Старая Головина смутилась и делано безразлично вежливым голосом произнесла: "Mille excusses, chere Olga Wladimirowna, je n'avais aucune intention de vous offenser!" [Прошу меня извинить, дорогая Ольга Владимировна, я не хотела обидеть вас(фр.) .]
"O, de grвce, point d'excusses" [О! Сделайте одолжение, не извиняйтесь(фр.) .] - ответила Лохтина просто и спокойно, как истинная светская дама, но тут же опять начала визгливо кричать и посылать воздушные поцелуи расхаживавшему взад и вперед по комнате Распутину.
Он остановился рядом со мной, указал на Лохтину и произнес с искренней жалостью в голосе:
- Ну пусть она спросит сама себя, почему она разыгрывает эту дурацкую комедию и, кроме того, клевещет на меня, будто я благословил ее на это!
- Кто же, если не ты? - пронзительно закричала Лохтина. Вдруг она начала танцевать, размахивать руками и петь: - Ты мой бог, мой спаситель! Воспоем все ему, падайте ниц!
Внезапно она заметила, что вуаль соскользнула назад и мы ее разглядываем, она мгновенно плотно закрылась, быстро спросив:
- Вы что-нибудь видели?
- Ну хорошо, делай, что хочешь, - махнул рукой Распутин в сердцах. - Я бы свернул ей шею, так она мне противна, изверг! Если бы только она убралась с моих глаз! Я ненавижу эту стерву и ее дьявольский маскарад! Она сумасшедшая, вот и все!
Зазвонил телефон. Распутин подошел к аппарату и начал обычный разговор:
- Ну да, у меня гости, я как раз пью чай. Ты придешь завтра?
Некоторое время он разговаривал с незнакомой собеседницей. Затем быстрее обычного сел на свое место и деревянной ложкой начал есть суп из миски. Некоторые дамы тоже принялись за еду. Дуня принесла огромную кастрюлю и поставила на маленький стол у стены.
- Ну, ешь же суп! - сказал мне Распутин, но я вежливо отказалась.
- Ну, хорошо, так скажи мне, - продолжал он, вытирая ладонью усы, ты, значит, думаешь, что никого нельзя проклинать?
- Конечно, нет, - ответила я.
- Ну, хорошо, согласен, но как же я могу не проклинать Ольгу, когда из-за нее все начали называть меня Христом?
- Не Христом, а Богом, - закричала Лохтина, - ты и есть живой Бог Саваоф, живой Бог!
- Ну ты видишь сама! Вот и поговори с ненормальной, - вздохнул Распутин.
- Вы все-таки спросите ее, почему она считает вас Богом.
Распутин пренебрежительно дернулся:
- Моя душечка, я уже давно спрашивал! Если хочешь, спроси сама! Она тебе тут же ответит: из-за моих добрых дел!
- Разве достаточно делать добро, - заметила я, - чтобы считаться Богом?
- Попытайся сама образумить ее, дуру, - быстро проговорил Распутин, можно ли вообще с ней разговаривать? Я охотно бы объяснил ей все, но это же бесполезно!
- А что она ответила?
Распутин грустно махнул рукой:
- Я спросил у нее: спит ли Бог с какой-нибудь женщиной? Есть ли у Бога дети? Но она все время отвечает одно и то же: не пытайся увильнуть, я же знаю, что ты Бог Саваоф!
- Жи-и-и-вой Бо-о-о-г, вечная слава тебе! - пропела Лохтина. - Вы все находитесь в Содоме и не замечаете этого! Одна я в поте лица своего кричу вам об этом, но у вас сердца каменные, и вы не хотите ничего слышать!
- Ах, что же мне с ней делать, с этим извергом? - Распутин встал, но тут же к нему потянулись руки женщин:
- Отец, успокойся!
Зазвонил телефон, Распутин подошел к аппарату. Вошла горничная Дуня, собрала тарелки и обратилась к молодой Головиной:
- Муня, унеси посуду на кухню.
Муня быстро встала и послушно взяла грязную посуду.
- Что за невоспитанность, так обращаться к кому-либо, - возмутилась старая Головина. - Вы могли бы обратиться к моей дочери как полагается, по имени-отчеству!
- Но, мама, оставь, зачем... - тихо прошептала Муня, вернувшись.
- Бог любит работу, - возвестила Лохтина.
- Ну да, ничего особенного, у меня как раз гости... Я пью чай... говорил в трубку хозяин.
Лохтина неожиданно успокоилась, тихо соскользнула с дивана и отправилась в спальню. Распутин, только что вернувшийся в столовую, дал Муне знак последовать за ней. Быстрыми кошачьими шагами Муня проскользнула мимо сидевших на диване дам за Лохтиной. Та вдруг остановилась у дверей спальни, повернулась и высокомерно сказала Муне:
- Ты что, хочешь не пустить?
Она произнесла это так гордо и властно, что в эту минуту полностью забылась ее шутовская одежда и поведение вообще. Сам Распутин немного смутился, и его голос прозвучал иначе:
- Она не идет за тобой, она только хочет убрать мои рубашки!
