При этом всегда упускают из виду, что рынок-то в СССР был. Товарно-денежные отношения там существовали на протяжении всей его истории, а в 60—80-е годы даже укреплялись. Поэтому говорить об отрицании рынка в советское время не очень-то корректно. Его принижали – да, безусловно, но не ликвидировали. И это было одной из причин обвала социализма.
Помните, как говорил Остап Бендер в «Золотом теленке»: «Если в стране есть деньги, то это значит, что есть люди, у которых их много»? А это означает, что есть и буржуазия. И что рано или поздно, но она воспользуется имеющимися рыночными рычагами. Так оно и произошло. Уже во времена Брежнева в стране образовался мощнейший класс теневиков-капиталистов. А оборот теневой экономики, по некоторым подсчетам, составлял половину бюджета СССР. Это, кстати, к вопросу о наличии рынка.
Могут возразить, что возникновение теневого капитализма было ответом экономики на диктатуру плана. Дескать, государство не могло учесть всего и всем руководить, поэтому многие хозяйственники стали действовать сами – на свой страх и риск. Да, это факт – государство не могло руководить экономикой в полной мере. Но не потому, что плана было слишком много. Напротив, его всегда и во всем не хватало. Много было бюрократии. Но разветвленная и многочисленная бюрократия как раз и не может обеспечивать по-настоящему эффективного управления. Много людей в коллективе – это ведь и много ошибок, много субъективного, много эгоистического. Для организации множества людей требуются огромные усилия, которые было бы лучше затратить на организацию творчества. Поэтому разветвленные структуры лишь отчасти оптимизируют управление – тем, что складывают усилия. Но в другой своей части (не в большей ли?) они вносят в это управление известный хаос.
В полноценной рыночной экономике это не страшно. Здесь открыто уповают на скрытую (невидимую) руку рынка. И то, чего не сделали люди со своей разумной волей, сделает за них эта самая рука, умело манипулирующая хозяйственной конъюнктурой. То есть – хаос, которому принадлежит главенство в любой рыночной экономике.
Кстати говоря, это обстоятельство должно внушать опасение любому нормальному правому консерватору. Правый консерватор, традиционалист всегда ставит порядок выше хаоса. А рынок все делает наоборот, он отодвигает на задний план разум и волю, включая какие-то невидимые, и в силу этого, подозрительные механизмы. И ныне мы видим, что эти механизмы двигают мир в сторону глобализации, ломая национально-государственные границы. Поэтому невольно задумаешься о природе этой «невидимости». Уж не идет ли речь о попытке вернуть мир и все бытие к состоянию единовидного, изначального хаоса первоматерии, из которого был сотворен оформленный мир?
Традиционное общество тоже надеялось на сверхчеловеческое – волю Божию, на Промысел. Но эти понятия не указывают на какую-то анонимность, здесь все «прозрачно». Есть личностный Бог, и есть Его избранник – монарх. Власть последнего не зависит от «многомятежного человеческого хотения» (Иван Грозный), она передается по наследству. И тут имеет место быть более чем прозрачный механизм – рождение, указывающее на волю Божию.
В случае же с рынком мы имеем дело с какой-то анонимностью, с вроде бы абстрактными экономическими закономерностями, которые используют волю и разум. Причем эти закономерности переходят из сферы экономики в сферу политики, делая ее такой же анонимной. В условиях западной демократии правитель является всего лишь марионеткой разнообразных структур, многие из которых имеют совершенно закрытый характер. Судя по всему, именно эти структуры провоцируют разного рода войны и революции, которые усиливают хаотичность мира. Делается это для того, чтобы создать «новый мировой порядок», но что-то непохоже на то, что в мире становится больше порядка. Скорее, наоборот.
Итак, рынок – это воплощение хаоса. И даже в СССР, с его культом рациональной планомерности, он занимал важное место. Но это место не было почетным. Рыночный хаос хотели загнать на обочину жизни, сделать одной сплошной периферией сверкающего круга социалистической империи. Но для этого не было достаточно эффективных механизмов. Гигантская бюрократия смогла лишь потеснить хаос, а не победить его. В результате советская экономика лишилась рыночной гибкости, но так и не стала по-настоящему плановой, социалистической.
