- Ну? - настаивала Феня, пододвигая к себе последние сочни.
Максим помялся еще. Повертел головой направо, налево, выписал пальцем на столешнице, припорошенной мучной пылью, какую-то замысловатую фигурку и наконец решился:
- Мишка очень любит себя, - сказал он. - Потому он и инструмент свой не любит...
Под окном снова проскрипели шаги, и Феня, внезапно оглохнув, заметалась у стола, хватая что попало и силясь побыстрее навести порядок.
- А вот как раз и он...
Вдруг поняла, нет, и теперь не он. Ясно же, это шаги Цагеридзе. Неровные, один легче, другой тяжелее.
Руки у Фени потеряли проворство.
На печи приподнялась Елизавета Владимировна, вздохнула:
- Ох, что же это я? Спущусь, подсоблю.
И Феня заметила, как теперь покрылась крупными розовыми пятнами шея Марии. Совсем так, как, наверно, было и у нее самой, когда она в первый раз шаги Максима, а во второй - Цагеридзе приняла за шаги Михаила.
- Спасибо, не надо, мама. Прошу, не надо! - торопливо говорила Баженова. - Тут осталось вовсе немного. Закончим утром. Афина, неси пельмени скорей на мороз. Максим, выберите потоньше поленья, подтопите печь.
Весь в тонких морозных струйках вошел Цагеридзе.
Даже с самого первого взгляда можно было понять, как он напряженно взволнован, как он перебарывает себя, чтобы не закричать сразу с порога. Держа противень с пельменями на согнутой в локте руке, Феня проскользнула в сени за спиной Цагеридзе.
"Что могло с ним случиться в этой окаянной конторе? - подумала она озабоченно. - На реке дела идут, кажется, очень хорошо".
- Вот славно, вот вовремя подошли вы, Николай Григорьевич, - сказала Баженова. - Сейчас будем ужинать. У нас гость...
Заставая Максима в доме, Цагеридзе всегда с ним здоровался весело, дружески. Именно с ним с первым начинал разговор. И теперь Максим разогнулся, приподнялся от груды поленьев, готовясь подать руку, но Цагеридзе даже не повернул к нему головы.
- Вы говорите, Мария, я пришел вовремя. - Он словно не видел никого, кроме нее. - Пусть останутся золотыми эти ваши слова. Но сейчас я вам хочу сказать: Николаю Цагеридзе сегодня связали руки. Из треста предупредили: действуй, работай, но руки тебе не будут развязаны. Мария, вы тоже инженер, вы плановик, вы все знаете! Отвечайте, можно вести нам работы по спасению леса, оставаясь строго в пределах лимита на подготовительные работы к новому сплаву? Можно из одного стакана наполнить доверху два других стакана сразу один водой, другой вином? Я этого не умею! Не могу! И не буду!
Он вдруг сорвал с головы шапку, швырнул ее на пол, погрозил неведомо кому кулаками, вцепился пальцами в волосы и что-то гортанно, злобно забормотал по-грузински, причмокивая языком. Баженова глядела на него встревоженно, не зная, должна ли она к нему подойти. Ей казалось, Цагеридзе сейчас пошатнется и упадет. Максим замер у печки с поленом в руке.
- Ос, осподи! - громко вздохнула Елизавета Владимировна, подковыляв к столу и хватаясь руками за самый уголок. - До чего дошел человек! Совсем обезумел...
Эти слова ударили Цагеридзе словно током. Он отер ладонью лицо, рванул ворот пальто, но заговорил уже немного ровнее, спокойнее.
- Василий Петрович предсказал: "Цагеридзе в тюрьму". Елизавета Владимировна предсказывает: "Цагеридзе в сумасшедший дом". Два прекрасных предостережения. Что припасли для меня вы, Мария? Какую судьбу? Но все равно, приказ свой Цагеридзе не отменит. Не знаю, в пределах каких лимитов, не знаю, под страхом какой ответственности, но продолжать свое дело мы будем. И лес спасем! Зачем, иначе, нам всем называть себя - советские люди? Зачем, иначе, Цагеридзе называть себя начальником рейда? Зачем, иначе, получать ему зарплату? - Он обвел комнату медленным взглядом, останавливаясь поочередно на каждом человеке. Последней была Баженова. - Мария, вы можете выйти из дому?
- Надолго? Одеться? - спросила Баженова, подчиняясь его просящему взгляду и набрасывая на плечи платок.
- Пойдемте со мной в контору, - сказал Цагеридзе. Поднял с пола шапку и, не надевая, держа ее в руке, вышел.
Баженова наскоро оделась и поспешила за ним.
В черном небе золотились частые звезды. Тонко поскрипывал снег под ногами. От окна на тропинку падал тусклый желтый прямоугольник. Цагеридзе стоял в темноте по-прежнему с обнаженной головой.
