4
Мухтар привязывался к Глазычеву все крепче.
Дело не в том, что собака слушалась своего проводника, - это сравнительно нехитрая штука. Отношения их были гораздо серьезнее. Мухтар знал, в каком настроении находится Глазычев. Знал он это по тем невидимым человеку признакам, о которых не догадывался и сам проводник. Сюда входили не только голос или выражение лица Глазычева, но и его обыденные, житейские движения: то, как он вынимал из кармана папиросы, гребенку, носовой платок, как вытирал пот со лба, как садился и вставал.
Если Глазычев чувствовал утомление, то немедленно утомлялся и Мухтар. Язык его тотчас же вываливался на сторону, шумно дыша, он поглядывал на проводника, тактично давая ему понять, что устал, собственно, не Глазычев, а лично он, Мухтар, и совершенно нет ничего страшного в том, что они сейчас немножко отдохнут. Когда же работа требовала от них обоих непрерывных и долгих усилий, Мухтар никогда не позволял себе первым показать, что силы его на исходе. Он готов был, как и Глазычев, десять раз начинать поиски сначала, чувствуя себя виноватым и глубоко несчастным, если они не увенчивались удачей.
Неутомимость его удивляла даже крепкого на ходьбу Глазычева.
- А ты, брат, железный, - говорил ему иногда проводник.
Хвостом, глазами, ушами, всем своим телом Мухтар отвечал:
- Ничего не поделаешь - служба!
Хвост у Мухтара вообще был необыкновенно выразительный; такие простые чувства, как умиление, радость, злость в счет не идут. С хвостом Мухтара дело обстояло сложнее. Бывало, что Глазычев, идя за своей собакой, начинал вдруг придирчиво посматривать на ее хвост. Казалось бы, все было в порядке, все шло нормально: Мухтар старательно бежит по следу, рыская носом над самой землей. Но проводнику постепенно становился подозрителен Мухтаров хвост. Что-то в нем было лживое и унылое. Глазычев командовал:
- Рядом, Мухтар!
Собака тотчас же подбегала к нему.
Проводник строго спрашивал ее:
- Ты зачем халтуришь? Думаешь, я не вижу? А ну, не липачить, Мухтар! След!
И, нервно покрутившись на том месте, откуда позвал его проводник, Мухтар сперва возвращался немного назад, а затем сворачивал со своего прежнего пути и шел в другом направлении.
Что поделаешь, он действительно слегка схалтурил. Задумался при исполнении служебных обязанностей. Собакам ведь тоже есть о чем подумать...
По-прежнему худо складывались у Мухтара отношения с начальством. Никого он не хотел признавать, кроме Глазычева, да еще, пожалуй, поварихи собачьей кухни Антоновны.
Никакой фамильярности он не позволял и ей, но заносить в его клетку кастрюлю с едой и ставить ее на пол Антоновне милостиво разрешалось. Убирать же пустую кастрюлю из клетки имел право только сам Глазычев. Поэтому, когда проводник как-то дней на семь забюллетенил, Мухтар еду от Антоновны принимал, вылизывал все до дна, но кастрюли тотчас же сам прибирал за собой, снося их в дальний угол клетки. Они лежали там горкой, семь кастрюль, покуда не вернулся Глазычев: это было его, проводницкое, имущество - так считал Мухтар, - и он сдал ему все сполна, как говорится, с рук на руки.
Других работников питомника Мухтар равнодушно терпел. Он знал их в лицо и по запаху, однако они были для него чужими людьми, способными в любую минуту сотворить пакость.
Некоторое исключение составлял еще ветврач Зырянов. Заходить к нему в амбулаторию вместе с Глазычевым Мухтару нравилось.
Здесь пронзительно пахло зеленым мылом, а мыться Мухтар любил. Он охотно вскакивал на длинный амбулаторный стол, под кварцевую лампу, и спокойно стоял, разрешая Зырянову осматривать лапы, шерсть, глаза, уши. Нравилось ему, как старик беседует с Глазычевым: тихо, без угроз, не размахивая руками.
Мухтар вообще всегда внимательно прислушивался к тому, каким тоном разговаривают с его проводником. Он даже полагал, что Глазычев порой проявляет излишнюю доброту или легкомыслие, разрешая кое-кому непозволительные интонации. Было как-то, что на городских осенних состязаниях Мухтар сработал неважно, и председатель комиссии, майор, начал довольно сильно распекать проводника:
- Управляете собакой плохо, лейтенант...
Мухтар сидел рядом, подле непривычно вытянувшегося в струнку Глазычева, и, задрав морду, удивленно посматривал на него, не выпуская из поля зрения майора.
- Безотказность у вашей собаки совершенно неотработана. Защиту своего проводника выполняет она лениво!..
