Рассматривая заключительный этап борьбы Ольговичей с суздальскими князьями, Дж. Феннел видит причины победы последних в изобретательности и военном искусстве Ярослава, а также в близости их переславской вотчины к Новгороду. Странно, что автор не вспомнил о высказанной им выше мысли о хлебной зависимости Новгорода от Суздаля, откуда шел на северо-запад жизненно важный поток продовольствия.
«Неистовое и, по всей видимости, бессмысленное соперничество» (с. 114) смоленских, черниговских и галицких князей, стремившихся к захвату Киева в первой трети XIII в., заставляет автора задавать недоуменные вопросы, предполагая в претендентах на киевский стол «жадность», «стремление… достичь власти над всем югом Руси» или «просто тщеславное желание занять престол в городе, все еще считавшемся матерью городов русских» (с. 114). Между тем ХII–XIII столетия — это время углубления процесса феодализации. Складывание княжеского и боярского хозяйства остро ставило вопрос о рабочих руках. Пополнение числа холопов — основной группы зависимого населения — чаще всего было результатом военных походов и взятия «полона». Борьба за Киев (и Новгород) — это борьба и за пункт обмена, где поборы — дань, дар и т. д., — взимавшиеся в виде пушнины, обменивались на золото, серебро, сукно, предметы роскоши.
Повествование о монгольских походах на Русь 1223 и 1237–1240 гг. Дж. Феннел основывает на собственных изысканиях по истории текста летописных повестей о битве на Калке и Батыевом нашествии[78], справедливо выделяя три различных русских версии — Лаврентьевской летописи (владимирского происхождения) Ипатьевской (южнорусской) и Новгородской I (новгородской, возможно, с использованием рязанских известий) летописей, дополняя их данные записями восточных и западных авторов — Джувейни (этот персидский хронист до сих пор мало известен нашей историографии), Рашид-ад-Дина, Ибн-Василя и доминиканских монахов. Менее убедительно поступает автор, доверяя известиям позднейшей «Повести о разорении Рязани Батыем», которую возводит к несохранившейся рязанской летописи XIII в. В данном случае Дж. Феннел опирается на совпадения статьи 1238 г. Синодального списка Новгородской I летописи и «Повести» и без обсуждения принимает аргументацию Д. С. Лихачева[79], хотя более обоснованной представляется точка зрения В. Л. Комаровича, датировавшего «Повесть» вместе с циклом повестей о Николе Заразском XVI столетием[80].
Нашествия 1223 и 1237–1240 гг. Дж. Феннел, следуя нашей историографической традиции, называет «татарскими» нашествиями, что не вполне точно: верхушка ордынской знати, направлявшая поход на восток, происходила из монгольских племен, а основной этнический субстрат кочевого государства, подчинившего Русь в XIII в., составляли тюркоязыческие степные народности (преимущественно кипчаки) [81]. Термин Золотая орда по отношению к государству хана Джучи и его сына Бату неудачен: в русских источниках этот термин появляется лишь в XVI в., поэтому правильнее, по нашему мнению, называть государственное образование монголов и кипчаков улусом Джучи или просто Ордой.
Рассказывая о первом появлении монгольских войск в 1223 г. Дж. Феннел приводит одно свидетельство французского хрониста — Матфея Парижского, тогда как катастрофа на Калке отозвалась в разных странах Западной Европы: о ней писали и немецкие и итальянские авторы XIII в.[82]
Особый раздел 4-й главы посвящен «великим» (как почтительно именует их автор) татарским походам. Несмотря на прямые свидетельства летописей о всеобщей гибели русского населения от рук монголов («люди избиша от старьца и до сущаго младенца»), грабежах («много именья вземше») и массовых угонах в плен («овы же ведуще босы и без покровен в станы свое»), Дж. Феннел квалифицирует эти известия как «общие места, используемые в летописи для описания катастроф, ввергавших время от времени русские города в руки захватчиков» (с. 119)[83]. Автор даже не пытается проверить достоверность летописных клишированных фраз данными археологии, хотя такая возможность предоставлена исследованиями М. К. Картера, А. Л. Монгайта и других (см. Приложение 5). Прежние случавшиеся «время от времени» захваты городов — это результаты обычных междоусобных войн, которые были иными и, уж во всяком случае, не предусматривали характерного для монгольской стратегии тотального уничтожения населения захваченных территорий. Монголы Бату-хана, планировавшие поход в глубь Европы, в 1237–1240 гг. не рассматривали Русь как свое будущее владение; их заботила лишь добыча да потребность обезопасить свой правый фланг и тыл, поэтому нашествие носило чрезвычайно опустошительный характер и привело к исчезновению многих городов и сельских поселений[84].
