- На что?
- Ревнует.
- Да ну тебя, - засмеялась жена.
Подойдя к Мухтару, Глазычев погладил его твердой, сильной рукой по голове и тихо, в самое ухо, пояснил:
- Ты холостяк, а я женатый. У меня семья, Мухтар. Понял? Человеку без семьи живется так себе. Как собаке ему живется, понял?
- Балуешь его, Коля, - сказала жена.
- А чего он в жизни видит? - сказал Глазычев. - Из клетки на работу, с работы обратно в клетку...
Тем временем дела Мухтара на службе пошли в гору. Слава его началась с пустячного воровства, однако, раскрывая эту кражу, собака Глазычева, как выражаются проводники, "хорошо сыграла", и о ней заговорили уважительно.
В одном из пригородов, на Карельском перешейке, дважды в течение месяца обкрадывали кладовую военного санатория. Из кладовой уносили продукты и вино. В первый раз выезжал в санаторий Дуговец с Доном, обшарил все окрестности, вернулся в питомник ни с чем, ругая администрацию санатория дурными словами: во взломанную кладовую лазали все кому не лень, территория затоптана больными, собаке там делать нечего.
- Сама, наверное, администрация и тиснула продукты, - заключил Дуговец. - У директора и кладовщицы морды - пробы негде ставить.
Во второй раз отправили на кражу Глазычева.
Старший оперуполномоченный, поехавший вместе с ним, рассказал ему по пути, что из военного округа уже раздраженно жаловались в Управление комиссару на беспомощность угрозыска.
- На крайний случай, - предложил оперуполномоченный, - примем такое решение. Я сделаю разработочку, выясним подозреваемого, а собака пускай по твоему сигналу его облает. С перепугу он, может, и расколется...
- Не подойдет, - сказал Глазычев. - Я люблю работать чисто.
В санаторий они прибыли рано утром, но подъем уже прозвонили и народу в усадьбе толклось порядочно. Слух о том, что вторично обворована кладовая, разнесся мгновенно, больные бродили группами, шумно обсуждая ночное событие.
Кладовая помещалась позади кухни, в углу усадьбы. Здесь сейчас тоже стояли люди: начальник санатория в военной шинели, какой-то старичок в пижаме, кладовщица в белой куртке, культработник с баяном и стройный, высокий капитан в кителе с пограничными петлицами. У ног капитана сидел красавец пес, немецкая овчарка.
Все, кто стоял здесь, обращались почему-то не к начальнику санатория, а к симпатичному старику в пижаме. Увидев это, старший оперуполномоченный протянул ему свое удостоверение и представился, но старик пожал узенькими плечами.
- Я - отдыхающий. Вот начальник санатория.
У начальника лицо было размыто красными пятнами, он рассеянно взглянул на уполномоченного, на Глазычева, на Мухтара и спросил:
- Вы с собакой?
Затем обернулся к старику:
- Товарищ генерал, из уголовного розыска тоже прислали собаку.
- Ну что ж, - сказал старик, - как говорится, один ум хорошо, а два лучше. Пусть побеседуют с капитаном, он им расскажет обстановку... Да бросьте вы так волноваться, Евгений Борисович, - улыбнулся он начальнику санатория и покачал свой по-солдатски стриженной седой головой. - На фронте были храбрым офицером, а сейчас трусите...
- На хозяйственной работе страшнее, товарищ генерал, - ответил начальник, тоже пытаясь улыбнуться, но вместо улыбки у него дернулись губы, и с внезапной злой горечью он добавил: - На войне я, по крайней мере, знал, из-за чего могу погибнуть...
Оперуполномоченный вместе с Глазычевым отозвали капитана в сторону. Оказалось, что этого пограничника с собакой сегодня поутру вызвал из соседней части генерал, который тоже был пограничником.
Капитан держался с милицейскими уверенно, разговаривал иронически, особенно с Глазычевым: низенький проводник в своей трепаной кепчонке и видавшем виды плаще, очевидно, не вызывал в этом подтянутом офицере никакой веры и уважения. А может, и просто он принадлежал к той породе военных, которые недолюбливают милицию.
- Собачонка у тебя сугубо гражданская, - сказал он Глазычеву. - Лапку умеет давать?
- А вы попробуйте, товарищ капитан, - простодушно предложил Глазычев. - Она как раз с утра не завтракала.
Оперуполномоченный стал вежливо расспрашивать капитана. Тот отвечал лаконично. Поскольку вызвали, постольку приехал. Применял своего пса, хотя в данных конкретных условиях это занятие совершенно бессмысленное, исключительно для провождения времени. Тут с ночи ездили по территории грузовики, залили кругом бензином.
- Пойду-ка я поговорю с народом, - сказал оперуполномоченный.
Глазычев вынул папиросы, протянул капитану, тот был некурящий.
