Проскуров мог видеть потрясающее донесение от «Старшины», что «все военные мероприятия Германией по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время». Это донесение было получено в 6.00 16 июня, и к полудню послано в ЦК. 17 июня оно было послано Сталину и Молотову с препроводительной запиской наркома госбезопасности Меркулова. Известно, что Павел Фитин, который готовил этот официальный документ, позаботился, чтобы сообщение было послано и в РУ.
Проскурову, возможно, показали два донесения Рихарда Зорге от 15 июня, в одном из которых сообщается, что «война начнется в конце июня», во втором — что «нападение произойдет по широкому фронту на рассвете 22 июня»[455]. Может быть, ему также показали сообщения пограничных войск. В одном, от 18 июня, описывается движение германских войск на позиции подготовки к наступлению. (Послевоенное исследование германских документов подтверждает, что распределение Первого эшелона германских войск на позиции готовности началось в это время)[456].
Одно донесение он явно не видел, но, как летчик, оценил бы очень высоко — оно было подготовлено командиром 43-й истребительной дивизии полковником Г.Н. Захаровым, который 19 июня совершил разведывательный полет по всей длине границы в дневное время. Его донесение своему руководству — Дмитрию Павлову и Ивану Копцу — не оставляет ни малейшего сомнения: немцы готовятся к наступлению в самое ближайшее время. Павлов и Копец отвергли этот вывод, и донесение никогда не было отослано[457]. Этот отказ необъясним — разведывательный полет в такое время дал бы командованию Западного особого военного округа самое полное представление о типе и расположении войск, готовых напасть на них. Хотя обычно немцы поддерживали высокую степень дисциплины маскировки, некоторую деятельность было трудно спрятать — например, стоящие наготове понтоны. Они были необходимы, если наступление должно было начаться, как намечалось.
Хотя он не мог видеть именно это донесение, но Проскуров во время своего посещения услышал и увидел достаточно, чтобы, получить предупреждение о неминуемой опасности его самолетам. Все еще находясь в штабе разведки, он подошел к телефону секретной связи и позвонил начальнику штаба 7-й армии. Он сообщил ему о почти гарантированной опасности германского нападения в ближайшие дни, и приказал немедленно передислоцировать все самолеты на запасной аэродром. Он отдал этот приказ, несмотря на то, что Сталин категорически запретил любые действия, которые немцы могли посчитать провокацией[458].
Субботу 21 июня Проскуров потратил на подготовку к отъезду. Город казался покинутым, так как многие москвичи воспользовались прекрасной погодой раннего лета, чтобы провести выходной день за городом.
На следующий день Иван Иосифович, его жена Александра Игнатьевна и две их дочери, восьми и четырнадцати лет, планировали устроить пикник, но по какой-то причине Проскуров тянул с выездом. В полдень по радио выступил Молотов, который рассказал о боях, начавшихся с рассветом. Так большинство людей впервые узнало о нападении немцев, то шок был явным. Проскуров немедленно отправился в Наркомат обороны. Он вернулся во второй половине дня, собрал вещи и распрощался с дочерьми. Затем они с женой отправились на вокзал — и он уехал. Никогда больше родные его не увидели.
Последняя предвоенная неделя, 16 июня, началась на Лубянке для Павла Михайловича Фитина с получения донесения из Берлина, содержащем предупреждение: «Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время». «Старшина» добавил к сообщению неприятную «пилюлю», перечислив назначенных немецких начальников военно-хозяйственных управлений будущих округов оккупированной территории СССР, и закончил цитатой Розенберга, заявившего на собрании хозяйственников «оккупированных территорий СССР»: «Понятие Советский Союз должно быть стерто с географической карты»[459].
