В смысле защиты здесь была бы идеальная переправа, то есть единственная дорога через болота могла бы долго охраняться даже небольшим отрядом. Но когда мы утром, добравшись до Днепра, увидели всю окружающую обстановку, то поняли, что она невозможна, так как не оказалось никаких перевозочных средств – нигде в окружности.
Только к вечеру мы возвратились в корпус, пробыв почти двое суток в дороге.
На другой день разыгрался самый большой и длительный бой нашего похода.
Ареной его послужил огромный луг версты в 3-4 шириной между селами Марьинским и Ново-Воронцовкой. Петлюровцы несколько раз ходили в атаку, но всякий раз отступали с потерями, хотя их силы были значительно больше. О действии наших частей штаб отзывался выше всяких похвал.
В особенности показала пример выдержки и стойкости добровольческая дружина, части которой, бывшие в заставе в это утро, приняли первый удар. Артиллерия меткой стрельбой поддерживала контратаки нашей пехоты и много способствовала отражению противника.
Много говорили о беспримерной работе медицинского персонала. Сестры и санитары под огнем подбирали раненых, а врачи не покладая рук работали в лазарете.
Бой шел целый день, и только к вечеру атаки противника прекратились.
Выждав некоторое время, корпус в ту же ночь двинулся дальше.
Бой под Воронцовкой физически ослабил корпус: у нас выбыло более 5 процентов боевого состава, сильно увеличился лазаретный обоз, убито было человек 20.
Но дух не был сломлен. Бой показал, что корпус был хорошо сплоченной боеспособной частью.
Уже много времени спустя стало известно, что произошло в этот день на станции Апостолово в григорьевском штабе. Когда под вечер и в течение всей ночи туда стали подвозить раненых, Григорьев был вне себя. Вся станция была уже загружена, но их все везли и везли. Григорьев, схватившись за голову, бегал по перрону и вопил:
«Що воны зробилы, що зробилы… Як з ними воювать?»
Броневой дивизион участия в этом бою не принимал. Мы были посланы на рассвете верст за 12 на железную дорогу, между станциями Ток и Апостолово, чтобы задержать подкрепления противника. Разобрав рельсы и испортив телеграфные провода, залегли с двух сторон, замаскировав пулеметы в снегу. Вскоре показался со стороны Апостолова поезд. Очевидно, там что-то заметили, потому что поезд остановился. Мы открыли огонь, началась паника, поезд отошел назад, но за насыпью залегла цепь, и пошла перестрелка.
Наконец командир отряда, полковник Волоцкой, [148] послал приданный нам эскадрон новороссийцев ликвидировать это дело.
В несколько минут все было кончено, и поезд, забрав пары, умчался на Апостолово. В поле осталось несколько тяжело раненных петлюровцев. Их погрузили на подводу и в сопровождении двух наших офицеров отправили в ближайшую больницу. Подвода пропала без вести. Потом был слух, что петлюровцы зверски расправились с офицерами, несмотря на то, что они привезли их же раненых.
Мы подождали до сумерек, как было условлено, и двинулись назад. Стрельба из Воронцовки затихла, но вдруг забухали пушки сзади. Очевидно, из Апостолова был выслан бронепоезд и обстреливал место, где была стычка. Значит, мы убрались вовремя.
Долго ехали во тьме. Дорога ухудшилась. Появились какие-то рытвины, бугры. Наконец передние подводы стали. Перед ними оказался овраг. Сомнения нет – мы заблудились.
Послали конницу на разведку. Остальные собрались в кружок вокруг двух железнодорожников, которые, испугавшись, сбежали с задержанного нами поезда и попали к нам «в плен».
Они рассказывали, как накануне Григорьев отдавал последние приказания командирам своих частей и для наглядности чертил им диспозиции шашкой на перроне.
По диспозиции выходило, что все его силы были разделены на четыре отряда. Первый должен был атаковать корпус в Ново-Воронцовке. Второй – с тыла. Третий – с фланга. А четвертый – загородить дорогу к Днепру на случай, если кто-нибудь все-таки прорвется.
Из этого следовало, что корпус окружен. Если он и прорвался на свою дорогу после боя, то между ним и нами находится, очевидно, прослойка противника.
Было сумрачно на душе. Наш отряд, около 100 человек, бродит один ночью по степи, толком не зная, чем кончился бой, не имея понятия даже о месте, где мы в этот момент находились. Было над чем задуматься.
