Сидел он точно в вилах и казался неодолимым. Оказаченные мужики день и ночь работали на окопах и шанцах.
Поохладев от первого жару возмездия, паны поняли, что имеют дело не с толпой взбунтованной черни, а с неприступною крепостью. Теперь и сам Вишневецкий не отваживался разрывать казацкий табор, как покушался на это в пылу боевой горячки, когда панцирь стеснял его завзятое сердце, а подложенная сталью шапка казалась ему охраной недостойною. В числе 700, купивших нежданно негаданно торжество над ужасным Хмелем, пало много людей, которых не напрасно величали знаменитыми рыцарями. Они были знамениты способностью возбуждать в соратниках мужество, как знамениты барды, вдохновляющие словом своим слушателей. Смерть унесла с ними самую пламенную часть собирательной души шляхетского народа. Приступ к табору грозил этой душе утратами многочисленными, и потому паны решились выжидать голода или вернее — результата казацких драк, которые начались в таборе тотчас после бегства Хмельницкого. На военной раде своей паны определили — начать правильную блокаду. Послали в Броды и во Львов за тяжелыми пушками. Генералам Губальту и Пршиемскому да инженеру Гильдгауту было приказано окружить казаков шанцами, поделать на болотах мосты и плотины для штурма с тем, чтобы загромоздить возами затылки табора, и, если нельзя будет взять казаков приступом, то — выморить голодом.
Но голода казаки не боялись: съестных припасов было у них достаточно. Запасы аммуниции казались неисчерпаемыми. Полководцы отличались боевыми способностями. Недоставало только того, кто все это организовал под своеобразною диктатурою, да и ему самому для диктатуры недоставало бы татар. Бегство гетмана подавляло казацкий народ, задавшийся задачей — или погибнуть, или погубить народ шляхетский. Отрезанный панами от поприща своих пожогов, убийств и грабежей, не мог он даже проведать, что делается с его путеводителем в безвыходном лабиринте злодеяний: пал ли он трупом, или бежал с татарами, или бросился к литовскому своему войску для замены им Орды, и никому не приходило в голову, чтобы хан поступил с казацким батьком, как поступает нечистая сила с человеком, который на нее положился. Тем не менее исчезновение батька из 200.000-й семьи в такой важный момент возымело на нее свое действие.
По рассказу Освецима, казаки уже на третий день, 2 римского июля, в воскресенье, прислали к королю письменную просьбу о помиловании. Другое письмо прислал к Вишневецкому Чигиринский полковник Крыса, по фамилии Великорусс (иначе был бы он не Крыса, а Пацюк). Этот просил уверить короля, что казаки через два дня сдадутся.
Было слышно, что Джеджалла не хотел гетманить казаками, но что его к тому принудили, как это у них случалось нередко с их избранниками. Все-таки он принял гетманство лишь на несколько дней, зная, что может поплатиться головой за свой высокий сан, если не теперь от казаков — в случае неудачи, то в последствии от Хмельницкого — в случае удачи.
«Многие хотели перебегать в наш лагерь» (пишет Освецим), «но король приказал стрелять по перебежчикам, а для того, чтоб они не могли спастись бегством, приказано было князьям Вишневецкому и Радивилу, с несколькими тысячами войска, переправиться через речку и занять позиции сзади казацкого табора. Но приказ этот не был исполнен, потому что князь Вишневецкий потребовал 15.000 войска, а король не хотел дать ему такого количества».
Здесь невольно вспоминается, как долго Ян Казимир держал великого воина в Збаражской западне, медля выручкою, и как охотно дал веру, что он предлагал окуп. Не смея штурмовать казаков с огромным войском и его челядью, он подставлял Вишневецкого под 200.000 отчаянных беглецов с несколькими тысячами.
«Между тем» (продолжает Освецим) «совещались по поводу просьбы о помиловании. Одни заявляли, что следует оказать милосердие, казнить смертью только старшину и выдающихся особенно бунтовщиков. Другие настаивали на том, чтобы, дав слово касательно прощения, отнять потом у казаков пушки и оружие, распределить пленных по полкам, перебить их поголовно, лишить остальных всех привилегий, запретить на вечные времена оружие и истребить их веру, — в виду этого предложения, киевский воевода, Адам Кисель, был удален из рады под благовидным предлогом, — и навсегда уничтожить самое имя казаков. Так препираясь, не пришли ни к какому окончательному решению. Неприятель же, пользуясь нашим бездействием, не упускал никакого средства к своему спасению. Он отстреливался с валов и, выбирая удобное время, делал вылазки. В ту же ночь казаки подкрались ползком к одному из наших редутов, напали на утомленных пехотинцев, 8 человек убили, а многих переранили косами, чуть было не овладели самим редутом, и только подоспевшее вовремя подкрепление оттеснило их».
