах о Петре Великом»: «Он не нашел на сем месте ничего, кроме одной деревянной рыбачьей хижины на Петербургской стороне, в которой сперва и жил, и которая поныне еще для памяти сохранена и стоит под кровлею утвержденною на каменных столбах». Насколько академик был уверен именно в таком происхождении домика, можно судить по другим его строкам, где он описывает мемориальные вещи Петра в столице и сообщает: «напротив сего места… стояла бедная рыбачья хижина, из которой Петр Великий в 1703 году в несколько дней построил малый деревянный домик о двух покоях с сенями и кухнею».
