Теперь философ, по его собственным словам, «стремился действовать», «идти на улицу», обращаться к немцам, находящимся «вне системы власти», «принадлежать к сообществу независимых мыслителей, которые ответственны лишь за то, чтобы говорить правду» [48].
«Я как немец среди немцев, — говорил он, — хочу способствовать ясности и единодушию, а как человек среди людей участвовать в наших поисках истины». Главным для будущего Германии Ясперс считал процесс национального самоосмысления и национальной самокритики. На первый план в рассуждениях ученого выходила проблема вины — вины и ответственности каждого. «Требование переплавиться, возродиться, отбросить все пагубное, — говорил он, — это задача для народа в виде задачи для каждого в отдельности» [49].
Великий знаток человеческих душ прекрасно понимал, что его призывы непопулярны, но все же настаивал на своем, на необходимости интенсивных поисков истины и справедливости: «Горизонт сузился. Люди не хотят слышать о вине, о прошлом, их не заботит мировая история. Они хотят просто перестать страдать, хотят выкарабкаться из нищеты, хотят жить, а не размышлять. Настроение скорее такое, словно после столь страшных страданий следовало бы ждать вознаграждения, на худой конец утешения, но уж никак не взваливать на себя еще и вину» [50].
В пограничной ситуации, в которой находилось социальное сознание немецкого народа, Ясперс пытался убедить сограждан в «правомерности и правдивости» Нюрнбергского процесса: «Национальный позор состоит не в суде, а в том, что к нему привело, в самом факте этого режима и его действий. Сознание национального позора для немца неизбежно. Оно направлено не в ту сторону, если обращено к этому процессу, а не к его истоку» [51].
Наряду с политической и уголовной ответственностью за содеянное зло Ясперс придавал особое значение моральной ответственности каждого немца: «Нельзя просто сослаться на то, что “приказ есть приказ”. Поскольку преступления остаются преступлениями и тогда, когда они совершены по приказу (хотя в зависимости от степени опасности, принуждения и террора возможны смягчающие обстоятельства), каждое действие подлежит и моральной оценке. Инстанцией являются собственная совесть, а также общение с другом и близким, любящим человеком, которому не безразлична моя душа» [52].
Сила Ясперса — в обращении к индивидуальной ответственности, к индивидуальному миру человека. Философ призывал современников к диалогу, к национальному согласию, к преодолению барьеров предвзятости и недоверия, к воспитанию умения «мысленно становиться на точку зрения другого», «пробиться друг к другу, говорить друг с другом, попытаться убедить друг друга». Только так, подчеркивал он, «мы создадим необходимую основу для того, чтобы говорить с другими народами» [53]. Не звучат ли актуально для нас выстраданные сентенции немецкого политического моралиста?
Анализ путей преодоления наследия Третьего рейха Ясперс продолжил в книге «Истоки истории и ее цель», выпущенной в 1949 г. Опыт истории Германии нацистского периода, по мнению философа, подтверждает то, что цивилизация является лишь «тонкой оболочкой над кратером вулкана», и может случиться так, что «оболочка будет сброшена», а человечество незаметно для себя вступит в «царство черной злобы, не знающей гуманности»… «Человек — в условиях террористических политических режимов — может превратиться в нечто такое, о чем мы и не подозреваем… Террор овладевает всеми настолько, что те, кто не желает быть причастным ему, становятся терроризированными террористами, убивают, чтобы не быть убитыми самим». Практика концлагерей показала: «человека можно уничтожить и тогда, когда физически он еще продолжает жить» [54].
И хотя Ясперс стремился к тому, чтобы «как можно осмотрительнее высказать самые радикальные идеи» [55], в умах его слушателей преобладало все же «нежелание знать», «стремление забыть», что и было ведущей тенденцией в германском сознании первых послевоенных лет. Биограф Ясперса приходит к выводу, что выступления философа остались «монологами», что его надежды на «взлет мысли», на создание «нового государства» оказались невостребованными [56].
Осенью 1946 г. Ясперс сообщал Ханне Арендт: «Мне трудно читать лекции, когда я вижу перед собой враждебные лица. Только после 1937 года я ощущал такое настроение в аудитории, как сегодня». Ясперс был уверен, что в отношении к нему студентов преобладали «пренебрежение и недоверие» [57]. Поэтому Ясперс вынужден был перебраться в Швейцарию (в Гейдельберге он прожил 42 года), приняв приглашение Базельского университета.
В январе 1946 г. студенты Эрлангенского университета с возмущением, топаньем и выкриками встретили выступление антифашиста, широко известного деятеля евангелической церкви пастора Мартина Нимёллера. Полное неприятие аудитории вызвали его слова: «В Германии немало причитают по поводу нашей нищеты и нашего голода, но я не слышал, чтобы кто-нибудь говорил — в церкви или в других аудиториях — об ужасных страданиях, которые мы, немцы, причинили другим народам, о том, что происходило в Польше, об уничтожении населения в России, о 5,6 миллиона убитых евреев» [58].
* * *
«Германская катастрофа» — под таким названием через год после окончания войны вышло известное сочинение классика немецкой исторической науки, исследователя либеральной ориентации Фридриха Майнеке (1862–1954) [59]. Внимательное изучение этой работы опровергает сложившееся в советской историографии мнение о «Германской катастрофе» едва ли не как об апологии империализма. (Существует, замечу, немалая разница между сегодняшним непредвзятым восприятием «Германской катастрофы» и чтением глазами историка, вольно или невольно вовлеченного в идеологическое противостояние холодной войны.)
«Нестор» германской историографии (в год выхода книги ему исполнилось 84 года), отстраненный гитлеровцами от преподавательской и редакторской деятельности, выступил как бескомпромиссный противник и обвинитель нацистского режима. Третий рейх явился, по оценке автора, «величайшим несчастьем для Германии», несшим в себе «угрозу вырождения немцев». В книге можно отыскать немало фрагментов, сводящих трактовку фашизма к проявлению «сатанинского принципа всемирной истории» или «демонической подпочвы человеческой и исторической жизни».
Но пассажи подобного рода соседствуют с предельно трезвыми, реалистическими оценками социальной сущности гитлеровской диктатуры. Крупные промышленники и финансисты были, с его точки зрения, «той исторической силой, которая в наибольшей степени содействовала становлению Третьего рейха» и стала воплощением «зловонного пруссачества и милитаризма» [60]. Майнеке однозначно указывал на вину прусско-германской милитаристской касты — «низменной и уродливой», «господ из тяжелой промышленности и восточногерманского юнкерства». Он писал об ответственности «экстремистских политиков крупной буржуазии» за «все то, что подготовило катастрофу и особенно возникновение национал-социализма» [61].
Международная политика нацистов была, по утверждению Майнеке, воплощением «беспощадного национального эгоизма, неразборчивости в выборе политических средств, равнодушия по отношению к требованиям, необходимым в условиях сосуществования с другими европейскими государствами». Ученый безоговорочно осудил войну против Советского Союза как преступление и не допускал никаких уступок тем, кто, приспособившись к
