Ее соседка заинтересовала меня с самого начала: это была крупная, полная блондинка, некрасивая и к тому же безвкусно одетая, но привлекающая внимание ярко-красным чувственным ртом и возбужденно горевшими глазами. В ее лице было что-то противоречивое, обманчивое и в то же время соблазнительное. Такие лица можно встретить у испорченных женщин, спокойно и естественно отдающихся пороку, подобно тому, как другие принимают ванну и затем ложатся спать на очень мягкую перину. Этой гостьей была Анна Вырубова.
Сидевшая рядом с ней Муня Головина смотрела на меня своими мягкими, матовыми бледно-голубыми глазами чаще и дольше, чем другие посетительницы. На ней были светло-серое легкое шелковое платье и белая шляпка с фиалками; она выглядела маленькой и хрупкой, движения были неуверенны, а голос звучал очень тихо. В каждом взгляде, каждом слове сквозила покорность, трогательное смирение и полное подчинение воле Распутина, так что я невольно спросила себя: "Чем он это заслужил?"
Когда я затем посмотрела на Мунину соседку, я несколько минут не могла отвести взгляд от ее лица. Угрюмое, почти желтое, с большими удлиненными черными глазами, оно казалось почти безжизненным и при этом притягивало выражением тайной печали. Кожа была неестественно бледна, и поэтому на ней еще резче выделялись тонкие красные губы. Она сидела спокойно и безучастно, спрятав руки в горностаевой муфте. Это была "черногорка", великая княгиня Милица Николаевна.
После того как я села, Распутин принялся ухаживать за мной, пододвигая мне кушанья. На столе в большом беспорядке стояли роскошные торты и вазы с фруктами, рядом с горкой мятных лепешек и больших простых кренделей. В изящных вазах стояло варенье и тут же серая глиняная тарелка с ломтями черного хлеба и огурцами. Перед Распутиным стояла глубокая расписная тарелка с вареными яйцами и бутылка вина.
- Ну, пей же, пей, - сказал Распутин и отодвинул тарелку с яйцами. Тут же все дамы, блестя глазами, протянули к нему руки.
- Отец, одно яйцо, пожалуйста...
Особенно бросалось в глаза выражение нездорового нетерпения в глазах беременной дамы. Я смотрела на нее с удивлением, почти с испугом, так как все это казалось мне очень странным.
Распутин наклонился над столом, захватил рукой несколько яиц, очистил и вложил по яйцу в каждую протянутую руку. Оделив всех, он повернулся ко мне:
- Ты тоже хочешь яйцо?
Я отказалась, объяснив, что у меня нет аппетита; все удивленно посмотрели на меня, затем отвели глаза.
- Ну, хорошо, хорошо, - быстро сказал Распутин и выпрямился.
Тут к нему подошла Вырубова и протянула кусок черного хлеба с двумя солеными огурцами. Распутин перекрестился и начал есть, откусывая попеременно то от хлеба, то от огурца. Он всегда ел руками, даже если подавали рыбу, он избегал пользоваться приборами. Меня шокировала манера вытирать руки о скатерть и после этого сразу же ласкать своих соседок, и я почувствовала отвращение, когда Распутин попытался проделать это со мной: я отклонилась назад и спрятала руки в муфту.
- Да, - сказал Распутин, жуя огурец, - она недавно была у меня, мы много говорили о вере, но я не смог ее убедить...
- В чем? - спросила я.
- В чем? - быстро повторил он. - Ну, ты ведь не ходишь в церковь разве это разрешено? Говорю тебе, иди в церковь, сходи и причастись! Почему же ты не идешь?
- Значит, вы любите священников?
Распутин улыбнулся:
- Ну, хорошо, я не могу утверждать, что люблю их, но среди них все-таки есть верующие. Без церкви нельзя жить! Со временем каждый приходит туда, в церковь, - понимаешь?
Тут в разговор вмешалась старая Головина.
- Хорошо, - благосклонно заметила она, - что вы чувствуете симпатию к Григорию Ефимовичу. Он может многое вам рассказать; вы только приходите к нему почаще и все станет ясно!
- Ну, ну, быстро не получится, - возразил Распутин, - тут надо потрудиться по меньшей мере три года, пока из нее что-нибудь получится. Она твердый орешек! Но я рад, что она пришла ко мне, так как я чувствую в сердце тепло и поэтому знаю, что она добрая, искренняя. Всегда, когда ко мне кто-нибудь приходит и я чувствую в сердце тепло, я знаю, что это хороший человек. А когда на душе пустота, это значит, что я имею дело с плохим человеком. Но с тобой мне приятно говорить, - закончил Распутин, поглаживая мою спину и плечи. - Все хорошо, говорю я тебе, все будет хорошо.
В этот момент в комнату вошла Мара в темно-красном платье с роскошным шелковым поясом такого же цвета, локоны были тщательно завиты. Все потянулись к ней, приветствуя: "Мара, Марочка, добрый день!" Матрена Распутина села на почетное место рядом со старой Головиной.
