когда я со своим стадом поравнялся с хутором, Михкель еще стоял со своей матерью и на пастбище не ушел. Скот бродил по двору. Я поздоровался. Хозяйка Притсу подозвала меня.
– Давай-ка, Карла, твою торбу, положу вам с Михкелем вместе. Зачем вам два мешка таскать?
С тех пор нашу совместную торбу пастушата стали принимать на общий «стол».
Видимо, Михкель рассказал матери о моей отвергнутой провизии, и она стала давать нам пищу на двоих. Содержимое же моей торбы она вываливала свинье в корыто. Забегая вперед, скажу, что встретившись через 30 с лишним лет с Михкелем, мне доставило большое удовольствие вспомнить прошлое, от души отблагодарить его и его покойную мать за доброе сердце и подарить ему свою книгу.
Время летело быстро. Наступила осень.
За день до начала занятий в школе хозяин разбудил меня чуть свет. Сказал, что едет в волостную управу и заодно подвезет меня. Доехав до места, где начиналась дорога на хутор Вийдасе, хозяин остановил лошадь, сгрузил на обочину полмешка муки.
– Возьми, вот деньги тоже.
Сам поспешно влез на телегу и поехал дальше.
Слезы заволокли глаза от обиды. Сел я на мешок и, предавшись грустным мыслям, задремал. Проснувшись, увидел перед собой отца. Наверное, ему сообщили обо мне прохожие.
Я снова принялся реветь.
– Не плачь, – успокаивал отец. – В жизни еще много повидаешь горя и нищеты. Ежели каждый раз плакать, слез не хватит. Слезы, сынок, не помогут. Подрастешь – поймешь…
Эти слова я запомнил навсегда.
Хозяин обманул меня еще и в том, что не сделал обещанную обувь. В школу иди хоть босиком! Отцу ничего другого не оставалось, как взять у брата, конюха Адо, кусок кожи в долг и за одну ночь смастерить мне лапти.
Еще трижды в Юрьев день я уходил из дому зарабатывать нелегкий хлеб пастушонка: один раз к прежнему хозяину в Ванакубья, затем дважды к леснику в Мадиссааре. Работать там заставляли не так много и жизнь казалась чуть легче.
Учеба пополам с побоями
Название нашей школы звучало так: двуклассная пятилетняя министерская школа. Классных комнат имелось только две: в одной занимались дети первого и второго года обучения, в другой – остальные. Кроме классов в одном конце дома находились жилые комнаты учителя и спальня девочек, а в другом конце – спальня мальчиков, столовая и квартира заведующего Раедорфа.
Школа от моего дома отстояла в полтора верстах. Зимой приходилось с трудом пробираться через сугробы, да еще в темное время. Чтобы дети не заблудились, сторож волостной управы (исполнявший одновременно обязанности школьного служителя) ставил на окно в школе зажженную лампу, на свет которой как на маяк мы и брели, увязая в снегу, прямо через мызные поля.
Порядок в школе существовал суровый. За малейшую шалость били линейкой или таскали за волосы, да так, что слезы брызгали из глаз. Законом подобные меры наказания, конечно, не допускались, однако, чтобы воспитать в нас уважение к существовавшему строю и послушание, их все же применяли.
Для чего ученикам нужны волосы, пальцы и уши, – об этом нам не раз давали понять господа школьные наставники Раедорф и Массо. И хотя первый из них был учителем «закона божьего», это не мешало ему бить железным прутом по моей ладони до тех пор, пока та не вздувалась.
Однажды в пургу я остался ночевать в школе и вместе с интернатскими детьми стал готовить уроки. Случайно моя ручка упала и закатилась под переднюю парту. Я полез за ней, ненароком толкнув сидевшую на парте девочку. Та подняла визг. В этот момент дверь распахнулась. Учитель Кийндок влетел в класс, подошел к визжавшей и рявкнул:
– Чего орешь и мешаешь другим заниматься?
Теперь зафыркали остальные. Конечно, учитель понял, что главный виновник где-то в ином месте. Заглянул под парту. И, не спросив, зачем я туда залез, схватил меня за ухо и начал вытаскивать. Я старался приподняться на цыпочки, но все равно губы кривились от боли. Так Кийндок дотащил меня до двери и вытолкнул в коридор, где я должен был стоять до тех пор, пока не придет время ложиться спать.
В спальне разгорелась «подушечная» война. В пылу возни мы подняли такой шум, что его услышали в комнатах заведующего школой Раедорфа. Оттуда раздались шаги. У мальчиков тут же возникла озорная мысль: как только учитель просунет голову в спальню, швырнуть в дверь подушкой. Мое спальное место находилось против двери, поэтому и осуществить задуманное предстояло мне. В целях «маскировки» война продолжалась, а подушка как бы случайно должна попасть в дверь.
Ждать долго не пришлось. Дверь открылась, и я тотчас запустил в нее две подушки.
Раздался грохот, а затем послышались удаляющиеся шаги. Мы притаились как мыши, натянув одеяла на голову. Немного погодя, шаги снова стали приближаться. С лампой в руках вошел Раедорф.
Начался допрос. Ответ следовал один и тот же – в комнате было темно, и никто ничего не видел. Под конец заведующий школой спросил одного мальчугана первого года обучения. Тот принялся громогласно объяснять, что бросить подушку в дверь велено было нукискому Карле. Заведующий школой удивился:
– Откуда он взялся? Где он?
Я попался, и мне крепко досталось.
Но мне нравилось ходить в школу, нравилось учиться. Учебники прочитывал от корки до корки уже в первые недели школьных занятий. Однако такое рвение имело свою оборотную сторону: задаваемые уроки были не новы для меня, и я начинал скучать, особенно в последние годы. Ведь дети третьего, четвертого и пятого года обучения сидели в одном помещении и поэтому три года подряд приходилось слушать одно и то же. Беспокойному духу юности это со временем надоело, и незаметно для себя я стал участвовать в разных озорствах.
Однажды во время летних каникул, отнеся по просьбе матери в поле еду для отца, я взялся за плуг и вспахал две длинные борозды. Отец не стал меня хвалить, а сказал:
– Я не хочу, чтобы ты марал руки в мызной земле. Нужно учиться, изо всех сил учиться, не то под бременем невежества согнешься, да так и будешь всю жизнь гнуть спину на баронов и других господ.
Я не уловил тогда мысли отца: каким образом знания могут избавить от работы на господ?
Летом, накануне последнего учебного года, нас навестила сестра матери Анна с семьей. Тетин муж Юри (Георг) Юрман работал в Таллине в главных железнодорожных мастерских. На прогулке мать рассказывала сестре о своем житье-бытье и, между прочим, упомянула, что я все время хорошо учился, а теперь,
