Так завершилась «одиссея» Филарета. Царь, встречая отца, отвесил ему земной поклон. «Его же благочестивый царь Михаил срет далече от царствующего града яко пять поприщ и с коня ссед, пешима ногама сему предходя и честь достойную сему принося, и главу яко отцу и учителю к ногам сего покланяет; тако же и сей земли касается, и сына яко царя в лепоту почитает; и оба лежаста на земли, ото очию яко реки радостные слезы пролияша»[50]. 22 июня в Золотой палате в Кремле Михаил торжественно «умолил» отца принять патриаршество, одновременно вручив власть управлять государством. По поводу возвращения царского родителя была сочинена песня, которую опубликовавший ее Ф. Буслаев считал «безыскусственным» сочинением, составлявшимся «под влиянием простодушной летописи»[51].
И уже не «воровской» патриарх, а законный, венчанный 24 июня Константинопольским патриархом Феофаном, Филарет сразу стал более чем главой церкви. Он стал официально именоваться великим государем — формально соправителем своего сына. На деле же — сосредоточил все в своих руках. Теперь, на 64-м году жизни, что по меркам XVII в. означало глубокую старость, Филарет наконец получил власть. Он был хвор телесно, но дух его закалился в испытаниях. У него был свой план государственной политики. Этот план преследовал определенные цели: свести счеты с Сигизмундом.
Но вначале необходимо было привести в порядок государственные дела. Избрание православного царя Михаила Федоровича явилось апогеем единения сословий во времена Смуты, которое продлилось, однако, недолго. Неспособный по молодости лет к самостоятельному правлению, царь шесть лет находился под влиянием «сильных людей» из своего окружения. Прежде всего это были его двоюродные братья по матери Борис и Михайло Михайловичи Салтыковы. Вместе с матерью Михаила Федоровича, «великой старицей» Марфой Ивановной, они царствовали во дворце. Кроме того, к власти пришли люди из романовского клана: дядя царя Иван Никитич, двоюродный брат — И. Б. Черкасский, родственник последнего Ф. И. Шереметев, Б. М. Лыков. Не последнюю роль играли в Думе и люди вроде Д. М. Пожарского, Д. М. Черкасского и других, выдвинувшихся в то тревожное время благодаря своей службе, главным образом военной.
Смута, во время которой неоднократно происходили с разных сторон пожалования, основательно запутала самый жгучий вопрос эпохи — земельный. Государственная власть, не признавая земельные «дачи» самозванцев и Владислава, тем не менее не вполне контролировала распределение земельного фонда. Сложилась благоприятная обстановка для разного рода махинаций со стороны «сильных людей» — московских чинов, имевших многочисленные связи в столице, да и просто более богатых. Мелкое и среднее землевладение наиболее пострадало за предшествующие десятилетия; многие помещики были вынуждены утаивать свои запустевшие поместья и вотчины, требуя взамен новых, тем более что документы на землю часто были утрачены. Определенные шаги правительством предпринимались. Но, пока шла война, ни один из запутанных вопросов, доставшихся в наследство от Смуты, серьезно не начал изживаться. И это обостряло уже давно искавшую себе выхода обиду городового дворянства на московскую знать, которая пользовалась в корыстных целях своей «силой».
Обострился и крестьянский вопрос. Плачевным было состояние финансов. Старая система обложения — «сошное письмо» — перестала давать желаемые результаты и нуждалась в пересмотре. Кроме того, у тяглецов из среды городского «черного» люда назревало раздражение против «беломестцев», не плативших вместе с посадом тягла. Многие посадские «перебегали» на дворы, принадлежавшие «сильным людям», и скрывались там, не разделяя финансовые тяготы своего «мира». Да и многие другие, не менее запутанные вопросы сразу встали перед Филаретом.
В тот момент в Москве вновь появился Исаак Масса, который когда-то любовался наезднической ловкостью юного Федора Никитича. До приезда Филарета в приказных верхах проявилось враждебное отношение к голландцу, поэтому тогдашнему окружению Михаила в его донесениях дается весьма нелестная характеристика: «В это время почти все чины великой канцелярии были преданы англичанам и чрезвычайно корыстолюбивы… Всем было известно, что его ц. в. не только терпел хладнокровно, что делалось в разных областях государства, но смотрел сквозь пальцы и на действия придворных и прочих служителей с великой кротостью… до возвращения родителя своего, которому он намерен был вверить управление целым государством как мужу, который один был в состоянии поддержать достоинство великокняжеское»[52].