- Вы с какого места, товарищ капитан, давали собаке след? - спросил Глазычев.
- С какого надо, с такого и давал. Ревизор нашелся!
- Я ведь потому спрашиваю, - терпеливо объяснил Глазычев, - что мне неохота водить своего Мухтара там, где вы ходили со своей собакой.
- К твоему сведению, - сказал капитан, - где мой пес работал, там другому уже делать нечего.
- Попыток не убыток, - сказал Глазычев.
- Хочешь показать свое "я"? - спросил капитан.
- Интересный у нас с вами получается разговор, - улыбнулся Глазычев. - Вроде вы от одной лавки работаете, а я от другой.
Он пошел прочь от капитана. "Бывают же такие люди, - думал Глазычев, - даже представить себе совестно".
Велев Мухтару сидеть и для верности привязав его поводком к сосне, он обошел усадьбу. Она была обнесена высоким, метра в три, дощатым забором. Подле ворот и калитки стояла проходная будка, в ней дежурил вахтер. У вахтера Глазычев узнал, что на ночь ворота с калиткой берутся на запор. И в нынешнюю ночь, и при совершении прошлой кражи запоры оставались нетронутыми.
- Картина ясная, - сказал вахтер. - Сигал, паразит, через забор. Мне всех более Верку жалко. Затаскают ее теперь...
- Это кто ж такая Верка?
- Кладовщица.
- Не обязательно будут таскать, - сказал Глазычев, однако подумал, что непременно станут таскать.
Он пошел в кладовую. На бочке с огурцами сидела рыжая толстая девушка в белой куртке, она часто сморкалась и плакала.
- Напрасно вы, девушка, прежде времени расстраиваетесь, - сказал ей Глазычев. - Вон какую сырость развели. Вас Верой зовут?
- А хотя бы, - ответила она. - Вы тоже из милиции?
- Ага, - сказал Глазычев и сел рядом на вторую бочку. Постучав по ней кулаком, спросил: - Капуста?
От удивления, что он так участливо с ней беседует, кладовщица перестала плакать. За этот месяц ее несколько раз допрашивали, не всегда вежливо, и она с обидой чувствовала, что ее на всякий случай в чем-то подозревают. Больше того, когда ее допрашивал оперуполномоченный, он давал ей понять, что хорошо бы, если б она назвала кого-нибудь, кто мог совершить кражу из кладовой. Назвать она никого не смогла, и оперуполномоченный остался ею недоволен.
- Такое наказание на мою голову, - всхлипнув, пожаловалась она Глазычеву. - За один месяц - второй раз!..
- И помногу уносят? - спросил Глазычев.
- Ужас! Пять окороков висели, я на базе еле вымолила за третий квартал. Сыр голландский, восемнадцать кило. Масло несоленое, высшего сорта, два ящика. Вино кагор, для желудочников. Цыплята жировые, - Евгений Борисович в округ ездил, выхлопотал... Теперь не знаю, что будем закладывать в котел... А ваш, из милиции, говорит: "Больно, говорит, много перечисляете, гражданочка, под одну кражу!"
- Это он пошутил, - сказал Глазычев.
- Какие могут быть шутки, когда у людей горе... Сейчас начнут под Евгения Борисовича копать...
Посидев с кладовщицей еще минут десять, Глазычев вышел, жалея девушку. Бывало, конечно, что и такие девушки оказывались виноватыми, всяко бывало, но он привык оберегать себя от поспешного недоверия к людям. Точка зрения Дуговца, направленная против всякого человека: "Ты мне сперва докажи, что ты не виноват", - была Глазычеву неприятна. Жить с ней было, неудобно и гадко, как на пустом болоте.
Сидя на бочке в кладовой, он обдумал, с чего начать поиски. Приводить сюда Мухтара не было никакого смысла: наследили здесь и люди, и собака, и машины. Кражу, конечно, совершили артельно: одному вору столько не унести. Вероятно, вахтер был прав - лазали через забор.
И Глазычев, начав с угла у кухни, медленно пошел вдоль забора. Земля подле забора местами была утоптана, а кое-где рос кустарник. Осмотрел Глазычев кустарник - поломанных или сильно примятых веток не было. Обойдя всю территорию, он пошел в обратном направлении, теперь оглядывая доски забора. На одной из поперечных прожилин он заметил оторванную щепку, она висела на волоконце. Могли оборвать ее сапогом, когда перемахивали через забор, а может, и висела она спокон веку. Он дошел до конца и снова вернулся к этому месту. Щепка как щепка.
Во время работы к Глазычеву всегда привязывалась какая-нибудь бессмысленная фраза, которую он, не слыша, повторял шепотом. И сейчас, склонившись над прожилиной, он шептал:
- Тем не менее... Тем не менее...
А что "тем не менее", черт его знает.
