Хотя этот документ был подписан Жуковым 21 июня, он не был получен в Центре связи до 1.45 22 июня и не разослан по войскам до 2.25-2.35. Он остается одним из самых удивительных военных приказов в истории. Вместо того чтобы направить самое простое предупреждение и приказ из одного кодового слова выполнить оборонительные планы, он уклоняется от сути, говоря о «провокационных действиях». В результате многие подразделения совсем не получили этого приказа, и были захвачены врасплох[485]. Сталин и его собеседники продолжали обсуждать ситуацию, но большинство из них ушли к 22.20. Последним ушел Берия в 23.00. Сталин уехал позднее, вернулся на дачу в Кунцево около 1.00. Он сразу же лег спать, но был разбужен через несколько часов Жуковым, который сказал ему, что началась война[486].
В воскресенье 22 июня 1941 года на рассвете Германия вторглась на территорию СССР. Сталину, который отвергал как дезинформацию десятки сообщений разведки, предупреждающих о нападении, понадобилось несколько часов, даже дней, чтобы прийти к осознанию, что война стала явью. Он никогда не признался, что Гитлеру удалось так успешно обвести его вокруг пальца. Самой большой его заботой в то время, когда Красная Армия несла огромные потери на полях битвы, было обеспечить, чтобы те, находившиеся в тюрьмах, которые знали или подозревали правду о его виновности, не остались в живых, чтобы свидетельствовать против него.
Хотя точная дата и даже час германского вторжения неоднократно сообщались советскими разведывательными источниками, только появление немецкого дезертира вечером 21 июня наконец-то предупредило Кремль о действительности нападения Вермахта на рассвете следующего дня. Дезертир был немедленно доставлен в штаб 90-го погранотряда во Владимир-Волынске, на границе с оккупированной немцами Польшей. Еще не кончился допрос, как все услышали грохот артиллерийского огня. Командир попытался связаться с округом, но телефонные провода уже были перерезаны. Это было работой сотен диверсантов, заброшенных Абвером в период подготовки нападения или сброшенных с самолетов этой ночью[487].
Артиллерийский огонь, который услышал командир погранотряда, гремел уже по всей западной границе СССР, от Балтийского до Черного моря. Массы немецкой бронетехники и пехоты двигались вглубь Советского Союза, к намеченным целям. В соответствии с оперативными планами, подготовленными на основе аэрофотосъемок, полученных в течение года беспрепятственного фотографирования авиаразведкой, Люфтваффе посылало самолеты на авиабазы Красной Армии, командные пункты, хранилища, скопления войск и другие цели, уничтожая центры воздушного потенциала приграничных военных округов и создавая немцам полное превосходство в воздухе. После этого они могли не только продолжать точные атаки на хорошо определенные стратегические и тактические цели на земле, но также и поддерживать свои наступающие колонны, расстреливая с бреющего полета советские войска, отчаянно пытавшиеся оторваться от противника. Как только известия о германском нападении достигли Генерального штаба, Жуков позвонил Сталину. Когда их, наконец, соединили, была продолжительная пауза, слышалось только тяжелое дыхание на другом конце провода. Наконец, Сталин ответил. Он попросил Жукова сказать его секретарю Александру Поскребышеву собрать Политбюро в Кремле для совещания. В это время Генштаб информировал все военные округа и крупные соединения о том, что произошло. В 5.45 к Сталину присоединились Молотов, Берия, Тимошенко, Мехлис и Жуков. Сталин все еще пытался прийти в себя после отчета Молотова о встрече, которую он только что имел с Шуленбургом. Посол передал Молотову краткую ноту, в которой выражалась жалоба: «Ввиду нетерпимой далее угрозы, создавшейся для германской восточной границы вследствие массированной концентрации и подготовки всех вооруженных сил Красной Армии, Германское правительство считает себя вынужденным немедленно принять военные контрмеры». Хотя это и не было официальным объявлением войны (что не было стилем Гитлера), сама нота и продолжающаяся агрессия делали ясным, даже для Сталина, захваченного врасплох, что война, предсказанная многими источниками, наконец разразилась[488].
Сталин согласился со своими военными руководителями, что приграничным военным округам должна быть дана новая директива. Она была создана от имени наркома Тимошенко и скреплена подписью Маленкова:
«1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. При отсутствии специального разрешения наземным войскам не пересекать государственную границу.
2. Разведывательной и боевой авиацией установить места сосредоточения авиации противника и группировку его наземных войск. Мощными ударами бомбардировочной и штурмовой авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить группировки его наземных войск. Удары авиацией наносить на глубину германской территории до 100–150 км. Разбомбить Кенигсберг и Мемель. На территорию Финляндии и Румынии до особых указаний налетов не делать[489].»