И. Массу нельзя, конечно, считать лицом беспристрастным, а его взгляд — полностью «сторонним». Безуспешно пытаясь до этого конкурировать с англичанами в русской торговле, голландцы вообще возлагали большие надежды на приезд Филарета и возможное в связи с этим изменение курса в государственных делах.
Эти ожидания оправдались. 22 июля, то есть сразу по приезде, Филарет в своей келье созвал «совещание» с царем и боярами. В результате голландцы были допущены к персидской торговле. Оценка же того положения в верхах, которое царило до лета 1619 г., была навеяна И. Массе, очевидно, И. Н. Романовым, покровительствовавшим голландцам. «Для меня всего лучше было обождать перемен, которых одни ожидали с надеждою, а другие опасались и которые действительно произошли с возвращением родителя царского и прочих государственных мужей, которые содержались 8 лет в плену у поляков». При том, что во всех приказах были «переменены штаты и сменены служащие» и «все сделано по приказанию самого родителя царского, но все заранее уже было назначено и определено»[53].
Действительно, Филарет начал с «перемен». И о 1620-х годах даже пишут иногда как о времени «реформ Филарета». Однако вряд ли можно называть действия, предпринятые им для спасения государства, реформами. Филарет делал шаги под давлением обстоятельств и поэтому не выработал, да и не мог выработать, какого-то нового курса, отличного от предыдущего. Хотя его действия были более последовательными и продуманными, можно согласиться с Е. М. Сташевским, писавшим, что «Филарет не реформатор, но он очень энергичный организатор и систематик», а отличительные черты его правительственной политики — это «умелое приспособление и система»[54]. Вообще его идеал, как и всякого человека той эпохи, лежал в прошлом, в данном случае — во времени до «всеобщего разорения». Филарет хотел, очевидно, не преобразовать жизнь Русского государства, а лишь повернуть ее в «нормальное» русло, навести порядок, погасить всеобщее раздражение и, удовлетворив по возможности требования основной служилой массы, укрепить поместную армию, готовясь к дальнейшей борьбе с Сигизмундом.
Однако по принадлежности к романовскому клану, пришедшему к власти в результате Смуты, он был кровными узами связан с теми самыми «сильными людьми», которые нажились в последние годы. Возможно, чувствуя это, он с самого начала провозгласил борьбу с «сильниками». Соборный приговор, составленный не позднее 3 июля 1619 г., то есть вскоре после венчания Филарета на патриаршество, выдвигает как первоочередные три задачи. Во-первых, проведение нового описания земель с целью ввести единообразие и справедливость при распределении податей и устранить такое положение, когда «емлют с ыных по писцовым книгам, а с ыных по дозорным книгам, а иным тяжело, а иным лехко». Решено было послать «во все городы» писцов либо дозорщиков, «дав им полные наказы, чтоб они писали и дозирали все городы вправду, без посулов». Во-вторых, был провозглашен сыск посадских и уездных людей, заложившихся «за бояр и за всяких людей», в том числе за монастыри и митрополитов. И кроме того, поскольку «многие люди бьют челом на бояр и всяких людей в насилстве и обидах, чтоб их пожаловать, велети от сильных людей оборонить», было указано «на силных людей во всяких обидах… сыскивать и указ по сыску делати бояром своим князю Ивану Борисовичу Черкасскому да князю Данилу Ивановичю Мезетцкому с товарыщи»[55].
Нетрудно заметить, что красной нитью в этом приговоре проходит стремление объявить об окончании «насильств» и несправедливостей. Верховная власть выступала гарантом справедливости и порядка, защитницей слабых и сирых от сильных. При этом ставка делалась на моральную поддержку таких начинаний «землею». «А из городов изо всех для ведомости и для устроенья указали есмя взять к Москве, выбрав изо всякого города: из духовных людей по человеку, да из дворян и из детей боярских по два человека добрых и разумных, да по два человека посадцких людей, которые бы умели розказать обиды, и насилства, и разоренья, и чем Московскому государству полнитца, и ратных людей пожаловать, и устроить бы Московское государство, чтоб пришли все в достоинство»[56].