У майора был и без того непочтительный голос, а сейчас голос этот, наточенный раздражением, резал Мухтаров слух до невозможности. Поставив вздрагивающие уши, он покрепче уперся передними лапами в землю.
Искоса видя, что собака волнуется, Глазычев сильно натянул поводок и вежливо попросил председателя комиссии:
- Пожалуйста, потише говорите, товарищ майор...
- Что-о?! - повысив голос, возмутился майор.
И тут Мухтар рванулся к нему; проводник еле удержал его, откинувшись всем своим туловищем назад.
Майор же оступился, его поддержали под локотки два члена комиссии.
В результате этого неприятного случая - в сущности, из-за того, что Мухтар не умел различать погоны, - он получил на состязаниях диплом третьей степени, вместо диплома второй степени.
- Не любит твой Мухтар критики, - язвительно сказал Глазычеву Дуговец.
- А какая собака ее любит? - ответил Глазычев.
Слава шла к Мухтару медленно, задерживаясь в пути. Он долго пробавлялся мелкими делами; имущество, найденное им, оценивалось небольшими суммами денег, и все это были квартирные или чердачные кражи.
- Они с Глазычевым ударяют по частному сектору, - посмеивались в питомнике. - Одних подштанников на тыщу рублей гражданам вернули.
Глазычев добродушно улыбался в ответ и только однажды, возвратясь как-то особенно усталым после трудного, неудачного суточного дежурства, внезапно зло огрызнулся:
- Мне портки какого-нибудь работяги не менее дороги, чем десять тысяч государственных денег!
- Это как же понимать? - насторожился Дуговец.
- А вот так и понимай. У меня с моим псом такая точка зрения...
Побывал Мухтар у Глазычева дома. Забежав как-то по дороге из Управления домой перекусить, проводник привел свою собаку. Этот визит оставил в душе Мухтара мучительное воспоминание.
Сперва, подымаясь по лестнице, он думал, что они идут работать. По привычке принюхиваясь к ступенькам, он только удивлялся сильному запаху проводника, который, правда, шел рядом, но запах курился не от него, а от каменных ступеней. Когда же они вошли в квартиру, то Мухтар тревожно вскинул к проводнику морду, желая, очевидно, объяснить, что в таких условиях никакая работа не мыслима. Здесь решительно все насквозь пропахло проводником.
В довершение к этому из какой-то комнаты с радостным криком выбежал мальчик и метнулся к Глазычеву.
- Папка пришел! С Мухтаром... - кричал он, взбираясь на руки к отцу.
Из тех же комнатных дверей появилась женщина, она тоже имела серьезные права на Глазычева, - это Мухтар понял тотчас же. Женщина поцеловала проводника, взяла у него пальто и повесила на вешалку.
- Нам бы чего-нибудь пожевать, Лидочка, - попросил ее Глазычев.
Они вошли в комнату. Мальчик слез с отцовских рук на пол и двинулся к собаке.
- Осторожно, - сказала женщина. - Вовка, поди сюда.
- Ничего, - сказал Глазычев. - Мухтар понимает.
Мухтар угрюмо смотрел на приближающегося Вовку. Мальчик был до ужаса похож на проводника - такой же квадратный, добродушно-широколицый, с румяными скулами и косо поставленными глазами; когда он подошел совсем близко, Мухтар быстро взглянул на Глазычева: проводник был тут, он сидел за столом. И этот же проводник - только маленький, слабый и глупый протянул Мухтару конфету.
- Возьми, Мухтар, - приказал Глазычев.
Мальчик совал конфету прямо в собачий нос; еще никто никогда не смел так нахально обращаться с Мухтаром. Рычанье созрело у него в груди, в горле, он еле дышал, чтобы оно не прорвалось сквозь стиснутые клыки.
- Ты доиграешься! - тихо сказала Глазычеву жена.
- А я тебе говорю, он понимает, - ответил Глазычев. - Вовка, погладь его.
Конфету Мухтар не взял; поглаживание Вовки вытерпел. Только собака смогла бы оценить, чего это ему стоило.
Они пробыли в этой квартире с полчаса, покуда Глазычев ел. Сын сидел у него на коленях, жена приносила и уносила тарелки. Мухтар лежал у печки, как ему было велено. Мальчика он ненавидел, женщину - тоже: проводник разговаривал с ними таким ласковым голосом, что Мухтарово сердце разрывалось от ревности.
Перед уходом Глазычев сказал сыну:
- Смотри, Вовка, у тебя он конфету не брал, а у меня враз проглотит.
Проводник небрежно бросил конфету собаке. Она отвернула голову в сторону и подобрала лапы, словно боялась об эту конфету обмараться.
- Ого! - подмигнул Глазычев жене. - Обиделся.
- На что?
- Ревнует.