Эта директива носит безошибочный отпечаток затяжной надежды Сталина, что нападение произошло либо как действия немецких генералов, пытающихся втянуть Гитлера в полномасштабную войну с СССР, либо как попытку Гитлера вынудить его на новые уступки. Отсюда — отсутствие в новой директиве любых фраз об объявлении состояния войны или призва к полной мобилизации. И как объяснить непонятный приказ наземным войскам атаковать наступающих немцев, но не ступать на вражескую землю? Единственным объяснением для Тимошенко и Жукова, почему они согласились с этой странной директивой, была боязнь Сталина, совмещенная с почти полным отсутствием точной информацией о состоянии их собственных войск. Связь с передовыми частями, которая никогда не была хорошей (многие части вообще не имели радиосвязи), и к тому же сильно поврежденная диверсантами и воздушными налетами, все более ухудшалась продолжающимися ударами с воздуха. А та часть директивы, в которой предписывалось советским летным частям «уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить группировки его наземных войск» была особенно нереалистична. В первый день войны советская авиация потеряла 1200 самолетов, из которых большее количество не смогли покинуть свои базы. Налеты на Кенигсберг и Мемель были выполнены бомбардировщиками дальнего действия 1-го авиакорпуса резерва Главного командования, которые взлетали с баз, расположенных в тылу, но без сопровождения истребителей. При возвращении после выполнения задания бомбардировщики были перехвачены немецкими истребителями, и три из них сбиты[490].
Начиная с 7.30, другие члены Политбюро собрались вместе с Георгием Димитровым и Дмитрием Захаровичем Мануильским из Исполкома Коминтерна. Все собравшиеся чувствовали, что Сталину нужно немедленно обратиться к народу по радио. По воспоминаниям Микояна, который также присутствовал, «но Сталин отказался — пусть Молотов выступит. Мы все возражали против этого: народ не поймет, почему в такой ответственный исторический момент услышат обращение к народу не Сталина — генерального секретаря ЦК партии, Председателя правительства, а его заместителя. Нам важно сейчас, чтобы авторитетный голос раздался с призывом к народу — всем подняться на оборону страны. Однако наши уговоры ни к чему не привели. Сталин говорил, что не может выступить сейчас, в другой раз это сделает, а Молотов сейчас выступит. Так как Сталин упорно отказывался, то решили, пусть Молотов выступит. И он выступил в 12 часов дня». Молотов начал свою речь, сказав, что «Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление», и закончил, призвав граждан «еще теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства, вокруг нашего великого вождя товарища Сталина. Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами»[491].
Но еще до выступления Молотова был принят ряд совершенно секретных указов от имени Президиума Верховного Совета. В одном объявлялось о введении военного положения в отдельных союзных республиках и областях. Во втором обрисовалась процедура, в силу которой военное положение будет вводиться военными властями. Еще в одном учреждались военные трибуналы для слушания дел о нарушении военного положения и назначении приговоров, включая расстрел, за нарушение закона[492].
Тем временем ситуация на фронте продолжала ухудшаться. Несмотря на слухи, что Сталин сделался нетрудоспособным от шока немецкого нападения, 22 июня в 13.00 он уже выступил в качестве главнокомандующего, хотя по праву это была роль Тимошенко. Обеспокоенный, что фронтовые командиры не отвечают своим должностям, Сталин послал Жукова в Киев как «представителя верховного командования» — в ответ на просьбу первого секретаря ЦК КП(б) Украины Хрущева. Он также послал маршалов Шапошникова, Ворошилова и Кулика для инспектирования командующего Западным фронтом генерал-полковника Д.Г. Павлова. На вопрос Жукова, кто будет руководить Генеральным штабом в период его отсутствия, Сталин сказал: «Мы как-нибудь справимся». Послу отъезда Жукова Тимошенко, по настоянию Сталина, выпустил другую директиву с требованием начать наступление всеми тремя фронтами — действие, которое по мысли Сталина выбьет врага с советской территории. Неразумный приказ, отражающий полное непонимание обстановки на фронте, требовал от советских войск, которые отчаянно защищались, стараясь избежать окружения, подготовки к наступательным операциям. У них не было поддержки с воздуха, они находились под постоянными бомбардировками германской авиации, очень нуждались в горючем и боеприпасах. Атаки с воздуха уничтожали не только боевую технику, но и имевшиеся небольшие запасы медицинского оборудования, лекарств, перевязочные пункты, госпитали, причем войска испытывали и недостаток квалифицированного медицинского персонала для помощи толпам раненых.
