8 июля, в рапорте, посланном Сталину военной контрразведкой, утверждалось, что «в первые несколько часов после нападения вражеской авиации, Кузнецов запрещал самолетам взлетать и уничтожать противника. 8 результате подразделения фронтовой авиации опоздали вступить в бой, а к тому времени значительная часть самолетов уже была уничтожена на земле». Рапорт заканчивался выводом, что «воздушные части ВВС Северо-Западного фронта неспособны к активным боевым операциям». Задержки, вероятно, были вызваны настойчивыми требованиями Сталина, чтобы советские командиры не провоцировали немцев. Маловероятно, что они бы произошли, если б такой опытный военачальник, как Локтионов, оставался командующим[502].
Во время допроса Павлова спросили: «Кто виновник прорыва на Западном фронте?» Он ответил, что «…основной причиной быстрого продвижения немецких войск на нашу территорию являлось явное превосходство авиации и танков противника. Кроме этого, на левый фланг Кузнецовым (Прибалтийский военный округ) были поставлены литовские части, которые воевать не хотели. После первого нажима на левое крыло прибалтов, литовские части перестреляли своих командиров и разбежались. Это дало возможность немецким танковым частям нанести мне удар с Вильнюса»[503].
Однако не только литовские части создавали проблемы Северо-Западному фронту. Население всей Прибалтики активно поддерживало Вермахт, показывая немецким войскам расположение позиций Красной Армии, в результате чего Люфтваффе громило эти части пикирующими бомбардировщиками. Огромное число офицеров и рядовых 22-го Эстонского стрелкового корпуса перешли на сторону немцев, сделав невозможным для командиров составить точные рапорта о потерях. Массовое дезертирство на сторону врага не ограничивалось прибалтами. Руководство 26-й армии Юго-Западного фронта сообщило, что за две недели боев она потеряла почти 4000 бойцов в результате дезертирства, в основном западных украинцев. Сходные проблемы были и в 30-й армии Западного фронта, где многие пропавшие без вести были дезертирами-белоруссами. В то же время, в 325-й дивизии 10-й армии было арестовано 446 украинцев, белорусов и прибалтов[504]. Такова была расплата за преимущества, полученные Сталиным за насильственное включение этих территорий в состав Советского Союза. На отношение этих людей, без сомнения, также воздействовала насильственная высылка из Прибалтийских республик многих тысяч «антисоветских элементов» в предшествующие немецкому нападению дни.
Северный фронт, образованный на базе Ленинградского военного округа, был относительно спокойным, потому что финны еще не объявили войну СССР, хотя немцы и использовали финскую территорию для полетов своих самолетов на бомбардировки и проведение разведки территории Советского Союза. Когда генерал Мерецков, назначенный представителем Генерального штаба на Северном фронте, прибыл в Ленинград утром 22 июня, офицеры, встречавшие его, были мрачными, объясняя это началом войны. Командующий округом отсутствовал на встрече, не появился он и на заседании Военного совета округа. Тем не менее, с помощью Мерецкова Совет разработал план обороны Ленинграда. 23 июня Мерецкова отозвали в Москву, назначив консультантом Ставки вместе с маршалом Куликом, маршалом Шапошниковым и другими. Назначение было явным предлогом, чтобы вернуть Мерецкова в Москву, потому как вечером 24 июня он был арестован в приемной Сталина и отконвоирован на Лубянку[505]. Через три месяца, после ожесточенных летних боев, чтобы сдержать немцев — тех боев, в которых опытный Мерецков не мог принять участия, Ленинград попал в осаду, которая стоила жизни сотням тысяч его жителей.
28 августа 1941 года Мерецков написал Сталину из камеры следственного изолятора Лефортово, чтобы ему разрешили служить на фронте в любой должности. Сталин, понимая, что ему отчаянно нужны опытные полевые командиры, помиловал его и освободил в сентябре 1941 года. Он был единственным генералом, арестованным во время чисток апреля — июня 1941 года, и занимавшим высокую должность во время войны[506].
Бывший начальник Военно-Воздушных Сил генерал-лейтенант Рычагов был снят со своего поста Сталиным в апреле 1941 года и направлен в Академию Генерального штаба. Когда началась война, он находился в отпуске в сочинском санатории, его отозвали в тот же день. По прибытии в Москву он был арестован на основании ордера, подписанного Богданом Кобуловым, заместителем наркома государственной безопасности — при этом ордер на арест не был подписан прокурором. Жена Рычагова, майор Мария Петровна Нестеренко, сама известная летчица, также была арестована[507]. О Нестеренко было сказано, что «являясь любимой женой Рычагова, она не могла не знать о его предательской деятельности». Рычагов воевал в Испании в качестве летчика-добровольца, позднее командовал авиагруппой советских летчиков-добровольцев в боях против японских воздушных сил в Китае. Учитывая огромные потери летного состава в первый день войны, военачальник с опытом Рычагова мог очень помочь советской стороне.
Когда новый командующий авиацией 7-й армии Северного фронта Иван Проскуров прибыл в Петрозаводск, столицу Карельской АССР, 23 июня 1941 года, положение было относительно спокойным.
Финляндия еще не присоединилась к Германии в войне против СССР, однако 24 июня Москва сообщила командованию Северного фронта, что германские и финские войска сейчас развернуты на финской территории, готовясь к нападению на Ленинград и захвату на севере Мурманска и Кандалакши. Чтобы нарушить эти планы, 25 июня Москва приказала нанести воздушные удары по восемнадцати вражеским аэродромам в Финляндии. Всего было произведено 487 вылетов, в результате которых было уничтожено тридцать вражеских самолетов на земле и одиннадцать в воздушных боях. Атаки продолжались и на следующий день. Это очевидно дало необходимый предлог Финляндии объявить войну СССР. Двадцать одна финская дивизия присоединились к немцам в наступлении на Ленинград с севера[508].
Почему же именно в этот период — 27 июня — нарком госбезопасности Всеволод Меркулов направил в НКГБ Карельской АССР телеграмму с приказом немедленно арестовать и отконвоировать в Москву командующего авиацией 7-й армии Северного фронта Ивана Проскурова, одного из немногих высших военачальников ВВС, получивших в испанской войне опыт боев против немцев?[509]
Аресты Мерецкова и Проскурова не были решением последних минут. Они являлись частью намного более широкой операции Сталина, имевших целью избавиться от группы высших офицеров, чью независимость духа и чувство боевого братства он не мог терпеть. Сталин понимал, что он должен убрать их как потенциальных свидетелей его бесчестной политики раболепствования перед Гитлером. Он не терпел критики в любой форме — чтобы не раскрылась правда о его действиях. А это были такие офицеры, что, в отличие от тех прислужников, которыми Сталин себя окружал, всегда могли сказать правду. В большинстве своем они служили в Испании советниками или летчиками-добровольцами, о чем хорошо помнили, потому как, даже проходя по коридорам Наркомата обороны, приветствовали друг друга словами «Saludo, Companero».
Пока на фронтах продолжалась кровавая бойня, а Красная Армия в беспорядке отступала, не прекращались зверские допросы арестованных по подозрению в шпионаже или антисоветской деятельности в апреле — июне 1941 года. Допросами руководил начальник следственного отдела по особо важным делам НКВД Лев Емельянович Влодзимирский. Однако ответственность за этот режим пыток не начиналась и не заканчивалась на Влодзимирском. Она начиналась на самом верху, от Сталина, и продолжалась до самого конца цепочки НКВД-НКГБ.
Влодзимирский ежедневно докладывал Берии о своих успехах. В свою очередь, Берия держал в курсе этих дел Сталина. Во время первых недель войны, когда одна за другой проигрывались битвы, Берия обычно был среди последних, кто уходил из кремлевского кабинета Сталина, уделяя много времени обсуждению дел, представляющих особый интерес для вождя[510]. Однако теперь среди некоторых историков стало модным утверждать, что волна арестов и жестоких пыток накануне войны была инициативой Берия, а что Сталин не был в это вовлечен. Это неправда. Берия постоянно информировал Сталина по всем делам, касающимся судьбы арестованных. Например, 16 января 1940 года он послал Сталину список 457 человек, из которых 346 должны были быть приговорены к расстрелу. Остальные должны были получить не менее пятнадцати лет заключения в ГУЛАГе.
6 сентября 1940 года Сталин получил от Берия другой список, в котором были указаны фамилии 537 лиц, из которых 472 должны были быть расстреляны, а остальные — приговорены к срокам не менее пятнадцати лет[511]. В каждом случае Сталин просто писал: «Получено от товарища Берия». Эта отметка означала одобрение.
