Он сжал виски, снова почувствовав нестерпимую боль в голове.
- Тебе плохо, святой отец? - почтительно осведомился монах.
- Иди,- вяло махнул рукой Генрих. Когда монах вышел, он лег прямо на затоптанное грубое полотно, которым был устлан шатер. Боль постепенно отступала, слабела. Уже только горошинка боли перекатывалась в голове, но вот и она успокоилась. "Боже, не дай мне сойти с ума,- молил Генрих.- Пусть сходит с ума Вячка, твой и мой враг". Он поднялся, снова позвал монаха и, когда тот вошел, спросил:
- Готовы ли княжеские стрелы?
- Готовы. Мы сделали десять штук.
- Покажи.
Монах поспешно вышел из шатра и, вскоре вернувшись со стрелой в руках, осторожно подал ее Генриху. Это была обычная тевтонская стрела с железным наконечником, сотни таких стрел летели сейчас на заборо-лы Дорпата. Только возле оперения была привязана короткая красная ленточка. Но Генрих знал, что эта стрела особенная - наконечник у нее был густо смазан ядом.
.- Отдай стрелы нашим самым метким арбалетчикам, пусть они стреляют ими только по Вячке,- приказал монаху Генрих. Он помолчал и снова повторил: - Только по Вячке. Если его не берет божье слово, возьмет божий гнев. Он ведь не слишком прячется?
- Король Вячка - отважный рыцарь,- сказал монах.- Он не прячется за спины своего войска.
В этих словах Генрих уловил скрытую насмешку над самим собой, сидящим в шатре в то время, когда истинные сыновья латинской церкви под градом камней и стрел, под потоками горящей смолы идут на штурм вражеского вала.
- Убейте Вячку! - вдруг закричал Генрих.- Убейте и принесите мне его голову!
Злоба, которую он тщательно прятал от посторонних глаз, казалось, разламывала его грудную клетку, разрывала на куски сердце. Он и сам удивился - сколько, оказывается, живет в нем злости!
Епископ Альберт собрал в своем шатре всех военачальников. Пришли Фридрих и Фредегельм, судья пилигримов Герберт, брат Альберта Иоанн. Все только что участвовали в штурме Дорпата, еще горячий пот блестел на висках, еще пахли дымом белые плащи, а у Фредегель-ма смолой, которую дружинники Вячки лили с вала, была обожжена щека, и он от боли кусал губы.
- Сыновья латинской церкви погибают от рук вероотступников, от рук слуг сатаны,- сокрушался Альберт.- Давайте помолимся за упокой их душ.
Все опустились на колени, начали молиться, потом судья пилигримов Герберт воскликнул:
- Надо взять замок приступом, с боя. Отомстим злодеям на страх всем другим. Каждого из наших, кто первым взойдет на вал, мы прославим, дадим ему награду - лучшего коня и лучшего пленного из тех, что возьмем в замке, кроме, конечно, короля Вячки, которого надо вознести над всеми, повесив на самом высоком дереве.
Все, кто был в шатре, одобрительно закивали. Начиналась лебединая песня Вячки.
Осадную башню, возвышающуюся вровень с городским валом, тевтоны надвинули на ров и под ее прикрытием начали делать подкоп. Половину войска бросил Альберт на подкоп. Врезались в твердую холодную землю днем и ночью. Одни копали, другие в плащах, в кожаных мешках, ивовых корзинах ползком выносили землю.
В Юрьеве было слышно, как скрежещут тевтонские лопаты в толще городского вала. Казалось, скрипит зубами сама смерть.
- Проклятая башня! - воскликнул Меелис и выстрелил из арбалета.
- Надо поджечь ее,- сказал Вячка.- Позовите сюда Холодка и Якова Полочанина.
Сделали большие деревянные колеса, заполнили их паклей, смолой, подожгли и пустили с вала прямо на башню, все время бросая сверху в огонь сухие поленья, которые подносили женщины и дети. Башня начала загораться, но тевтоны в латах, жертвуя собой, кинулись к подножью башни, разломали, порубили колеса и потушили огонь. Град камней и стрел полетел на тевтонов, несколько десятков их погибло, но башня уцелела и, как беспощадный Голиаф, стояла рядом с городским валом.
- Погоди, мы тебя все-таки поджарим,- кулаком погрозил Холодок башне и налег плечом, вместе с Яковом, Мироном и несколькими эстами сталкивая с вала еще одно колесо. Заскрипел горячий обугленный песок, взвился белесый пепел. Вот колесо начало набирать ход, и вдруг Холодок то ли поскользнулся, то ли потерял равновесие от жары и высоты, и случилось ужасное и непоправимое - колесо схватило старшего дружинника за полу обгорелого плаща, подмяло под себя и покатилось вниз, в огонь, в смрадный дым.
- Холодок! - закричал Мирон.- Холодок! Он почувствовал, как подкашиваются колени, и опустился на вал возле разбитых тевтонскими камнями заборолов. Ему вспомнился далекий-далекий день, хибарка, в которой он прятался от волков, умирая с голоду, и веселый синеглазый вой, подъезжавший к хибарке с наколотым на копье облаком.