Желание преуменьшить масштабы катастрофы заставляет автора перелицовывать летописный текст: например, о взятии Торжка сказано так: «Две недели по его стенам били осадные орудия. Из Новгорода никакой помощи не пришло, и жители Торжка «в недоумении и страсе» сдались 5 марта» (с. 121). А новгородский летописец рассказывает об обнесении города укреплениями — «тыном», о двухнедельной осаде, во время которой город обстреливался из «пороков», об «изнеможении» жителей, начинавших уже терять надежду: «Уже кто же собе бе в недоумении и страсе»; «и тако погании взяша град, изсекоша вся (убили всех) от мужеска полу и до женска, иерейский чин весь (священников) и черноризческий (монахов)»[85].
Дж. Феннел называет четыре причины поражения (автор называет его «разграблением») русских: численное превосходство монголов, более совершенная боевая стратегия и тактика кочевников, отсутствие центра руководства у русских и истощение княжеских сил предшествующими междоусобицами (с. 125). Все эти доводы давно обсуждаются в историографии, и автору не удалось сколько-нибудь углубить их анализ.
Вслед за Г.В. Вернадским (1953)[86]и Л. Н. Гумилевым (1970)[87] Дж. Феннел явно преуменьшает разрушения, причиненные русским княжествам монгольским нашествием, ставя под сомнение археологические данные об уничтожении населения, исчезновении многих городов и сел, массовых миграциях с юга в более спокойные лесные районы Северо-Восточной Руси. Эти сомнения Дж. Феннела подробно рассмотрены в приложениях, из которых следует, что монгольское нашествие 1237–1240 гг. не было «еще одним ударом степных захватчиков» (с. 130)[88], а положило начало новой, необычайно тяжелой для Руси системы отношений, позднее названной «татарским игом». Впрочем, об этом иге автор упоминает с оговоркой «так называемое» (с. 124) и делит его на два этапа: 138 лет длился «политический контроль» Орды над русскими княжествами, а 100 лет — с 1380 по 1480 г. — ханы «продолжали требовать, хотя и не всегда получали, дань от своих русских «вассалов»» (с. 124). Подобная «смягченная» концепция ордынского ига давно утвердилась в англоязычной историографии (Ф. Грехем, 1860; Дж. Куртэн, 1908) (однако Дж. Феннел не учитывает сложных социально-экономических и политических перемен, последовавших на Руси после образования улуса Джучи (эти изменения не отрицаются западными Учеными под влиянием работ историков евразийской школы — сравни книги Н. С. Трубецкого, Г. В. Вернадского и попытку преодоления евразийских концепций в книге Ч. Гальперина[89]). Проблема ордынского ига значительно шире сферы политических отношений на Руси: это проблема темпов и характера исторического развития русских княжеств, вот почему Дж. Феннел, следуя своему принципу писания политической истории на основе одной разновидности первоисточников (свидетельств летописей), не имеет средств для воссоздания всей сложности феномена ига.
Вопрос о воздействии монгольского нашествия на развитие русского общества — один из самых сложных в истории Руси. Крайний недостаток источников затрудняет ответ на него, поэтому вполне возможным становится появление таких работ, в которых отрицается какое-либо воздействие нашествия на развитие Руси. Большинство историков, однако, придерживаются мнения о том, что иноземное иго задержало экономическое, социальное и политическое развитие Руси, завершение процесса складывания феодализма, возродив архаичные формы эксплуатации. Исчез целый ряд отраслей ремесленного производства: забыта техника перегородчатой эмали, производства стеклянных бус, черни, зерни, скани (художественной обработки металлов). На целое столетие прекратилось оборонное каменное строительство на Руси даже в тех городах, которые не были разорены во время нашествия.
Значительно уменьшилась численность не только городского ремесленного населения, но и низших категорий класса феодалов, отчасти и княжеско-боярской верхушки. Произошла примитивизация форм эксплуатации сельского населения. Постоянный спрос на продукты промыслов, в первую очередь охоты, способствовал их развитию в ущерб земледелию на большей части территории Руси. Замедление темпов развития феодализма проявилось и в консервации холопства (полной личной зависимости крестьян, обычно не имевших надела). В конце XIII— начале XVI вв. холопы составляли основную рабочую силу домениального хозяйства и пополнялись главным образом за счет взятых в плен в междоусобных войнах соплеменников. Замедлилась колонизация в районы финно-угорского и балтского населения на севере и востоке.
