чьё имя она носила, и не соответствовали прежним государственным традициям. Вызванные этим противоречия особенно обострились в конце XIX века, когда «европеизация» России ускорилась и другие европейские державы становились нациями.
* * *
СТЕПИ. В азиатской части империи ассимиляция новых территорий проходила довольно просто. Экспансия начиналась с возбуждением раздоров в избранном мишенью обществе и переманивания недовольной элиты, что было не так уж трудно, так как обычно это общество представляло собой конфедерацию кланов с кочевой историей. Смена союзника являлась неотъемлемой чертой степной дипломатии и практики войны. По завершении завоевания наступала фаза безжалостного подавления туземного сопротивления так, чтобы ни у кого не возникало сомнений, кто теперь хозяин. Подобным образом всё происходило и в бывшем Казанском ханстве, и Черемисии в 1570–1572 годах, и с восстаниями татар в 1581–1584 годах — все испытали на себе твёрдость новой власти. Казань превратилась в русский город, над которым высились купола православного собора; русские служивые люди получили в награду землю, а русские крестьяне (часто — бывшие воины) могли осесть на новом месте, это также поощрялось. Вслед за ними пришли русские купцы, жаждавшие воспользоваться новыми возможностями для торговли по всей протяжённости бассейна Волги. Местное население не имело права носить оружие. Система крепостей, возведённых на новых рубежах, препятствовала связям покорённого населения со свободными кочевыми народами и служила защитой от набегов крымских и ногайских татар с юга и востока. Каждой присоединённой территорией управлял губернатор, воевода.
После того как прямая угроза восстания и возобновления войны теряла актуальность, московские правители пользовались властью достаточно осторожно, не нарушая без нужды местных обычаев, законов и религиозных устоев. Конечная цель всегда заключалась в обеспечении интеграции новых территорий и населения в империю, но средства достижения этой цели отличались разнообразием и прагматизмом.
Там, где это было возможно практически, местная элита допускалась в элиту государственную: татары-мусульмане входили в состав российского дворянства, но вожди языческих племён черемисов, чувашей, мордвы и вотяков туда попасть не могли, так как их общественное положение, верования и образ жизни оказались слишком чужды и непривычны. Татарская знать поощрялась к принятию православия, что и сделали некоторые из её представителей, но, по крайней мере вначале, этого прямо не требовали. Со временем некоторые из татар стали настоящими помещиками, владевшими русскими крестьянами, в результате чего складывалась парадоксальная ситуация: в христианской империи православные русские оказались в крепостной зависимости от нерусских мусульман. В то же время туземные народы были защищены от крепостного рабства: им гарантировался статус «ясачных людей», то есть данников, чья собственность и образ жизни сохранялись нетронутыми при условии исполнения ими повинностей. Вряд ли можно отыскать более яркий пример того, как потребности империи (в данном случае — получение налогов и мирная ассимиляция) отодвигают на задний план и религиозные, и национальные соображения, несмотря на то, что именно на них основывались имперские притязания Московии. К XVII веку в бассейне Волги сложилась так называемая «луковичная» демография — относительно немногочисленные слои русского населения располагались как на самом верху, так и в самом низу, тогда как туземное население занимало серединное положение.
Власти постепенно ассимилировали территорию и население в структуру империи, отказываясь при этом от интеграционных мер, которые вызывали излишнее сопротивление. В начале XVIII века от татарской знати потребовали принятия православия, в противном случае ей грозила утрата социального статуса; в то же время на «ясачных людей» распространили рекрутский набор в армию и подушную подать, уравняв их с русскими. После восстания Пугачёва (показавшего, что и русские, и нерусские одинаково и по сходным причинам сопротивлялись империи) весь этот регион был поглощён новой имперской структурой губерний (административных единиц с населением 200–300 тысяч человек) и уездов (20–30 тысяч человек) с дворянскими собраниями как ядром местного правящего класса. Время от времени власти начинали очередную кампанию по обращению коренного населения в православную веру, но каждый раз отказывались от подобной идеи, столкнувшись с широким народным возмущением. Волжский регион служил как бы прототипом: испытанные там методы — административные и экономические, за которыми следовала культурная и религиозная интеграция — впоследствии применялись в других районах империи.
Завоевание Волжско-Камского бассейна, имевшее само по себе огромное значение, также послужило исходным пунктом для невиданной экспансии: покорения и заселения Сибири и Дальнего Востока до самого Тихого океана. Процесс, хотя и поддерживаемый правительством, проходил без его прямого вмешательства. Инициатива исходила от охотников, звероловов, купцов, заинтересованных в расширении торговли пушниной, а также от полукочевого казачества.
Казаки были охотниками и разбойниками, наездниками и скотоводами, кочевавшими по ничьей земле, так называемому «дикому полю» между Московией, Польско-Литовским княжеством, Османской империей и ханствами, оставшимися после распада Золотой Орды. Казаки научились выживать в суровых и опасных степях, организуясь в воинские братства и совершенствуясь в том, что ранее приносило такие успехи татарам, — в набегах, грабежах и разбое. Само слово «казак» — татарское, означает «вольный человек». Заниматься земледелием казаки считали ниже собственного достоинства, в любом случае, на столь уязвимых территориях от него было бы мало пользы. Но зато они с готовностью поступали на службу к тому, кто, предлагая выгодные условия, нанимал их для охраны границ.
В социальной жизни казаков грубый авторитаризм сочетался с примитивной демократией, что диктовалось как опасными условиями существования, так и полной зависимостью людей друг от друга в борьбе за выживание. Каждая сотня время от времени проводила собрание воинов (круг), на котором решались вопросы о правах на охоту и рыболовство, обсуждалось участие в походах, распределялась добыча. В случае необходимости избирался военный предводитель, атаман (у запорожских казаков — гетман), чьё слово в бою являлось законом.
Будучи незаменимыми в вопросах охраны границ и расширения территории, казаки представлялись властям рискованным союзником, который мог повернуть оружие против оказавшегося несостоятельным плательщиком хозяина или напасть и разорить мирное поселение. В то же время образ жизни казаков, столь ценимая ими воля являлись соблазнительной альтернативой для крепостных крестьян и данников царя. В некотором смысле казаки были русским этносом, зародышем потенциальной русской нации с совершенно иной социальной структурой. Примечательно, что банды преступников часто перенимали казацкие обычаи, организуясь в артели, которые сообща принимали решения, делили добычу и соблюдали строгий кодекс поведения, исключавший какое-либо сотрудничество с государством. В этом одна из причин, что преступный мир России оказался столь прочным и стойким и, пережив многочисленные смены режима, сохранился и в конце XX века.
В этот период экспансии, конец XVI — начало XVII века, Московская (Российская) империя имела много общих черт с испанской. В обоих случаях воинственная христианская страна побеждала мусульман на