- Холодок! - снова крикнул Мирон и горько заплакал.
Подбежал Вячка. В руке - меч, шлем съехал набок, и прядь потных светлых волос приклеилась к смуглому лбу.
- Где Холодок? - спросил у Мирона Вячка. Мирон вскочил с земли, вытирая слезы, показал рукой вниз, в пламя и дым:
- Там.
- Э-эх...- только и сказал Вячка. Послышался оглушительный грохот. Это тевтоны шли на приступ, ударяя в литавры, стуча мечами о щиты.
- Рубон! - закричал Вячка.- Все на вал! Но в тот день смерть обошла Холодка. Все, кто защищал Юрьев, думали, что старший дружинник погиб, сгорел у подножья тевтонской башни, а он уцелел, попал в плен к Альберту. Утром тевтоны привязали Холодка цепями к самому верху штурмовой башни и, прячась за его спиной, стреляли в защитников городского вала из арбалетов. Так они делали со всеми пленными во время осады городов.
Раненой обессиленной птицей Холодок медленно подплывал вместе с тевтонской башней к валу, который защищали его боевые друзья. Полочане, новгородцы и эсты прекратили стрельбу, глядя с сочувствием и сожалением на своего несчастного побратима, окровавленного и обожженного. Некоторые не могли сдержать слез. Великая мука была в том, что рядом, в нескольких десятках локтей от тебя, погибал соотечественник, брат, и нельзя было ему помочь. Холодок не захотел, чтобы его смерть посеяла печаль и слабость, он громко, напрягая остаток сил, рассмеялся.
- Братья! - закричал в свой последний миг Холодок.- Высоко я летаю и далеко вижу! Стоит наш Полоцк и вечно стоять будет! И никогда не переведется наш род! И солнце будет целовать нашу землю! Прощайте, Мирошка и Климята! Бейте из луков - не жалейте меня! Скорее бейте!
Тевтон размашисто всадил ему между лопатками острый горячий корд.
- Бейте...- прошептал Холодок, и голова его упала на грудь.
Снова закипела лютая сеча. Никто себя не жалел - ни полочане с новгородцами и эстами, ни тевтоны. Дым выедал глаза. Мертвые падали с вала в огонь и там сгорали. Длинную лестницу, которую тевтоны, взбираясь вверх, обвили своими телами, Яков, Мирон и Меелис, собрав последние силы, оттолкнули от вала, и она, встав на какое-то мгновение дыбом, тяжело рухнула, исчезла в огне. Только багровые угли брызнули во все стороны.
Тевтоны, как обезумевшие, лезли на вал, но там их встречали мечи и копья, рогатины и шестоперы, камни и дубины, секиры и кистени. На них лили смолу, бросали горшки с огнем, бревна, трупы их же рыцарей, которые взобрались на вал, но сразу же были там убиты. Крики, стоны, предсмертные хрипы, резкие звуки тевтонских литавр, шум огня, свист мечей и стрел сплелись в огромный огненный клубок, наполненный болью, мукой и смертью. Напор тевтонов крепчал, казалось, еще миг - и они сломят сопротивление защитников вала, но вдруг над оглушительной неумолчной разноголосицей боя взвилась песня:
Веди нас на сечу, святая София!
Будь с нами в бою, наших пращуров вера.
Архангелы стрелы дадут золотые,
Чтоб в сердце ударить кровавого зверя.
Звонкий мужской голос полетел над валом, где обливались кровью раненые, где мертвецы все еще сжимали в руках горячие мечи.
Святая София, крепи своих воев.
О тех, кто погибнет, плакать не нужно.
Пускай Полота наши раны омоет,
Когда упадем от мечей харалужных.
- Кто это поет? Кто поет? - слушая песню, спрашивали друг у друга вой.
- Климята Однорук поет,- весело сказал Яков и крикнул Климяте, стоявшему с непокрытой головой возле заборолов: - Далеко наша Полота, Климята!
Климята издалека заметил его, сильнее ударил смычком по струнам гудка, на котором подыгрывал себе, и ответил:
- Неправда, Яков Полочанин. Где мы стоим, там и наша Полота течет.
И на этот раз не хватило тевтонам сил, покатились они с вала. На том и утих бой, только облако черного дыма осталось висеть над Юрьевом. Луговые цветы, затоптанные ногами пилигримов и меченосцев, боязливо поднимали головки с земли, оглядывались вокруг, будто хотели узнать, долго ли еще люди будут убивать людей.
Ночь опустилась на Юрьев. За валом и возле вала горели костры. Никто не мог уснуть. Разве можно было спать, когда за спиной каждого стояла смерть, когда звезды густым дождем падали с неба? И тогда заиграли полочане на гудках и цимбалах, а тевтоны ударили в литавры, загудели в дудки. И начали танцевать измученные люди возле костров, чтобы подбодрить себя.