- Я не интересуюсь новыми вещами, - презрительно бросила Лохтина. Мне нужна только твоя, твоя! Я сниму ее с тебя! Если я захочу, я возьму ее, и ты мне ее дашь! Но я должна посмотреть, что там!
Она кинулась в спальню, Муня в несколько прыжков, как кошка, пустилась за ней. Распутин пересек комнату и скрылся за дверьми, плотно прикрыв их за собой.
Немедленно вслед за этим начался яростный шум, слышно было, как что-то упало на пол и разбилось, затем удары по чему-то мягкому; все это заглушил нечеловеческий рев и визг. Крики становились все отчаяннее, наконец, распахнулась дверь, послышались шаги, и в столовую вбежала растрепанная, с разорванной вуалью Лохтина. Она что-то бессвязно кричала и размахивала руками.
В ту же минуту из спальни вышел Распутин, красный, весь в поту, он тяжело дышал. Сбоку, словно рыбка, скользнула Муня, что-то держа в руке, осторожно прошла мимо дам и, прерывисто дыша, села рядом с матерью. Лохтина увидела ее и тут же подбежала к столу, неожиданно остановилась, погрозила Муне обеими руками.
- Свинья! - закричала она, все более возбуждаясь. - Дрянь, свинья! Чудовище! Если ты его любишь, то должна бы знать, что ему нужно не это дерьмо, а драгоценные часы с рубинами, бриллиантами, изумрудами и янтарем! Такие, как я видела на Невском проспекте! Он должен их иметь, он должен их иметь! А эти дай сюда! Дай сюда! Их надо истолочь в ступе, истолочь в пыль и выбросить на помойку, в печку! О, ты его не любишь, несчастная, и ты собираешься со мной спорить! - Мария быстро переложила какой-то маленький предмет из одной руки в другую. Это были золотые часы Распутина, подарок царя. В течение нескольких минут в комнате были слышны только крики, рев, проклятия и неприличные ругательства. Голоса Распутина и Лохтиной перемешались, перекрывали друг друга; дамы тем не менее сидели тихо и спокойно, как и прежде, только лица слегка побледнели, а у некоторых на щеках появился румянец. Лохтина сдалась первая, отпрянула от наступавшего на нее Распутина, подошла к дивану, бросилась на него и в изнеможении замолчала. Распутин, тяжело дыша, сел за стол и рукавом светло-голубой рубашки вытер пот, ручьями стекавший по лицу. В течение нескольких секунд стояла тишина, затем старая Головина дрожащим голосом обратилась к Лохтиной:
- Разве это не бессовестно с вашей стороны, Ольга Владимировна? Когда вас нет, мы спокойно сидим и слушаем Григория Ефимовича, но как только вы появляетесь, начинаются скандалы и крики - все только по вашей вине. Мы даже не слышим голоса Григория Ефимовича!
- А кто из вас что-нибудь для него сделал? - в ярости закричала Лохтина. - Кто из вас восхваляет его? Кто любит больше, чем я? Кто отдает за него жизнь? - Она снова принялась посылать Распутину воздушные поцелуи и шептать сумасшедшие, неприличные и едва различимые ласковые слова и признания.
Муня Головина принесла миску с жареной рыбой и, прежде чем поставить на стол, предложила Лохтиной. Та неожиданно успокоилась, взяла кусочек и строго сказала Муне:
- Ты знаешь, что виновата, Муня! Немедленно проси прощения!
Муня с робкой улыбкой поставила миску на стол, снова подошла к Лохтиной, встала перед ней на колени, поцеловала протянутую руку и поклонилась до земли.
- Ах, Марушка, - смущенно прошептала старая Головина, - почему ты это делаешь? Почему ты сердишь Григория Ефимовича?
Слегка побледнев, Муня покачала маленькой головкой и прошептала нежно, как всегда:
- Ну, мама, оставь, не говори об этом...
Распутин не сказал ни слова, и Муня стала всем накладывать рыбу из стоявшей перед ней миски.
Лохтина закрыла лицо и повернулась, словно что-то разглядывая на диване, и вдруг воскликнула, торжествующе улыбаясь:
- Ах, ну вот, теперь все ясно! Я вижу, там сидит дама в белом, ей вроде ни до чего нет дела, а под прикрытием своего высокообразованного супруга она совершила кражу...
Молодой человек в пиджаке покраснел и резко ответил:
- Я настоятельно прошу оставить в покое мою жену!
- Замолчи, несчастный! - угрожающе завопила Лохтина. - Как ты позволяешь себе разговаривать со мной?!
Старая Головина опять заметила:
- Но ведь вы сами мешаете нам слушать Григория Ефимовича!
Лохтина не ответила ей, потому что в этот момент почему-то опрокинулся стоявший у стены маленький столик с полной кастрюлей супа. Это произвело большой шум, все вздрогнули от испуга, беременная женщина задрожала всем телом и, бледная как смерть, в смущении огляделась.
Мария побежала за горничной, возникло некоторое замешательство, но все остались на своих местах, а уха тонкими желтыми ручейками быстро растекалась по паркету.