А можно ли было создать настоящую плановую экономику? Адепты рынка отвечают отрицательно, ссылаясь на опыт советского бюрократизма. Однако в Советском Союзе была не только бюрократия, там была еще и наука. Причем наука очень даже неплохая. И некоторые ее представители выдвигали весьма интересные проекты, целью которых было достичь настоящей планомерности и осуществить прорыв страны в постиндустриальное (информационное) общество.
В 1963 г. вышло Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР, в котором намечалось создание Единой системы планирования и управления (ЕСПУ) и Государственной сети вычислительных центров. Потом было принято другое название – Общегосударственная автоматизированная система планирования и управления в народном хозяйстве (ОГАС). Правительство было готово реализовать крупномасштабный проект директора Института кибернетики АН УССР Виктора Глушкова, который предлагал перевести управление народным хозяйством на электронно-кибернетическую основу. Помимо автоматизированных систем управления Глушков разрабатывал системы математических моделей экономики и безналичного расчета физических лиц. По сути, речь шла о том, как сделать планирование не просто директивным, но и по-настоящему научным.
При этом Глушков опирался на отличное знание экономической жизни страны. Только в 1963 году он посетил около ста предприятий, лично отслеживая цепочки прохождения статистических данных.
Академик выдвинул крайне интересную теорию «информационных барьеров». Согласно ему человечество пережило за всю свою историю два кризиса управления. Первый произошел в период разложения так называемого «родового» строя. Тогда усложнение общественных отношений и увеличение потоков информации привело к возникновению товарно-денежных отношений и иерархии. Но в XX веке наступил второй кризис, когда отношения усложнились настолько, что человек уже просто стал неспособен выполнять все необходимые функции управления.
Глушков отмечал: «Отныне только «безмашинных» усилий для управления мало. Первый информационный барьер, или порог, человечество смогло преодолеть потому, что изобрело товарно-денежные отношения и ступенчатую структуру управления. Электронно-вычислительная техника – вот современное изобретение, которое позволит перешагнуть через второй порог. Происходит исторический поворот по знаменитой спирали развития. Когда появится государственная автоматизированная система управления, мы будем легко охватывать единым взглядом всю экономику. На новом историческом этапе, с новой техникой, на новом возросшем уровне мы как бы «проплываем» над той точкой диалектической спирали, ниже которой… остался лежать период, когда свое натуральное хозяйство человек без труда обозревал невооруженным глазом».
К слову, глушковская диалектика вполне соответствует философии традиционализма. Он сравнивает общество будущего с натуральным хозяйством, которое, как известно, достигло вершины своего развития именно при феодализме. Действительно, натуральное хозяйство эпохи феодализма было весьма управляемо и обозримо. Таким же (только в гораздо большей степени) станет и «натуральное» (настоящее!) хозяйство будущего постиндустриального феодализма – за счет мощных систем автоматизированного управления. При этом, как представляется, сама система планирования, основанного на точном «математическом» знании, должно быть именно государственной системой. Ведь не кто иной, как государство, сможет подняться над всеми групповыми и корпоративным интересами, оглядывая всю картину жизни страны.
Увы, план Глушкова был отвергнут, а премьер-реформатор Косыгин взял на вооружение идеи таких экономистов-рыночников, как Либерман. Последние предлагали ориентировать экономику на прибыль от себестоимости. В сталинские времена, напротив, ориентировались на снижение себестоимости (отсюда – знаменитые понижения цен), не связывая жестко ее и прибыль. В результате роль стоимостных показателей снижалась.
Советскую экономику заставили работать по чуждым ей схемам, что и породило пресловутый застой. Теперь прибыль жестко привязывалась к себестоимости выпускаемой продукции. Снижать себестоимость стало невыгодно, ибо это снижение уменьшало прибыль. В результате невыгодным стало и усовершенствование производства.
Показательно, что против Глушкова выступали не только дуболомы из ЦК, соблазненные либеральными экономистами. На Западе также подливали масла в огонь, в открытую стуча советским вождям: «Глушков собирается заменить кремлевских шефов вычислительными машинами!».