Другой участник Берестечской войны писал из панского лагеря, что казаки напали тихо на шанцы в ночь с 4 на 5 римского июля и принялись резать жолнеров; «но когда начала лаять собака, наши догадались о неприятеле и отплатили за свое: 80 казаков убили, остальных преследовали до табора. Видя нашу осторожность, казаки для надежнейшей обороны стеснили свой табор, в котором для себя и для лошадей рыли ямы (doly) от пушечной пальбы. Но это мало им поможет: ибо они стоят возле топей».
«Июля 3, в понедельник» (продолжает Освецим), «стали перебегать к нам шляхтичи, утверждавшие, что находились в рядах бунтовщиков по принуждению, и будто их насильно заставляли принимать участие в войне. На самом же деле они, потерявши все имущество, искали исхода в казацкой службе»: свидетельство драгоценное. Еще бискуп Верещинский, в 1583 году, следовательно за десять лет до Косинщины, писал в сеймовой брошюре, что промотавшая свои наследства шляхта — или грабит на Низу турецких чабанов, или вытряхивает в бору у прохожих лукошки. Из дебатов Посольской Избы мы знаем, что вытесненные ксендзами да монахами из имений шляхтичи жили среди казаков. Из донесений Кунакова нам известно, что баниты целыми сотнями вписывались в реестровые казаки. Вот какие люди были двигателями казацких бунтов и коноводами казацких предательств! Теперь они спасались под крыльями тех, которые были готовы истребить казацкую веру, уничтожить навсегда самое имя казаков, а потом привели развращенную ими массу под высокую руку православного царя. Под высокой царской рукою мутили они воду, для своей корысти, от Выговского до Мазепы, от Мазепы до Железняка, Голты, Калныша, Глобы и, между прочим, закрепостили себе героев Корсунщины, Пилявщины и т. д., а более крупных своих сподвижников ссылали в Сибирь через посредство напуганной казацким предательством Москвы, и если титло казацкого батька принадлежало Хмелю справедливо, то шляхтичи-баниты и перебежчики были его чадами по преимуществу.
«Эти-то перебежчики» (продолжает Освецим) «известили, что среди казаков возникли несогласия... Вечером, когда отборные наемные полки наши вернулись в лагерь, на горе же, возвышавшейся над казацким табором, были оставлены только два полка, — неприятель, сознавая неудобство для себя этой нашей позиции, наступил на них всеми своими силами, и они, не получив подкрепления, должны были, отстреливаясь, отступить, не без урона, в лагерь. Неприятель занял гору, но недолго мог удержать эту позицию: ибо на рассвете коронный хорунжий, выступив с несколькими полками из лагеря, заставил его бежать обратно в табор, причем казаки во множестве были перебиты и потоплены в озере, позиция же занята нами вновь».
«Июля 4 хотя и происходили военные действия, но вообще можно сказать о нас, что мы разбитому, объятому страхом и ожидавшему окончательной гибели неприятелю дозволили отдохнуть, оправиться, совершенно восстановить упавшую было бодрость духа и возвести сильные укрепления, себе же затруднили путь к скорому и окончательному истреблению его и сделали сомнительным результат дальнейших действий, которые, при большей поспешности, могли увенчаться успехом.
Чтобы не оставаться без дела, король в этот день подвинул войско из прежнего лагеря, находившегося у Берестечка, ближе к неприятельскому табору» (а в старом лагере были оставлены возы с челядью и с несколькими полками пехоты под начальством Николая Потоцкого). «Принято было решение окружить неприятеля со всех сторон окопами, снабдить их войском, сзади же войско обезопасить возами, и таким образом подавить казаков голодом, так как приступом взять их было невозможно. В тот же день воздвигнули множество шанцев, редутов и почти вся работа была завершена».
В это время посполитаки снова начали бунты и ссоры, как бы во свидетельство своего родства с казаками. Им не понравилась прикомандировка их к полкам квартяным в подражание Хмельницкому, который оказаченную чернь поделил между казацких полков. Шляхта послала к королю посольство. Король отвечал раздраженным голосом: «Здесь вам не Посольская Изба! Исполняйте, что вам приказано. Вы находитесь в войсковом ведомстве, и должны повиноваться». Новый канцлер еще усилил слова короля, может быть, раскаявшись в своих выходках против того, кто мог бы не допустить Хмельнитчины, и шляхта принуждена была смириться. Но она ждала случая отплатить королю сугубо. Покамест посполитаки роптали только на его неуменье воспользоваться дарованною Богом победой, а это неуменье до того было очевидно, что даже роялист Освецим, как мы видели, возмущался против него до глубины души.