- Идти в контору не нужно, Мария. Позвал я вас только для того, чтобы сказать: Цагеридзе очень тоскливо, Николай Цагеридзе понял сегодня - ему одному тяжело. Ему без вас больше нельзя. Я не прошу отвечать, Мария. Вы мне ответите, когда захотите. Если не захотите - не ответите совсем. Вам незачем ходить в контору. Дома я не мог бы выговорить того, что сказал здесь, под этими звездами. В контору пойду только я сам. Мне нужно теперь думать всю ночь. Мне нужно думать очень о многом. Но больше всего я буду думать, как я люблю вас, Мария. А теперь - возвращайтесь домой. Простите!
Он пошел по тропе, выбираясь к дороге, ведущей в контору. Ночная темнота быстро скрыла его. Только долго был слышен скрип неровных шагов на промерзшем снегу.
А Баженова все стояла и стояла неподвижно. Вслушивалась в последние отзвуки шагов Цагеридзе и все смотрела в глухую черноту ночи, точно оттуда кто-то мог подсказать ей ответ на слова, которых она ждала давно уже и которых так боялась.
10
После этой ночи багрово-красный, все еще холодный диск закатного солнца много раз опускался за горизонт, теперь уже значительно правее горбатого мыса, и с каждым днем все дольше задерживался на небе.
Морозы временами спадали, позволяя людям подолгу работать, не греясь у костров, а потом опять набирали свою лютую силу, и тогда над Читаутом густо расплывались толщи сизого дыма.
Запруду на Громотухе закончили раньше, чем предполагалось по графику, но речка через оставленный незакрытым шлюз по-прежнему текла своим обычным подледным ходом. Выпустить воду наверх было нельзя - не вся еще подготовлена протока вдоль дамбы. Да и ложе самой Громотухи. Снег, снег...
Ах, следует ли все-таки его убирать начисто, до "зеркала"? Или можно рискнуть выпустить воду прямо на снег?
Так считал Цагеридзе. Его поддерживал Доровских.
А Шишкин с Герасимовым утверждали: "Можно нажить большую беду. Сквозь толстый слой, как ни верти, а все же "теплого" снега вода где-нибудь прососется в свое постоянное русло. Пойдет, как и сейчас идет, не поверх льда, а под лед Читаута. И тогда вся запруда окажется ни к чему. И дамба. Начинай все сначала. А когда?"
Цагеридзе нервничал. Он готов был закрыть шлюз на Громотухе немедленно и начать накапливать воду. Надо же наконец приступать к главному: намораживать лед! Скоро вообще начнутся оттепели. Тогда хотя бы удержать то, что будет до этого наморожено. Ободрял своими прогнозами Павел Мефодьевич Загорецкий. Но кто же не знает, насколько всегда сомнительны и ненадежны предсказания метеорологов!
Не слушать тех, кто настаивает на обязательной очистке от снега всей Громотухи и Читаутской протоки, кто повторяет, что лед, наплавленный прямо по снегу, будет рыхлым, непрочным? Не слушать... Но каждый раз, когда его особенно томили сомнения, Цагеридзе почему-то вспоминал слова Василия Петровича: "Имей еще - вода в Громотухе как ключевая, на слабом морозе не стынет". Значит, действительно она может снег прососать и уйти еще на пути к дамбе под лед. Тут же и другие его слова: "Зато со снегом зерна она мало дает. Растворяет. Все это к тому: соблюдай осторожность и меру". Значит, при сильных морозах снегу бояться нечего...
Вот и решай. Будут ли они, сильные морозы? И сколько дней? И вообще, кто понимает в сплаве больше: лоцманы, инженеры или это второе "главное лицо", этот издевающийся над самой идеей спасения леса бухгалтер?
Неприятно с ним разговаривать, тем более спрашивать у него совета и тем более после той грубой стычки, когда он сам же заявил Василию Петровичу, что не нуждается в его советах. Переспросить все же еще раз? Но все равно бухгалтера сейчас нет на рейде. Он улетел в Красноярск сдавать какой-то отчет. Почти целый час сидел Цагеридзе и подписывал бесконечные "формы" и приложения к ним, не вникая в цифры. А Василий Петрович, пристроившись сбоку, перелистывал бумаги и хрипловато приговаривал: "Это что! Вот был годовой. Тут подмахивай, не робей. Тут, считай, не твое пока, лопатинское. По годовому драть шкуру можно бы. С мертвого не сдерешь. С тебя полетит шкура аккурат через год. Если другой за тебя, как ты за Лопатина, так же вот не станет подписывать к тому времю".
Хорошо, он, Цагеридзе, подождет еще два, ну, еще три дня, а потом все равно пустит воду!
Сейчас на протоке работают все, кого только можно было направить туда. По существу, совсем закрыта контора. Кого бы еще подбросить в бригаду Герасимова? Пока больше некого. Совершенно некого. Тех людей, что строили запруду, придется все же ставить на расчистку "зеркала" Громотухи...
