смысле механизм этого сна прямо противоположен традиционным сновидениям героев дворянского происхождения – от Петруши Гринева до Анны Карениной 518.
В итоге не будет преувеличением утверждать, что габитус и социальная траектория Кокорева, вынужденного пробивать себе дорогу в литературу, как и в случае Полевого, создавали более широкий коридор возможностей для отказа от связывающих литературных конвенций и литературных экспериментов. В том же журнале «Москвитянин» публиковался и другой автор, А. А. Потехин, в рассказе которого «Тит Софронов Козонок» (1853) можно наблюдать попытку создать полноценную крестьянскую субъективность в режиме полного доступа к мышлению и его полной прозрачности.
В 1878 г. П. Н. Ткачев отмечал, что все произведения Потехина сделаны по одному шаблону с одинаковыми «приемами воспроизведения крестьянской души» 519, душа крестьянина в них воспроизведена, но лишь в той мере, в какой она похожа на душу русского человека вообще. В «Тите…» Потехин избирает скорее «григоровичевскую» манеру повествования о крестьянах, с той разницей, что в отличие от автора «Деревни» сознание и мышление всех главных героев оказываются полностью прозрачными, а язык, в передаче нарратора, сугубо литературным, как если бы героями были образованные люди. Случаев прямой мысли в повести немного. В следующем эпизоде Потехин передает мысли Тита без кавычек, используя разделительное тире (приведу лишь начало длинного пассажа с потоком мыслей героя):
Со своей стороны и Тит был недоволен. Приказание явиться из Москвы в деревню расстроило все его планы, все его замыслы, все его мечты и надежды в будущем. – Как бы хорошо было, думал Тит, если бы остаться в Москве! Жил был я у немца, припеваючи. Через год, через два, дал бы он мне жалованья целковых двадцать, подбился бы я к нему, стал бы угождать 520.
Как у Кокорева, в повести Потехина встречаются, хотя и гораздо реже, случаи свободной прямой мысли:
Он встал с тяжестью в голове и еще с большею тяжестью в сердце.
«Что скажет дедушка, как узнает. Беда, как будет браниться: еще, пожалуй, и поколотит. Хоть бы этот подлец Тит не приходил сюда, а то и разблаговестит, как раз и дедушке доведут». С такими мыслями слезал Николай с печки 521.
В этой цитате хорошо видно стремление начинающего Потехина держаться режима полного доступа к мыслям и чувствам героя (и голова, и сердце), создавая его субъективность с помощью наименее конвенциональных по тем временам и наиболее простых форм свободной прямой мысли. Обращается Потехин и к нарративному пересказу мыслей героя:
А может быть, он надеялся этими словами побудить жену, чтобы она отпустила его великодушнее на ярмарку. Тит знал свою слабость, знал, что если жена не захочет пустить его, он не в состоянии не покориться ей и не побывать ему тогда на ярмарке, а ему сильно хотелось там повеселиться: приятели всегда найдутся, и если бы даже Титу не удалось зашибить свою копейку на гулянье, он всегда найдет на свою долю лишнюю чарку водки там, где все пьют. <…>
Он молчал, но внутренно решился завтра непременно, еще до свету, потихоньку уехать так, чтобы жена и не слыхала, а там… что будет, то будет 522.
Курсивом здесь маркированы глаголы, обозначающие передаваемые нарратором мысли и переживаемые чувства героя, а подчеркиванием – сначала явно несобственно-прямая речь жены (это ее слова о приятелях-собутыльниках), а в конце – несобственно-прямая мысль самого Тита, решившегося ехать.
Использование Потехиным пересказов мыслительных актов персонажа достигает кульминации в наиболее драматичной сцене – убийства Титом Николая на обратном пути с ярмарки. Здесь нарратору удается создать эффект переживаемости персонажем совершенного преступления (Тит с сообщниками задумывал лишь ограбить его, однако Николай оказал сопротивление, и Тит в состоянии аффекта зарубил его топором):
Но до сердца Тита не достигал этот вопль. В глазах его помутилось, в голове не было никакой мысли, сердце сжалось, дыхание захватило; он помнил только одно, что Николай догадался об его умысле, и что погубит его, если останется жив. <…> Но когда Николай упал с диким воплем и хриплым стоном, когда он после нескольких конвульсий остался нем и неподвижен, когда Тит почувствовал себя обрызганным кровью – тогда с ним произошел такой переворот, в душе его совершилось такое потрясение, которое трудно передать словами, тем более что оно произошло чрезвычайно быстро. Все бешенство, все ожесточение Тита мгновенно исчезло: ужас и страх заступил их место 523.
Наконец им овладел такой панический страх, что он вскочил и ударился бежать, куда глаза глядели. И страшно для него было бегство, и страшен был он в этом бегстве. Ему казалось, что шагом гонится за ним то окровавленный труп Николая, то погоня 524.
Маркированные курсивом глаголы, передающие аффективные состояния героя и приостановку мыслей, как водится в таких случаях, приводят нарратора почти к паралипсису – фразе «трудно передать словами», однако, по сравнению с аналогами у Григоровича, у Потехина он менее выражен, поскольку в следующем же предложении раскрывается объяснение (страх и ужас). Бросается в глаза, что для описания состояний крестьянина-убийцы Потехин прибегает к книжной лексике иностранного происхождения (конвульсии, панический страх), ассоциированной с медицинским дискурсом.
В более поздней повести «Бурмистр» (1858) Потехин следовал выбранной повествовательной манере и режиму прозрачности мышления. Сюжет повести строится вокруг попытки сдать в рекруты сына бедного Федора-кузнеца. Хотя сам он появляется лишь во второй половине повести и не является протагонистом, его состояние после пожара кузницы передается с помощью пересказа мыслительного акта:
Глубокая, безвыходная тоска и отчаяние овладели его душою, он считал и себя, и свое семейство погибшим безвозвратно. И потянулись после того длинные, печальные дни. Тоска грызла, сокрушала его, голова не в силах была связать двух простых мыслей, руки его не поднимались на работу, да они и не умели ничего делать, кроме кузнечного дела: Федор мало работал и на поле, нанимая для этого особенного работника. Наконец, однажды горе так мучило, теснило грудь Федора, что он, по русскому обычаю, решился искать успокоения у знакомого уже нам тучного господина с красивой бородкой 525.
Встречаются в повести и редкие, но яркие примеры несобственно-прямой мысли:
Старшие сыновья полезли на полати, а Андрюха, все еще скучный и расстроенный, уселся в раздумье на лавку. И как ему не думать, как не горевать! У него была невеста – девка загляденье, красавица на всю деревню, дочка уже знакомого нам из разговора Ивана-Корыто. <…>
