Евгений Долматовский - Зеленая брама

   —  Такие, какие напишешь!

...Конечно, это еще эскизный проект памятника, мемо­риала...

Я не выдерживаю своей посторонности, то ли спраши­ваю, то ли утверждаю:

   —  Зеленая брама?!

Скульптор, не отрываясь от своей работы, кивает го­ловой. Да, я пришел по правильному адресу, не ошибся. Мы были вместе, во всяком случае, где-то рядом, в первых числах августа 1941 года в дубраве за селом Подвысокое Новоархангельского района Кировоградской области.

   —  Шестая и двенадцатая армии, отзовитесь! — при­зывает бывший красноармеец, ставший ваятелем, и я вдруг обнаруживаю сходство фигуры, держащей на груди камень, с обликом скульптора, создателя будущего памятника.

Мы можем и не представляться друг другу. Все и так ясно.

Скульптор Лев Райзман, разумеется, без заказа, по зака­зу собственной совести готовит проект памятника для опуш­ки урочища Зеленая брама.

Пришел момент, когда можно, наконец, как будто впер­вые в жизни, сказать друг другу стандартное и всегда без­отказно действующее на влагу ресниц: «А помнишь...»

Девятнадцатилетний красноармеец Лев Райзман, сын красногвардейца гражданской войны, был 22 июня 1941 года дневальным в гарнизоне близ границы, получил на рассвете сигнал-приказ «боевая тревога» и ударил в колокол, под­нимая товарищей-артиллеристов...

Тяжелые снаряды — по танкам, картечь — по пехоте противника, гаубица — прямой наводкой. Если хочешь ус­петь подбить танк, целься не через панораму, а по нижней производящей ствола (из винтовки, как известно,— по верх­ней). Не торопись, подпуская танк на 50 метров, но не меш­кай — он быстроходен.

От границы до самой Умани ни разу не снимал сапог. А спали? Не помню. А ели? Не помню.

Последний бой был уже на реке Синюхе, и сейчас мож­но сказать, что для Льва Райзмана все происходит как в немом кино — контузия, потеря слуха, два осколка в спине.

Только при упоминании об осколках я понял, почему скульптор как-то кривится, распрямляя спину во время работы. Да, кое-какие мышцы были повреждены, а «лече­ние» в концлагере «Уманская яма», наверное, помните, какое. Еще ранение прибавилось, уже когда гнали в «яму»,— конвойный кольнул штыком, позабавился...

Артиллеристу очень повезло — в концлагерь привозили раненых на колхозных подводах, ездовыми были солдаты вермахта, а отгонять лошадей в село заставили команду пленных. Охранник зазевался и заведомо обреченный красноармеец сбежал.

Влачился он в южном направлении, в одном селе наша фельдшерица пинцетом, а больше — пальцами вытащила один осколок из-под лопатки (другой остался, глубоко сидел).

Тюменец Лев Райзман добрался до Одессы, выздорав­ливал, помогал подпольщикам изготавливать поддельные печати для спасительных документов.

А потом была снова армия, как в песне — «Пол-Европы прошагали»: и Болгария, и Румыния, и Чехословакия, и Венгрия, и Австрия.

Теперь мне остается задать стандартный наивный кор­респондентский вопрос — как вы стали скульптором?

Ответ был отнюдь не стандартным:

   —  Уже на территории Австрии нам достались стран­ные и не очень кому-либо нужные трофеи — несколько ящиков восковых свечей.

Красноармеец Райзман вдруг вспомнил, что в детстве лепил из воска фигурки. Надо попробовать, может, что и выйдет. Интересно вылепить портрет товарища. Весь взвод ожидал, что получится. Оказалось — похож! Кто следую­щий. Так из трофейного воска вылепил он целую галерею своих боевых друзей.

После демобилизации, на родине начал лепить уже из глины, даже участвовал в конкурсе и неожиданно для себя самого — победил.

Потом были годы ученья, был энтузиазм еще не растра­ченной на войне юности и строгость учителей и наставни­ков. Самоучка — это, конечно, очень мило, но ваяние не забава и не профессия, это призвание, и прежде чем, по методе мудрых мастеров, убрать все лишнее, чтобы глыба мрамора превратилась в скульптуру, надо еще, как гово­рится, съесть пуд соли.

В разных городах нашей страны высятся скульптуры и монументы, высеченные Львом Райзманом из камня, отлитые в бронзе. Известна его композиция «Лев Толстой и яснополянские дети» (музей Толстого), портреты лётчиц-героинь (музей в Монино), памятник М. И. Калинину (Кинешма).

   —  Главной своей работы я еще не сделал. Все эти годы, теперь уже десятилетия, я мечтал сотворить монумент Для опушки леса Зеленая брама, создать памятник своим погибшим товарищам. Перед вами — эскизный проект, можно назвать его и наброском. Красноармеец, держащий

на согнутых в локте руках каменную глыбу, как видите, не согнулся. Взрыв у него за плечами, может быть, осколки впились ему в спину, а он не согнулся, я его понимаю...