И вдруг откуда-то справа в небо взлетела ракета. За ней другая, третья – и еще, и еще. Ракеты взлетали одна за другой, рвались в выси, озаряя на несколько секунд зеленоватым светом пространство под нами, и, рассыпавшись на сотни искр, гасли в полете.
Сгрудившись в кучу, мы как зачарованные смотрели на это тревожно-красивое зрелище. Стонущий ветер, неясные силуэты людей и повозок вокруг, степь то загоравшаяся, то потухающая, точно незримый вихрь открывал и набрасывал черные покрывала, – все это затемняло чувство реальности, создавая какую-то фантастическую картину точно нездешнего мира.
Наконец симфония огня окончилась. Мы очнулись. Но что же это было? Корпус ли нам указывает направление, противник ли нас ищет? Кто может на это ответить?
Вскоре вернулась разведка, но с печальной вестью – дороги она не нашла.
Поехали назад. Проблуждав всю ночь, только под утро попали в Ново-Воронцовку и, не задерживаясь там, вошли на Бериславльскую дорогу. Проскочили вовремя, потому что на рассвете село было занято петлюровцами.
Ехали осторожно и в большой тревоге, так как в Воронцовке мы смогли узнать только то, что бой окончился к вечеру и корпус ушел, вероятно, на Бериславль.
Только под утро наткнулись на хуторок, где была тыловая застава от корпуса. Узнали, что все благополучно и что мы идем по верной дороге.
Наступил день, ночные призраки исчезли, но какая усталость охватила все тело! Ведь идут вторые сутки, как мы на подводах, почти ничего не евши. Лошади наши, проделав около 90 верст, тоже едва держатся.
Вдруг откуда-то ветер доносит знакомый грохот. Явственно – пушки – и впереди. Неужели опять бой?
К полудню втягиваемся в глубокую балку, карабкаемся по склону, взбираемся на его верхушку, и перед нами разворачивается точно батальная панорама.
На склоне холма приютился обоз и лазарет. Сбоку ведут огонь пушки; на холме – очевидно, штабная группа, а там вдали перед опушкой села наши цепи, врывшиеся в землю. На окраине села то и дело возникают взлеты наших разрывов.
Но вот что странно – в обозе засуетились, подводы ринулись вперед, все куда-то бегут, тащат пулеметы и направляют их в нашу сторону. Сначала мы не можем понять, в чем дело, наконец догадываемся: нас принимают за противника и вот-вот откроют огонь.
Машем им платками, кричим. Командир высылает двух верховых – те мчатся во весь опор, махая шапками.
Наконец все разъяснилось. Оказывается, генерал Васильченко потерял всякую надежду на наше возвращение; пошли уже вторые сутки, а нас все нет. Штаб решил, что мы погибли.
Едва паника улеглась, начались взаимные расспросы. Оказывается, пройдя всю ночь, утром корпус наткнулся на это село, в котором засел противник. Начало было трагическим. По каким-то сведениям село было якобы никем не занято и в нем было все спокойно. Поэтому, не сделав предварительной разведки, туда поехали квартирьеры и через пять минут попали в засаду. По ним был открыт убийственный огонь. Некоторые там и остались, упав на месте; кое-кто спасся, кого выручили хорошие лошади.
Подошел корпус. Завязался бой. Генерал хотел выбить противника артиллерией, которая гвоздила позиции с самого утра, не желая вызывать атакой лишние жертвы. Да и части смертельно устали (бой вчера в течение целого дня, ночной переход и опять бой). Но перед вечером пришлось начать наступление. Село было взято без большого труда, и мы расположились там на ночлег.
Наутро мы с облегчением покинули это негостеприимное село (по имени Дудчаны) и двинулись по Бериславльской дороге.
Корпус постепенно выходил из дефиле. Мы шли к Днепру, но железная дорога оставалась далеко сзади.
Переход был неспокойным. По пути попадались мелкие махновские и прочие банды. Одни успевали убежать во всю прыть, но кое-кто был захвачен.
Сделав длинный путь, к вечеру корпус подошел к большому и благоустроенному монастырю, Броневой дивизион, шедший в арьергарде, застрял у подъема в гору. Истомленные лошади не могли идти по крутому и грязному подъему. С разрешения генерала мы остались на ближайшем хуторе верстах в пяти от монастыря. Никому не приходило в голову, что нас ждало трагическое пробуждение.
Утром, когда мы одевались, раздался отчаянный крик:
– В ружье, пулеметы на позицию!.. Жив-во!
Шагах в тысяче от сада в задней части хутора маячила большая конная группа, наскочившая на наше охранение, а за нею тянулась длинная лента повозок, теряющихся в туманной дали.