17 июня эти материалы были посланы Меркуловым Сталину. После того, как Сталин прочитал их, он приказал Меркулову и Фитину доложить ему в Кремле. Статья в «Красной Звезде», описывая их визит, указывает время их прихода — полдень 17 июня. Это странно, потому что журнал регистрации посетителей в тот день отмечает, что Сталин никого не принимал до Молотова, который пришел в 20.15. Затем в 20.20 прибыли Меркулов и Богдан Кобулов, и пробыли до 21.00. Упоминания о приходе Фитина нет. Во всяком случае, для Сталина было бы очень необычно приехать с дачи в Кунцево в свой кремлевский кабинет к полудню. Время прибытия Сталина в Кремль в предвоенную неделю меняется, но самый ранний час приезда, отмеченный в журнале — 16.00. Другие историки подтверждают, что у Сталина была привычка приходить в кабинет в вечерние часы, работать до глубокой ночи и к утру возвращаться на дачу, поспать[460].Этот и другие случаи заставляют нас задуматься, до какой степени в журнале аккуратно отмечались все посетители Сталина. Что касается визита Меркулова — Кобулова, то он может быть связан с докладной запиской Меркулова, также посланной Сталину 17 июня, по результатам «операции по изъятию антисоветского, уголовного и социально опасного элемента в Литве, Латвии и Эстонии». Меркулов явно отсутствовал в Москве с 11-го по 17-е июня. Его отсутствие было вызвано его участием в планировании и выполнении этой операции (всего было репрессировано 40178 человек). В отсутствие Меркулова, его замещал Кобулов[461].
В любом случае, когда Меркулов и Фитин прибыли в приемную Сталина, его секретарь сказал только: «Он ждет вас». Сталин поприветствовал их кивком головы, но не предложил сесть и остался стоять сам. Меркулов не говорил ни слова, предоставив Фитину объяснять происхождение документа. Сталин обозвал донесение «дезинформацией», приказав им проверить его достоверность и доложить ему[462]. Вернувшись в свой кабинет, Фитин вызвал П.М. Журавлева, начальника немецкого отдела, М.А. Аллахвердова, начальника вновь созданного информационного отдела, Зою Рыбкину и Елену Модржинскую, сотрудницу варшавской резидентуры[463]. Он рассказал им о совещании у Сталина и приказал проверить все донесения «Старшины» и «Корсиканца». На этой основе ими было составлено обозрение — так называемый «Календарь сообщений» за период с 6 сентября 1940 тогда по 16 июня 1941-го, в котором были указаны дата каждого сообщения, источники и краткое изложение содержания. Анализ демонстрировал, что «Старшина» и «Корсиканец» имели широкий круг хорошо подготовленных сотрудников. Из «Календаря», который Журавлев и другие сотрудники закончили в пятницу 20 июня, было ясно, что с лета 1940 года немцы имели твердое намерение напасть на СССР весной или в начале лета 1941 года. Когда Фитин прочитал это, он, должно быть, понял, что Меркулов никогда не пошлет «Календарь» Сталину, потому что он полностью противоречил убеждению последнего, что Гитлер не нападет на СССР. Соответственно, Фитин отослал его обратно в немецкий отдел, с запиской начальнику: «Товарищу Журавлеву: Оставьте это у себя. П. Фитин»[464].
Тем временем, 19 июня в фитинский немецкий отдел поступило огромное спецсообщение из НКГБ Белорусской ССР, сообщавшее детали окончательной подготовки немецкого нападения. Это было обычной практикой для управления Фитина — использовать такую информацию для составления сводного доклада, посылаемого в СНК и ЦК ВКП(б)[465]. Но эта работа была прекращена, когда из берлинской резидентуры НКГБ пришла телеграмма, в которой было тревожное сообщение от одного из старейших и самых надежных агентов Вильгельма Лемана ‹«Брайтенбах»›. Леман, офицер берлинской полиции, был советским агентом с сентября 1929 года. В 1930 году он был переведен в отдел полиции, работающий против советских граждан в Берлине. Когда к власти пришли фашисты, он оказался в контрразведывательном подразделении Главного управления безопасности Рейха (РСХА). Благодаря его донесениям о контрразведывательных усилиях гестапо, которых к 1939 году в архивах НКВД накопилось четырнадцать томов, берлинская резидентура смогла защищать свои операции и спокойно их проводить. Он был также ответственным за безопасность и контрразведывательные операции в военной промышленности Германии. Его донесения были настолько ценными, что с 1934–1937 годах им руководил Василий Зарубин, один из самых прославленных нелегалов НКВД (Он был больше известен в Соединенных Штатах под фамилией Зубилин, когда работал там в 1941–1944 гг.). Зарубин поразил Москву, когда направил донесения Лемана об опытной работе по ракетам, проводимым Вернером фон Брауном и другими[466].
