Командующие войсками, уже развернутыми вдоль границы, понимали растущую угрозу и пытались получить от Тимошенко и Жукова разрешение на принятие мер на месте, чтобы укрепить боевую готовность. Их просьбы были отвергнуты. Всякий раз, когда какой-либо командир рисковал предпринять действия, которые, как он чувствовал, смогут улучшить его оборону, он имел шанс, что сотрудник контрразведывательного Особого отдела, обслуживающий воинскую часть, или местные погранвойска, заметят это и сообщит в Москву. Например, 11 июня командующий Киевским особым военным округом Михаил Кирпонос получил телеграмму от Жукова с требованием объяснить, почему начальники укрепрайонов получили приказы занять предполье. Кирпонос должен был объяснить рапортом наркому обороны «на каком основании подразделения укрепрайонов получили приказ занять эти предполья». Такие действия, информировал его Жуков, «могут спровоцировать немцев на вооруженный конфликт, и полны всякого рода последствиями ‹…›. Немедленно отмените его и доложите, кто отдал этот несанкционированный приказ». В тот же день Кирпонос получил второе указание Жукова, предписывающее ему «подтвердить выполнение приказа, и доложить ему к 16 июня»[477]. В другой раз Жуков узнал, что командующий Прибалтийским особым военным округом Ф.И. Кузнецов поднял уровень готовности противовоздушной системы «без санкции наркома обороны». Жуков приказал отменить уровень готовности, потому что предпринятые действия, которые включают введение затемнения в городах региона, могут «нанести вред промышленности, дать повод к различным слухам и огорчить жителей»[478].
После войны Тимошенко и Жуков объяснят, что Сталин «строго предупредил их о необходимости при совершенствовании оборонительных сооружений принимать максимум предосторожностей, чтобы не спровоцировать немцев на вооруженный конфликт»[479]. Они оба понимали опасность, заключенную в противостоянии Сталину. По иронии, 16 июня Сталин подписал Постановление, как Председатель Совнаркома СССР и секретарь ЦК ВКП(б), «Об ускорении приведения в боевую готовность укрепленных районов», в котором выражал недовольство, что «снабжение вооружением строящихся укрепленных районов проходит неудовлетворительно» и приказывал различным военным округам и промышленным предприятиям закончить все в предельный срок, не позднее первого квартала 1942 года[480].
Вряд ли можно сомневаться, что Тимошенко и Жуков отдавали себе полный отчет в важности маскировки для защиты самолетов, аэродромов и аэродромных сооружений. Однако только 19 июня Сталин подписал Постановление, призывающее маскировать самолеты, взлетно-посадочные полосы, палатки и аэродромные сооружения, и обязывал начальника ГУ ВВС Жигарева закончить эти мероприятия к 30 июля 1941 года. В тот же самый день, 19 июня, Тимошенко и Жуков подписали приказ о выполнении Постановления, расширив его до маскировки боевой техники (танков, артиллерии и т. д.), транспортных машин, хранилищ и других объектов. Приказ четко объяснял цель маскировки, чтобы «аэродромы и самолеты, размещенные на них, не привлекали внимания с воздуха»[481]. Эти директивы были чересчур краткими и чересчур запоздалыми. Все, от Сталина, до Наркомата обороны, Генштаба, погранвойск, военных округов и тех должностных лиц в Наркомате иностранных дел, которые должны были готовить и представлять протесты, очень хорошо знали, что в последний год Люфтваффе проводило программу усиленной разведки советского воздушного пространства.