- Какая прекрасная сегодня погода, - сказала я, зажмурившись, так как заходившее солнце ярко осветило стол.
Распутин наклонился ко мне.
- Это для тебя солнце вышло из-за туч, потому что ты стремишься к хорошему, потому что у тебя добрая душа! Знаешь, так всегда, кто верит, тому светит солнце! Когда оно заглядывает в дом, то каждому передает что-нибудь особенное, и если ты начинаешь задумываться о своей вере, тогда вера, словно солнце, выходит из-за туч. Пойди в церковь, говорю я тебе!
Таким неожиданным призывом закончил он свою проникновенную речь, которой все благоговейно внимали.
- Значит, все дело в церкви? - спросила я.
Распутин живо отодвинул стакан и воскликнул:
- А как же ты собираешься обойтись без церкви? Слушай, что я тебе говорю, понимаешь? Я расскажу тебе о сумасшедшей Ольге, о той, что скоро придет: она любила Господа, понимаешь, и богобоязненно жила, как учит религия, посещала церковь. Но путь тернист, и она заблудилась, понимаешь? Она пошла по пути Илиодора, но мне жаль ее! Ты сама увидишь, в каком состоянии она придет, взбесившаяся сучка! Она думает, негодная, что оказывает мне любезность, понимаешь, своей сатанинской одержимостью! Я уже сердцем чувствую: не успею я выпить стакан чая, как она уже будет здесь!
И действительно, словно в подтверждение его слов, в передней раздался сильный шум. Я повернулась к полуоткрытой двери и увидела на пороге раскачивающуюся фигуру, неправдоподобно яркую, броскую, лохматую, безвкусно одетую. Высоким пронзительным голосом она завизжала, как припадочная:
- Хри-и-и-стос во-о-о-скре-е-е-с!
- Ну, вот и Ольга, - мрачно сказал Распутин, - теперь ты кое-что увидишь.
Сначала я ничего не могла разобрать, мне только показалось, будто на меня катится огромный шар из лохматого козьего меха. Вновь прибывшая бросилась на пол рядом со стулом Распутина и, ударяясь головой о спинку стула, продолжала вопить. Неприятно пораженная, я увидела, как внизу подо мной появилось что-то похожее на шею животного, покрытую желтой густой шерстью. Затем Лохтина немного приподнялась, протянула Распутину шоколадный торт и закричала, на этот раз немного более человеческим голосом:
- Я кое-что принесла тебе, снаружи черное, внутри белое!
Распутин, сидевший отвернувшись в сторону с нахмуренным лбом, повернулся, взял торт, небрежно поставил на край стола и коротко сказал:
- Ну, хорошо, ну, оставь, ну вот хорошо, перестань, сатана!
Лохтина живо вскочила, обняла сзади его голову и осыпала пылкими поцелуями, при этом задыхаясь, торопливо вскрикнула:
- О, мой дорогой... благословенный сосуд... ах, ты прекрасная борода... драгоценные волосы... мне, мученице... ты бесценная жемчужина... ты алмаз... мой Бог... самый любимый...
Распутин отчаянно защищался и, полузадушенный, взревел:
- Прочь, сатана! Прочь, дьявол, исчадие ада! Ну, хорошо, хорошо, ах ты! - Дальше последовал поток грязных ругательств. Наконец он оторвал ее руки от своей шеи, с силой оттолкнул в угол, и, весь красный, растерзанный, едва дышавший от ярости, заорал:
- Ты всегда приносишь мне грешный гнев, проклятая стерва, мерзкая!..
Тяжело дыша, Лохтина подползла к дивану и опустилась на него. Запутавшись в пестром платке, пытаясь жестикулировать, она снова громко завопила:
- И все же ты мой, и я сплю с тобой! Сплю с тобой! О, моя жизнь! Она принадлежит тебе, только теперь я вижу, как она прекрасна! Ты мой бог! Я принадлежу тебе и никому другому! Кто бы ни стоял между нами, ты мой, и я твоя! Скольких бы женщин ты ни принимал, никто не может украсть тебя у меня! Ты мой! Скажи, скажи, что ты терпеть меня не можешь! А я все равно знаю, что ты меня любишь, что ты меня лю-ю-ю-би-и-ишь!
- Я ненавижу тебя, сучка! - быстро и решительно ответил Распутин. Прежде всего, я говорю тебе, что я тебя ненавижу, а не люблю! В тебе сидит дьявол! Я с радостью бы убил тебя, расквасил бы тебе морду!
- Но я счастлива, счастлива, и ты любишь меня! - кричала Лохтина, подпрыгивая и тряся пестрыми тряпками и лентами. Сломанные диванные пружины жалобно звенели под ней. - Я скоро снова буду спать с тобой!
Вдруг опять подбежала к Распутину, обхватила голову и, дико, похотливо крича, принялась целовать, как помешанная.
- Ах, ты, дьявол! - бешено заорал Распутин. Снова толчок, снова Лохтина отлетела к стене, но тут же опять вскочила и снова завопила:
