Олег Жиганков - Григорий Распутин: правда и ложь

«Когда в храме священник, то нужно его почитать, — написано в его „Житии“, — если же с барышнями танцует, то напоминай себе, что это не он, а бес за него, а он где-то у Престола сам служит. А видишь, что он сладкие обеды собрал и кумушек-голубушек созвал, то это потому, что у него свояченица барышня и шурин кавалер, а жене-то батюшковой и жалко их. Он же, Христовый, все же батюшка, и не сам, а пожалел их. Так и представляй в очах картину. Ему бы надо в исправники, а он пошел в батюшки».

Такие речи не могли оставаться безнаказанными, и Распутина вынуждают покинуть родную деревню и дом. Распутин пишет об этом так: «…И вот враг-злодей все же таки навел людей, будто оказалось место лишнее и мне пришлось переселиться в другое место…» Впрочем, переселение это было недолгим, и Григорий Ефимович смог вернуться в родное село — обвинения с него были сняты.

Еще до своего прихода в Петербург Григорий получил всеобщее признание главных духовных авторитетов Православия того времени — сибирских старцев. Его деятельность, его проницательность, его дар чудотворства и провидения не могли долгое время оставаться незамеченными. Ричард Бэттс, ссылаясь на воспоминания архиепископа Сан-Францисского Тихона (Троицкого), в молодости учившегося в Казанской духовной академии и бывшего духовным сыном старца Гавриила (Зырянова), пишет о том времени: «Раз группа студентов посетила старца Гавриила, который, по обычаю, приглашал чайку попить в 4 часа. На чае был молодой владыка Тихон и среди гостей был и Распутин. В то время он считался „allright“ и был в почете, посещал старца и очевидно был на большом счету у него. Старец Гавриил позже рассказывал владыке Тихону, что когда Распутин говорил ему, что он собирается в Петербург, то старец про себя подумал: „Пропадешь ты в Петербурге, испортишься ты в Петербурге“, — на что Распутин, прочитав его мысль, вслух сказал: „А Бог? А Бог?“»[33].

Надо сказать, что позднее Гавриил встанет в жесткую оппозицию антивоенным убеждениям Распутина, а с этим и всей его деятельности. Он даже скажет про Распутина: «Убить его, что паука: сорок грехов простится…»[34] Но это будет несколькими годами позднее — пока еще Григорий был «allright».

Допетербургскую добрую славу Григория, до столицы докатившуюся, подтверждает и монах-расстрига Илиодор, в миру Сергей Труфанов, сыгравший самую низкую и грязную роль в истории Распутина. Его книга «Святой черт» в целом вызывает мало доверия, но несомненно то, что Распутина Илиодор знал и о его первых шагах в столице лгать будущему вероотступнику особой нужды не было: «В конце 1902 года, в ноябре или декабре месяце, среди студентов Санкт-Петербургской духовной академии пошли слухи о том, что где-то в Сибири, в Томской и Тобольской губерниях, объявился великий пророк, прозорливый муж, чудотворец и подвижник по имени Григорий. В религиозных кружках студенческой молодежи, группировавшихся вокруг истинного аскета, тогдашнего инспектора академии — архимандрита Феофана, рассуждения о новоявленном пророке велись на разные лады.

— И вот теперь такого мужа великого Бог воздвигает для России из далекой Сибири. Недавно оттуда был один почтенный архимандрит и говорил, что есть в Тобольской губернии, в селе Покровском, три благочестивых брата: Илья, Николай и Григорий. Старший из них — Григорий, а два первых — его ученики, еще не достигшие высокой ступени нравственного усовершенствования. Сидели как-то эти три брата в одной избе, горько печаловались о том, что Господь не посылает людям благословенного дождя на землю; потом Григорий встал из-за стола, помолился и твердо произнес: „Три месяца, до самого покрова, не будет дождя…“ Так и случилось. Дождя не было, и люди плакали от неурожая… Вот вам и Илья-пророк, заключивший небо на три года с месяцами! Господи! Господи! — глубоко вздохнувши, заключил о. Феофан.

— А не приедет ли сюда тот старец?