Проект рождается медленно и трудно, не дает спать по ночам: ворочаюсь, а потом одеваюсь и по пустынной Москве шагаю в мастерскую. Зажигаю свет, смотрю — маленький мой мемориал на месте, красноармеец с каменной глыбой в руках стоит спиной к взрыву, ждет меня, чтобы рассвет мы встретили вместе.

Я задам скульптору еще один отнюдь не оригинальный вопрос — каковы ваши творческие планы?

   —  Когда мемориал для Зеленой брамы будет завершен, надо набраться сил, завязать нервы в узел и приступить к еще одному проекту. На том месте, где был глиняный карьер, кошмарно знаменитый концлагерь «Уманская яма», необходимо тоже поставить памятник.

   —  Памятник страданию? Памятник мучениям?

   —  Нет, мемориал мужеству и непреклонности!

Вот одна из новых легенд... Впрочем, нова ли она? — ведь речь пойдет о 1963 годе, то есть о делах и событиях, проис­ходивших уже поколение тому назад, не меньше...

В двух письмах, полученных из Кировоградской области, сообщается, что летом 1963 года в Тишковку и Терновку приезжал генерал. Он обошел окрестные овраги, указал место, начали копать, и будто бы из глубин земли извлекли танк. К этому добавляется, что в раскопках участвовал геодезист стройтреста № 5 города Киева В. Н. Девичук, но он не знает фамилии генерала.

Казалось бы, мы имеем дело не с легендой, а со справ­кой...

А вот жители Тишковки и Терновки опровергают эти, такие конкретные сведения. Утверждают, что ни в 1963 го­ду, ни раньше, ни позже не было такого. Генералы приезжали, но если бы кто из них откопал танк, это бы стало известно в селах. За гостями-генералами ходит целая ди­визия мальчишек! Если бы откопали танк, куда бы его дели? Ведь не иголка!

Не нашел я в Киеве и геодезиста Девичука.

Но о том, что танк где-то ждет раскопок, разговоров много.

И еще уверяют, что на дне реки Синюхи, под двухмет­ровым слоем спрессованного ила лежит другой танк, рухнув­ший с откоса...

Не скажу, новые это легенды или старые, но вот бук­вально вчера полученное письмо. Адресат — Михаил Анто­нович Сторчак, киевский военный строитель, принадлежа­щий к послевоенному поколению.

Сторчак был на охоте в одном из лесков Кировоград­ской области, остановился с товарищами у лесника и всю ночь слушал рассказы о том, что творилось в августе 1941 года.

Цитирую письмо:

«Этот лес, оказывается, называется Зеленой брамой. Рассказчики участниками боев не были, но говорили остро, заинтересованно, с подробностями: накануне пленения наши закопали в лесу танк, а в танке документы и знамена частей. Закопали надежно. Немцы об этом почти сразу же узнали, искали танк. Копали и наши пленные (видимо, по принуждению.— Е. Д.), и немцы, но ничего не нашли.

Несколько лет назад приезжали в лес наши саперы. Тоже искали танк. Накопали много разного, а танка не обнаружили. Уезжая, сказали, что приедут еще раз, только лучше подготовленными.

Всего этого в ваших книгах нет. Что это, легенда? Скорее всего. Ну а если нет, не легенда? Тогда танк надо искать и находить...»

Я бы отнес сообщение Михаила Сторчака к разряду охотничьих баек, если бы его письмо было единственным. И в моих папках и в материалах народного музея села Подвысокое немало тревожащих душу воспоминаний, откровений, всевозможных пометок на картах, чертежей, схем...

Пишут пионеры, что жена Григория Клементьевича Булаха, служившего лейтенантом в разведотделе 12-й ар­мии, рассказала: в 1979 году, на смертном одре, Булах поз­вал ее и открыл тайну: в том августе, когда положение стало абсолютно безвыходным, он с майором, фамилию которого запамятовал, закопал в овраге документы особой важности.

Булах собирался нарисовать план местности, но не успел...

Еще одно свидетельство: сын старшего лейтенанта Ф. И. Гнатенко Виталий вспомнил, что писал отцу письма на фронт с пометкой «соединение Снегова». В августе 41-го отец попал возле Подвысокого в плен, прошел муки лагерей, партизанил, снова встал в строй армии и был тяже­ло ранен под Бреслау (Вроцлав). Жена и сын нашли про­падавшего без вести Федора Гнатенко в госпитале в Ессен­туках, проводили дни у его койки, слушали его одиссею. Отец рассказывал, что закопал в овраге важнейшие докумен­ты, куда-то писал еще с фронта об этом, посылал чертежи и все тревожился: надо скорее встать на ноги, поехать в Подвысокое, произвести раскопки. Увы, 18 августа 1945 года Федор Гнатенко скончался от ран и унес в могилу тайну «соединения Снегова».