Кабинеты Оперативного управления Генерального штаба представляли разительный контраст с тихими, солнечными улицами и парками столицы. Телефоны звонили постоянно, так как офицеры штабов военных округов и крупных соединений докладывали из своих передовых частей о немецких войсках, уже сконцентрированных прямо на границе и готовых перейти в наступление. Но в наших фронтовых организациях все еще происходили перестановки, а другие назначения обсуждались. 21 июня готовился черновик Постановления Политбюро о создании Южного фронта «в составе двух армий с местопребыванием Военного совета в Виннице», и с назначением командующим фронтом генерала И.В. Тюленева «с оставлением за ним должности командующего МВО». Членом Военного совета назначался А.И. Запорожец, который до этого был начальником Главного политического управления Красной Армии; где его сменил Лев Мехлис, преданный сталинист, за которым сохранялась также должность наркома госконтроля. Два предпоследних абзаца явно показывали, что война была неизбежна, потому что начальнику Генштаба Жукову вменялось «общее руководство Юго-западным и Южным фронтом, ‹…› а Мерецкову — общее руководство Северным фронтом». Этот черновик, подписанный Маленковым 21 июня, был очень странным в связи с назначением Жукова и Мерецкова. Жуков, оставаясь начальником Генштаба, не был послан в Киев проверять Юго-Западный фронт до второй половины дня 22 июня. И только 26 июня Сталин вернул его в Москву, чтобы послать на Западный фронт ‹не ранее 29 июня — по выписке из журнала записи лиц, принятых Сталиным, где он оставался до 30 июня, опрашивая офицеров фронтового штаба. Как Маленков мог заранее знать, что Жуков будет делать 22 и 26–30 июня?[482]
Дело с Мерецковым еще более странно: как бывший советский советник в Испании во время гражданской войны, он уже упоминался в продолжающихся допросах ветеранов испанской гражданской войны, арестованных в апреле — июне 1941 года. Было ли это назначение представителем верховного командования на Северный фронт действительным (у него, в конце концов, был большой опыт войны с финнами), или это был трюк, чтобы убрать его из Москвы и арестовать позднее[483].
21 июня, между 18.00 и 19.00, Сталин, Молотов и другие члены Политбюро собрались на кремлевской квартире Сталина. По воспоминаниям Анастаса Ивановича Микояна, который тоже там присутствовал, «Атмосфера была напряженной. Сталин по-прежнему думал, что Гитлер не начнет войны»[484]. Около 21.00 Жуков, который был в кабинете в Генеральном штабе, получил звонок от начальника штаба Киевского особого военного округа М.А. Пуркаева, который доложил, что только что на нашу сторону перешел немецкий дезертир с тревожным сообщением. Дезертир, некий Альфред Писков из 22-го инженерного полка, заявил, что 21 июня командир взвода лейтенант Шульц объявил солдатам, что этой ночью после артиллерийской подготовки река Буг будет пересечена на плотах, лодках и понтонах. Писков, который якобы считает себя коммунистом и сторонником Советского Союза, решил бежать и сообщить об этом.
Получив эти данные, Сталин приказал Тимошенко и Жукову прибыть в Кремль. Однако он был подозрительным, спрашивал, «а не перебросили перебежчика специально, чтобы спровоцировать нас?» Остальные поверили сообщению и требовали принять неотложные меры. Вот о чем, в конце концов, договорились собравшиеся в Кремле:
«Передаю приказ Наркомата обороны для немедленного исполнения:
1. В течение 22–23 июня 1941 года возможно внезапное нападение немцев на фронтах ПВО, ПрибВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий.
2. Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения.
Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников.
ПРИКАЗЫВАЮ:
а) в течение ночи на 22 июня 1941 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;
б) перед рассветом 22 июня 1941 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;
в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточено и замаскировано;
г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность бездополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;
д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить».
Хотя этот документ был подписан Жуковым 21 июня, он не был получен в Центре связи до 1.45 22 июня и не разослан по войскам до 2.25-2.35. Он остается одним из самых удивительных военных приказов в истории. Вместо того чтобы направить самое простое предупреждение и приказ из одного кодового слова выполнить оборонительные планы, он уклоняется от сути, говоря о «провокационных действиях». В результате многие подразделения совсем не получили этого приказа, и были захвачены врасплох[485]. Сталин и его собеседники продолжали обсуждать ситуацию, но большинство из них ушли к 22.20. Последним ушел Берия в 23.00. Сталин уехал позднее, вернулся на дачу в Кунцево около 1.00. Он сразу же лег спать, но был разбужен через несколько часов Жуковым, который сказал ему, что началась война[486].