— Приедет, приедет! Один архимандрит обещал его привезти. Мы его ждем…»

И чуть дальше: «В конце 1903 года я принял монашество — из Сергея меня обратили в Илиодора. 16 декабря я шел по темному академическому коридору, со взором, опущенным книзу, согласно учению святых отцов. Вдруг меня кто-то деликатно потрепал за плечо. Я поднял взор и увидел отца Феофана и какого-то улыбающегося мужика. „Вот и отец Григорий, из Сибири“, — застенчиво сказал Феофан, указывая на мужика, перебиравшего в это время ногами, как будто готовился пойти танцевать в галоп. „А“, — в смущении протянул я и подал мужику руку и начал с ним целоваться»[35].

Феофан поведал 13-й Комиссии, как Распутин «…студентам Академии, которых он видел впервые, верно сказал — одному, что тот будет писателем, другому… указал на болезнь его, а третьему пояснил: „Ты простая душа, но этим злоупотребляют твои друзья…“» Уже в ту пору Феофан поверил в то, что Григорий — Божий человек.

И тем не менее в родном селе Распутин не мог свободно говорить людям о Боге. У себя в доме учить людей Слову ему не разрешали, на приходскую церковь Распутин не претендовал. Тогда он принимает решение построить у себя на селе еще одну церковь, в которой звучало бы Слово Божие. И чтобы добиться этого, Григорий решает направиться прямо в Петербург и поговорить об этом деле либо с царем, либо с кем-либо из высшего духовенства.

Митрополит Вениамин пишет о том, как Распутин добрался до Казани, получил рекомендательное письмо к ректору Духовной академии Сергию. На квартире у Сергия Вениамин впервые его и увидел: «Распутин сразу произвел на меня сильное впечатление как необычайной напряженностью своей личности (он был точно натянутый лук или пружина), так и острым пониманием души: например, мне он тут же строго задал вопрос: „Что же? Чиновник или монах будешь?“ Об этом моем тайном намерении знал только один о. Феофан, никто другой… О. Феофан всецело увлекся пришельцем, увидев в нем конкретный образ „раба Божия“, „святого человека“. И Распутин расположился к нему особенно.

Начались частые свидания их. Я, как один из близких почитателей о. Феофана, тоже уверовал в него как „старца“ и был постоянным слушателем бесед его с моим инспектором. А говорил он всегда очень остроумно. И вообще, Распутин был человек совершенно незаурядный и по уму, и по религиозной направленности. Нужно было видеть его, как он молился в храме: стоит точно натянутая струна, лицом обращен к высоте, потом начнет быстро-быстро креститься и кланяться.

И думаю, что именно в этой исключительной энергии его религиозности и заключалось главное условие влияния на верующих людей. <…> Как-то все у нас „опреснилось“, или, по выражению Спасителя, соль в нас потеряла свою силу, мы перестали быть „солью земли и светом мира“. <…> Было общее охлаждение в нас… И вдруг появляется горящий факел»[36].

И этот горящий факел направлялся теперь в Санкт-Петербург.

Матрена Распутина пишет, вспоминая то время, когда отец впервые оказался в Петербурге: «Потом слишком многие из участников событий времени появления в Петербурге отца утверждали, что это он принес несчастье двору и России. Но всякому непредвзятому человеку видно, что это совершенно не так. Он стремился помочь, но болото оказалось слишком топким. „По грехам нашим и кара“».

Итак, бедный мужик прибывает в столицу с рекомендательным письмом, которым он вряд ли когда-то воспользовался, и с одним рублем денег. Приходит для того, чтобы получить разрешение на постройку церкви и найти деньги на ее строительство. Вот как он сам об этом пишет: «Я простой мужичок, когда вообще благодетелей искал, ехал из Тобольской губернии с одним рублем, посматривая по дороге по Каме, как господа лепешки валяли в воду, а у меня и чайку нет на закладку. Как это было пережить! Приезжаю в Петербург… выхожу из Александро-Невской лавры, спрашиваю некоего епископа духовной академии Сергия. Полиция подошла, „какой ты есть епископу друг, ты — хулиган, приятель“. По милости Божией пробежал задними воротами, разыскал швейцара с помощью привратников. Швейцар оказал мне милость, дав в шею; я стал перед ним на колени, он что-то особенное понял во мне и доложил епископу; епископ признал меня, увидел, и вот мы стали беседовать тогда. Рассказывал мне о Петербурге, знакомил с улицами и прочим, а потом с Высокопоставленными, а там дошло и до батюшки царя, который оказал мне милость, понял меня и дал денег на храм»[37].